Древний Мистический Орден Розы и Креста

Розенкрейцеры: философия, история, символы

Содержание выпуска

1. История. Кристиан Ребисс. История розенкрейцерства от истоков до наших дней.

Мы продолжаем публикацию книги Кристиана Ребисса "История розенкрейцерства от истоков до наших дней".

Начало Тридцатилетней войны, обозначенное сражением у Белой Горы (1620), положило конец расцвету розенкрейцерства в Германии. Однако розенкрейцерские тексты продолжали своё хождение по Европе, и многие философы не остались равнодушными к их голосу. Среди таких философов часто упоминается Рене Декарт. Некоторые историки эзотеризма хотели сделать его розенкрейцером в самом полном смысле этого слова. Одним из наиболее ответственных за эту точку зрения является епископ Авранша Даниэль Юэ. В 1692 году под псевдонимом "Г. из А." он опубликовал "Новые Мемуары к истории картезианства" - сатиру, претендующую на то, что она открывает некие тайны жизни Декарта. Из неё можно узнать, что Декарт привёз розенкрейцерство во Францию и что он является одним из Инспекторов Ордена. Даниэль Юэ добавляет также, что философ не умер в 1650 году, а, будучи уверенным, что проживёт пятьсот лет, скрылся у лапландцев, откуда он и руководит Орденом. Эта книга, полная несуразиц, лежит в основе части розенкрейцерской легенды Декарта. Ближе к нашему времени Шарль Адам в издании Полного собрания сочинений Декарта также называет философа розенкрейцером (1937).

Рене Декарт (1596-1650) заинтересовался розенкрейцерством ещё до начала Тридцатилетней войны. В 1617 г. он поступает на службу в армию, и военная карьера приводит его в Голландию и Германию. Во время этих путешествий он знакомится с Йоханом Фаульхабертом, блестящим математиком, который интересовался астрологией, каббалой и алхимией. В 1615 году этот математик одним из первых опубликовал книгу, посвящённую розенкрейцерам: "Арифметическая тайна, или Открытие, каббалистическое и философское, новое, восхитительное и возвышенное, по которому числа вычисляются рационально и методически. Смиренно и искренне посвящённое Достославным и знаменитым Братьям Розы и Креста".

Рене Декарт сближается также с Исааком Беекманом, врачом, философом и математиком. Их переписка свидетельствует о том, что Декарт интересовался оккультными науками, в частности Корнелиусом Агриппой и Раймоном Луллием (апрель 1916). Вероятно, через них он знакомится с розенкрейцерскими Манифестами. Его биограф А. Байе, пишет, что Декарт тогда много слышал о необычайных знаниях, хранимых братством учёных, обосновавшемся в Германии под именем Братьев Розы и Креста. "Он почувствовал, как внутри него зародилось чувство соперничества к этим розенкрейцерам, которое затрагивало его тем более, что эта новость пришла к нему в самое трудное для него время, когда он находился перед вопросом выбора средств для нахождения Истины". Заинтригованный, он решается отправиться на их поиски. В марте 1619 года он едет в Богемию, куда прибывает в августе. Он присутствует на коронации Фердинанда II во Франкфурте. Некоторые историки полагают, что он воспользовался поездкой, чтобы посетить замок Хайдельберга. Впрочем, в некоторых местах его "Трактата о Человеке" и "Experimenta" упоминаются механизмы, похожие на те, которые создал Соломон Каус для садов этого замка. Это место пользовалось такой славой, что всякий учёный муж считал своим долгом его посетить, что и сделал, по-видимому, наш философ. Кроме этого, как подчёркивает Франсес Йейтс, интерес, который испытывал Рене Декарт ко двору Хайдельберга в конце своей жизни, заставляет думать, что он знал о его прошлой славе и побуждает нас задаться вопросом о его реальных отношениях с этим центром розенкрейцерства.

