Мысли...
Здравствуй, Супер-Треп!
Приветствую!... Заголовок не в счет, это робот... В какой уж раз сам
себя спрашиваю - для чего я это пишу... Или для кого... Да... тут
рядом праздник... тут рядом день дембеля... тут все рядом... но уж
который раз ловлю себя на мысли - там было лучше... Снова врубаю на
всю мощность колонки... Чтобы докричаться... Снова смотрю хронику...
Лучше... Не надо и не будешь, да и ни когда не дождещься удара в
спину... и не ответишь тем же... Там было Проще...
Напрягу...
Монологи друга... Который держится... Которого держу... И я честно не
знаю... у кого крыша ушла погулять дальше...
Всем у кого нервы слабые, кто не хочет знать - не читать дальше...
остальным - это ваш выбор...
Его работа была провожать на тот свет и удерживать от него...
Тот, кто не знает цену смерти, не может знать и подлинной цены жизни.
Военный психолог Саша Н-ский не раз бывал рядом со смертью. Началось
все с военно-медицинской академии, где он, в ту пору еще студент
факультета психологии университета, участвовал в кафедральных
исследовательских разработках. После защиты диплома призвался в армию
и снова попал сюда же - в Военно-медицинскую академию но уже в роли
ангела смерти (так называли в отделении безнадежно больных тех солдат
срочной службы, которые выносили из палат тела умерших). Потом были
военные госпитали, где Саша выводил из шоковых состояний солдат,
вывезенных из Чечни с самострелами , либо в состоянии крайнего
нервного истощения. Перед ним в полной мере открылась возможность
наблюдать уход и готовить к нему обреченных. Так же, как проникать в
сознание тех, кому приходилось убивать на войне.
Монолог первый: Что там, за смертью?
- Нас очень хорошо готовили в университете, но когда ты подходишь к
постели человека, который умирает долго и мучительно, все твои знания
поначалу летят в тартарары. Эти люди, как правило, помощи у психолога
не просят, но ты обязан им помочь. С одним поговорить, другого просто
подержать за руку, с третьим поплакать.
Нашу клинику гематологии в Военно-медицинской академии называли живым
кладбищем. Как правило, люди приходят туда на своих ногах, а оттуда их
уже уносят. И вот ты в течение долгих месяцев наблюдаешь одну и ту же
картину: человек поступает в палату, оглядывает ее, раскладывает свои
вещи, а потом в ней умирает, в