В этот период Рене Декарт находится в самом разгаре своих поисков знания. Он только что решил две из трёх математических задач, которые ни один учёный со времён Античности не мог решить: удвоение куба и трисекция угла. В марте 1619 года он заявляет своему другу Беекману, что занят созданием "совсем новой науки (…), универсального метода, выходящего за пределы математики" и позволяющего решать самые разные задачи. Он чувствует в себе восторженное ликование духа, он счастлив, что нашёл основу некой восхитительной науки. Он проводит день 9 ноября в раздумьях о предмете своего поиска. Ночью, которую он провёл недалеко от Ульма, ему приснятся три сна, которые сотрясут его жизнь. В первом сне он видит, как сильный ветер приносит его в таинственное собрание, где он встречает человека, вручающего ему дыню. Он просыпается и, опасаясь, как бы этот сон не был послан злым духом, молится. Едва он засыпает, как видит второй сон, а за ним третий. В этих снах он видит словарь и поэтический сборник, в котором философия соединяется со знанием. Читая этот сборник, он наталкивается на фразу: "По какой дороге пойду я в своей жизни?".

Разгадка этих трёх сновидений породила многочисленные комментарии. Как заметили многие авторы, события, пережитые им в этих снах, походят на некоторые эпизоды, описанные в "Химической Свадьбе Христиана Розенкрейца". Декарт осознаёт, что пережил очень значимый опыт и тотчас старается его проанализировать. Он находит эти сны столь важными, что описывает их в сборнике, названном им "Олимпика". Этот опыт приносит ему подтверждение того, что он находится на правильном пути и что математика является основным ключом для познания тайн Творения. С точки зрения сотрудницы К.Г.Юнга Марии-Луизы фон Франц озарение, пережитое Декартом, может рассматриваться как вторжение коллективного бессознательного, которое привело его к интуитивному пониманию архетипов, выраженных в числах. Декарт сам скажет, что это "самое главное событие моей жизни", и до своей смерти будет хранить при себе этот текст. Четыре года спустя, 1623 году, он возвращается в Париж. И тогда его имя окажется связанным с розенкрейцерством.

В этот самый год на стенах Парижа появляется афиша, объявляющая о "видимом и невидимом" присутствии розенкрейцеров в этом городе. Жерар Ноде в своём "Осведомлении Франции об истинной истории Братьев Розы и Креста" (1623) приводит этот текст, гласящий: "Мы, депутаты Главной Коллегии Розы и Креста, милостью Всевышнего, к Которому обращены сердца всех Праведных, видимым и невидимым образом присутствуем в этом городе. Мы извещаем людей и без помощи книг или записей учим умению говорить на языках тех стран, где мы решили обосноваться, дабы спасти себе подобных от смертельно опасных заблуждений". За этой афишей вскоре последовала другая, в которой говорилось: "Тот, кто хочет узнать нас из праздного любопытства, никогда нас не узнает; но тому, кто искренне стремится войти в ряды нашего Братства, мы, ведающие мысли, докажем истинность своих обещаний; и мы не раскроем места нашего пребывания в этом городе, ибо мысли, соединённые с подлинной волей читающего эти строки, позволят ему узнать нас, а нам - его".

Эти афиши вызовут огромный отклик. Жерар Ноде говорит об "урагане, пронёсшимся над всей Францией, при известии о прибытии из Германии таинственного братства". Вскоре появляются памфлеты, направленные против розенкрейцеров. Считается, что Орден направил в мир тридцать шесть депутатов, шесть из которых находятся в Париже, и что общаться с ними можно только посредством мысли. Их иронически называют "Невидимками". Жерар Ноде умножает свои нападки в книгах с красноречивыми названиями как, например, "Ужасные договоры, заключённые между дьяволом и так называемыми Невидимками" (1623). Позже, впрочем, он станет более уступчив в отношении эзотеризма, публикуя "Апологию всех великих людей, ложно подозреваемых в занятиях магией".

Появление афиш совпадает во времени с возвращением Декарта, и это пробуждает воображение некоторых парижан. По столице распространяется слух, что Рене Декарт вступил в братство, и даже, может быть, что происхождение таинственных афиш связано с ним. Чтобы положить конец этим слухам, философ вызывает к себе своих друзей, чтобы показать им, что он не "невидимка" и не имеет ничего общего со всей этой историей. Он рассказывает, что, действительно, он искал розенкрейцеров в Германии, но не встретил их. Говорил ли он правду или хотел защитить себя? Как бы то ни было, ситуация такова, что даже если он и встречался с розенкрейцерами, что представляется возможным, то он ничего бы об этом не рассказал.

Действительно, в ту пору Франция была отнюдь не гостеприимна к розенкрейцерам. Франсес Йейтс говорит по этому поводу о "страхе перед розенкрейцерами", который царил тогда в этой стране. Церковь видит в них заговор протестантов и называет Орден дьявольским сообществом. В год появления афиш друг Рене Декарта аббат Мерсенн (1588-1648), философ и учёный, жёстко выступает против розенкрейцерства. Он публикует "Questiones celeberrimae in genesim…", где отрицает герметическую философию и каббалу Ренессанса, как и их различных представителей. Особенно пристрастен он к английскому розенкрейцеру Роберту Фладду. Но на деле Марсенн испытывает страх перед тем, чего не знает, и его понимание эзотеризма карикатурно. Он воображает, что Францию наводнили невидимые колдуны, которые повсюду распространяют порочные учения.

Один из близких друзей Марсенна, философ и математик Гассенди, также атакует Роберта Фладда. В это же время Франсуа Гарасс публикует "Занятное учение остроумных людей нашего времени" (1623), в котором осуждает "секту розенкрейцеров и её секретаря Михаэля Майера". А теологический факультет Парижского университета вскоре официально запретит "Amphitheatrum Sapientiae Aeternae" Генриха Кунрата (в 1625 году)

2. Великие философы. Рене Декарт. Биография.

Декарт, Рене (Descartes, Ren, латинизированное имя - Картезий, Renatus Cartesius (отсюда картезианство)) (1596-1650), французский философ, математик и естествоиспытатель, более других ответственный за идеи и методы, отделяющие эпоху Нового времени от Cредневековья.

Декарт родился 31 марта 1596 в Лаэ (ныне Лаэ-Декарт) в провинции Турень (на границе с Пуату) в семье мелкопоместного дворянина Иоахима Декарта, советника парламента Бретани. О детстве и юности Декарта известно немногое, в основном из его сочинений, в частности из Рассуждения о методе, переписки и биографии, написанной Адрианом Байе, правильность данных которой подвергалась, с одной стороны, критике, с другой - защищалась позднейшими историками. Для раннего периода жизни Декарта важно, что он учился в организованном иезуитами коллеже Ла-Флеш в провинции Анжу, куда был отдан в 1604 (по данным Байе) или в 1606 (по данным современных историков) и где провел более восьми лет. Там, пишет Декарт в Рассуждениях, он убедился, сколь мало мы знаем, хотя в математике дела в этом смысле обстоят лучше, чем в любой другой области; он понял также, что для обнаружения истины необходимо отказаться от опоры на авторитет, принадлежащий традиции или сегодняшнему дню, и не принимать ничего на веру, пока оно не будет окончательно доказано. Декарт - продолжатель великого интеллектуального наследия греков, бывшего в забвении в римскую эпоху и Средние века. Идеи греков стали возрождаться за несколько веков до Декарта, однако именно у него они вновь обрели свой первоначальный блеск.

Прошло немало времени, прежде чем взгляды Декарта окончательно оформились и были опубликованы. В 1616 он получил степень бакалавра права в университете города Пуатье (где занимался изучением права и медицины), хотя впоследствии никогда не занимался юридической практикой. В возрасте 20 лет Декарт прибыл в Париж, а оттуда отправился в Голландию, где в 1618 записался добровольцем в протестантскую армию, через год был направлен под командование Морица Оранского (Нассауского), затем вступил в армию герцога Баварии Максимилиана I. В качестве вольнонаемного офицера путешествовал по Германии, Австрии, Италии и, по-видимому, также по Дании, Польше и Венгрии. Затем возвратился в Париж и приступил к написанию своих трудов.

Декарт сразу же столкнулся с практической проблемой: как сделать, чтобы отрицание авторитетов и традиции не было в глазах общества отрицанием этики и религии, и каким образом не превратить самого себя во врага в глазах католической церкви. Эта проблема встала еще более остро, когда инквизиция осудила Диалог Галилея (1633). Декарт, живший в то время в Голландии, работал над произведением, получившим название Мир, или Трактат о свете (Le Monde, ou Trait de la Lumire, опубликовано в 1664), в котором выражал свое согласие с учением Галилея; однако ввиду случившегося отложил работу над книгой, посчитав ее (как следует из его переписки) опасной. После этого Декарт стал бывать только в странах с высокой степенью интеллектуальной свободы: в Голландии, которая стала ему вторым домом и куда он перебрался в 1628, Англии и Швеции. Но даже в протестантской Голландии он подвергся своего рода религиозному преследованию со стороны голландских гугенотов. Декарт всячески пытался убедить католическую церковь в благонамеренности своей философии и даже в том, что ее следует принять в качестве официальной доктрины церкви. Хотя его усилия в этом направлении не увенчались успехом, они, по-видимому, какое-то время сдерживали неодобрительную реакцию церкви.

Будучи своего рода затворником (следуя девизу "Bene vixit, bene qui latuit", "Тот жил счастливо, кто хорошо укрылся"), Декарт посвящал время узкому кругу друзей и детальной разработке своих научных, философских и математических теорий. Его первая опубликованная работа, Рассуждение о методе, появилась лишь в 1637, однако благодаря ей и последующим трудам он завоевал известность в Европе. В 1649 Декарт переехал в Стокгольм, чтобы наставить в принципах картезианства королеву Швеции Кристину по ее просьбе. Имея привычку проводить утренние часы в постели, Декарт был вынужден вставать зимой посреди ночи и добираться до королевского дворца, преодолевая значительное расстояние. Возвращаясь как-то с уроков, назначенных на пять утра, он простудился и умер от пневмонии на девятый день болезни 11 февраля 1650. Спустя шестнадцать лет останки Декарта были перенесены во Францию, и ныне прах его покоится в церкви Сент-Жермен-де-Пре в Париже.

Основные произведения Декарта : "Правило для руководства ума", "Тракт о свете ", "Рассуждение о методе", "Метафизические размышления о первой философии", "Начала философии", "Страсти души". Декарт впервые ввел понятие переменной величины и функции. Двоякий образ переменной обусловил взаимопроникновение геометрии и алгебры, к которому стремился Декарт. Он ввел общепринятые теперь знаки для переменных и искомых величин (x, y, z, ...) и для буквенных коэфф. (а, b, c, ...). Записи формул алгебры почти не отличаются от современных. Большое значение для формулировок общих теорем алгебры имело запись уравнений, при которой в одной из частей стоит 0. Декарт положил начало исследованию свойств уравнений; сформулировал положение о том, что число действительных и комплексных корней уравнения равно его степени. Декарт сформулировал правило законов для определения числа положительных и отрицательных корней уравнения; доказал, что уравнение третьей степени разрешимо в квадратных радикалах и решается с помощью циркуля и линейки; в области изучения геометрии Декарт включил "геометрические" линии, которые можно описать одним или несколькими непрерывными движениями шарнирных механизмов, причем последующие движения определяются предшествующими. Декарт установил, что степень уравнения кривой не зависит от выбора прямоугольной системы координат. Из переписки известно, что он сделал и другие открытия: вычисление площади циклоиды по методу неделимых; определил свойства логарифмической спирали и другие достижения.

3. Фрагменты. Рене Декарт. "Рассуждение о методе".

Мы предлагаем вашему вниманию одну главу из наиболее известных и значимых произведений Рене Декарта.

Наконец, начиная перестройку помещения, в котором живешь, мало сломать старое, запастись материалами и архитекторами или самому приобрести навыки в архитектуре и, кроме того, тщательно наметить план - необходимо предусмотреть другое помещение, где можно было бы с удобством поселиться во время работ; точно так же, чтобы не быть нерешительным в действиях, пока разум обязывал меня к нерешительности в суждениях, и чтобы иметь возможность прожить это время как можно более счастливо, я составил себе наперед некоторые правила морали - три или четыре максимы, которые охотно вам изложу.

Во-первых, повиноваться законам и обычаям моей страны, неотступно придерживаясь религии, в которой, по милости божией, я был воспитай с детства, и руководствуясь во всем остальном наиболее умеренными и чуждыми крайностей мнениями, сообща выработанными самыми благоразумными людьми, в кругу которых мне предстояло жить. Не придавая с этого времени никакой цены собственным мнениям, так как я собирался их все подвергнуть проверке, я был убежден, что лучше всего следовать мнениям наиболее благоразумных людей. Несмотря на то что благоразумные люди могут быть и среди персов, китайцев, так же как и между нами, мне казалось полезнее всего сообразоваться с поступками тех, среди которых я буду жить. А чтобы знать, каковы действительно их мнения, я должен был обращать больше внимания на то, как они поступают, чем на то, что они говорят, и не только потому, что вследствие испорченности наших нравов людей, готовых высказывать то, что они думают, мало, но и потому, что многие сами этого не знают; ибо поскольку действие мысли, посредством которой мы думаем о вещи, отличается от действия мысли, посредством которой мы сознаем, что думаем о ней, то они часто независимы одна от другой. Между многими мнениями, одинаково распространенными, я всегда выбирал самые умеренные, поскольку они и наиболее удобные в практике, и, по всей вероятности, лучшие, так как всякая крайность плоха, а также и для того, чтобы в случае ошибки менее отклоняться от истинного пути, чем если бы я, выбрав одну крайность, должен был перейти к другой крайности. Я отнес к крайностям в особенности все обещания, в какой-либо мере ограничивающие свободу, не потому, что я не одобрял законов, которые ради того, чтобы уберечь слабых духом от непостоянства, позволяют то ли для какого-нибудь доброго намерения или даже ради надежности торговли, то ли для цели безразличной в отношении добра давать обещания заключать договоры, принуждающие к постоянному их соблюдению, но потому, что я не видел в мире ничего, что всегда оставалось бы неизменным, и так как лично я стремился вс е более и более совершенствовать свои суждения, а не ухудшать их, то я полагал, что совершил бы большую ошибку против здравого смысла, если бы, одобряя что-либо, обязал себя считать это хорошим и тогда, когда оно перестало быть таковым или когда я перестал считать его таковым.

Моим вторым правилом было оставаться настолько твердым и решительным в своих действиях, насколько это было в моих силах, и с не меньшим постоянством следовать даже самым сомнительным мнениям, если я принял их за вполне правильные. В этом я уподоблял себя путникам, заблудившимся в лесу: они не должны кружить или блуждать из стороны в сторону, ни тем паче оставаться на одном месте, но должны идти как можно прямее в одну сторону, не меняя направления по ничтожному поводу, хотя первоначально всего лишь случайность побудила их избрать именно это направление. Если они и не придут к своей цели, то все-таки выйдут куда-нибудь, где им, по всей вероятности, будет лучше, чем среди леса. Так как житейские дела часто не терпят отлагательств, то несомненно, что если мы не в состоянии отличить истинное мнение, то должны довольствоваться наиболее вероятным. И даже в случае, если мы между несколькими мнениями не усматриваем разницы в степени вероятности, все же должны решиться на какое-нибудь одно и уверенно принимать его по отношению к практике не как сомнительное, но как вполне истинное по той причине, что были верны соображения, заставившие нас избрать его. Этого оказалось достаточно, чтобы избавить меня от всяких раскаянии и угрызений, обыкновенно беспокоящих совесть слабых и колеблющихся умов, часто непоследовательно разрешающих себе совершать как нечто хорошее то, что они потом признают за дурное.

Третьим моим правилом было всегда стремиться побеждать скорее себя, чем судьбу (fortune), изменять свои желания, а не порядок мира и вообще привыкнуть к мысли, что в полной нашей власти находятся только наши мысли и что после того, как мы сделали все возможное с окружающими нас предметами, то, что нам не удалось, следует рассматривать как нечто абсолютно невозможное. Этого одного казалось мне достаточно, чтобы не желать в будущем чего-либо сверх уже достигнутого и таким образом находить удовлетворение. Ибо поскольку наша воля по самой природе вещей стремится только к тому, что наш разум представляет ей так или иначе возможным, то очевидно, что, считая все внешние блага одинаково далекими от наших возможностей, мы не станем более сожалеть о том, что лишены тех благ, на которые мы, казалось бы, имеем право от рождения, если сами не виновны в этом лишении, как не сожалеем о том, что не владеем Китаем или Мексикой. Обратив, как говорится, нужду в добродетель, мы так же не возжелаем стать здоровыми, будучи больными, или свободными, находясь в темнице, как и теперь не желаем иметь тело из столь же несокрушимого вещества, как алмаз, или иметь крылья, чтобы летать, как птицы. Признаюсь, что требуется продолжительное упражнение и зачастую повторное размышление, чтобы привыкнуть смотреть на вещи под таким углом. В этом, я думаю, главным образом состояла тайна тех философов, которые некогда умели поставить себя вне власти судьбы и, несмотря на страдания и бедность, соперничать в блаженстве со своими богами. Постоянно рассматривая пределы, предписанные им природой, они пришли к полнейшему убеждению, что в их власти находятся только собственные мысли, и одного этого было достаточно, чтобы помешать им стремиться к чему-то другому; над мыслями же они владычествовали так неограниченно, что имели основание почитать себя богаче, могущественнее, свободнее и счастливее, чем люди, не имеющие такой философии и никогда не обладающие всем, чего они желают, несмотря на то что им благоприятствуют и природа и счастье. Наконец, в завершени е этой морали я решил рассмотреть различные занятия людей в этой жизни, чтобы постараться выбрать лучшее из них. Не касаясь занятий других, для себя я решил, что нет ничего лучшего, как продолжать те дела, которыми я занимаюсь, т. е. посвятить всю мою жизнь совершенствованию моего разума и подвигаться, насколько буду в силах, в познании истины по принятому мною методу. С тех пор как я стал пользоваться этим методом, я испытал много раз чрезвычайное наслаждение, приятнее и чище которого вряд ли можно получить в этой жизни. Открывая каждый день при помощи моего метода некоторые, на мой взгляд, достаточно важные истины, обыкновенно неизвестные другим людям, я переполнялся таким чувством удовлетворения, что все остальное для меня как бы не существовало. Кроме того, три предыдущих правила имели источником намерение продолжать собственное обучение: так как Бог дал каждому из нас некоторую способность различать ложное от истинного, то я ни на минуту не счел бы себя обязанным следовать мнениям других, если бы не предполагал использовать собственную способность суждения для их проверки, когда наступит время. Следуя чужим мнениям, я не мог бы освободиться от сомнения, если бы не надеялся, что это не лишает меня возможности найти лучшие, буде таковые имеются.

Наконец, я не мог бы ни ограничить свои желания, ни быть довольным, если бы не шел по пути, который, я был уверен, не только обеспечивал мне приобретение всех знаний, к которым я способен, но и вел к приобретению всех доступных мне истинных благ, тем более что наша воля стремится к какой-нибудь цели или избегает ее в зависимости от того, представляет ли ее наш разум хорошей или дурной. А потому достаточно правильно судить, чтобы правильно поступать, и достаточно самого правильного рассуждения, чтобы и поступать наилучшим образом, т. е. чтобы приобрести все добродетели и вместе с ними все доступные блага. Уверенность в том, что это так, не может не вызвать большое удовлетворение.

Утвердившись в этих правилах и поставив их рядом с истинами религии, которые всегда были первым предметом моей веры, я счел себя вправе избавиться от всех остальных своих мнений. И надеясь, что лучше достигну цели, общаясь с людьми, чем оставаясь дома, у очага, где у меня возникли эти мысли, я, не дожидаясь окончания зимы, опять отправился путешествовать. Целых девять лет я ничем иным не занимался, как скитался по свету, стараясь быть более зрителем, чем действующим лицом, во всех разыгрывавшихся передо мною комедиях. По поводу каждого предмета я размышлял в особенности о том, что может сделать его сомнительным и ввести нас в заблуждение, и между тем искоренял из моего ума все заблуждения, какие прежде могли в него закрасться. Но я не подражал, однако, тем скептикам, которые сомневаются только для того, чтобы сомневаться, и притворяются пребывающими в постоянной нерешительности. Моя цель, напротив, заключалась в том, чтобы достичь уверенности и, отбросив зыбучие наносы и пески, найти твердую почву. Это мне удавалось, кажется, довольно хорошо, тем более что при стараниях открыть ложность или сомнительность исследуемых положений не с помощью слабых догадок, а посредством ясных и надежных рассуждений я не встречал ни одного сомнительного положения, из которого нельзя было бы извлечь какого-либо достаточно надежного заключения, хотя бы того, что в этом положении нет ничего достоверного. И подобно тому как при сломе старого здания обыкновенно сохраняют разрушенные части для постройки нового, так и я, разрушая все свои мнения, которые считал плохо обоснованными, делал разные наблюдения и приобретал опыт, послуживший мне потом для установления новых, более надежных мнений. В то же время я продолжал упражняться в принятом мною методе. Таким образом, стараясь вообще располагать свои мысли согласно его правилам, я время от времени отводил несколько часов специально на то, чтобы упражняться в приложении метода к трудным проблемам математики или других наук, которые я как бы уподоблял математическим, освобождая их от исходн ых положений других наук, по моему мнению недостаточно прочных. Примеры этого можно найти во многом, что изложено в данном томе. Таким-то образом, не отличаясь по видимости от тех, чье единственное занятие - проводить в невинности тихую жизнь, стремясь отделять удовольствия от пороков, и во избежание скуки при полном досуге прибегать ко всем пристойным удовольствиям, я жил, не продолжая преследовать свою цель, и, кажется, преуспевал в познании истины более, чем если бы занимался только чтением книг и посещением ученых людей.

Впрочем, эти девять лет протекли прежде, чем я принял какое-либо решение относительно трудностей, служащих обычно предметом споров между учеными, и начал обдумывать основания новой философии, более достоверной, чем общепринятая. Пример многих превосходных умов, которые брались за это прежде меня, но, как мне казалось, безуспешно, заставлял меня представлять себе дело окруженным такими трудностями, что я, может быть, долго еще не решился бы приступить к нему, если бы до меня не дошли слухи, будто я его успешно завершил. Не знаю, что дало повод к такому утверждению. Если я и содействовал немного этому своими речами, то лишь признаваясь в своем незнании более откровенно, чем это обыкновенно делают люди, чему-нибудь учившиеся, а может быть, и указывая основания, почему я сомневался во многих вещах, считавшихся у других достоверными, но уж никак не хвастаясь каким-либо учением. Но так как у меня достаточно совести, чтобы не желать быть принятым за того, кем на самом деле не являюсь, я считал, что должен приложить все усилия, чтобы сделаться достойным сложившейся репутации. Ровно восемь лет тому назад это желание побудило меня удалиться от всех мест, где я мог иметь знакомства, и уединиться здесь, в стране, где продолжительная война породила такие порядки, что находящиеся здесь войска кажутся предназначенными только для того, чтобы с большой безопасностью пользоваться плодами мира, и где в толпе весьма деятельного народа, более заботящегося о своих делах, чем любопытного к чужим, я могу, не лишая себя всех удобств большого города, жить в таком уединении, как в самой отдаленной пустыне.

4. Жемчужины мудрости. Афоризмы от Рене Декарта.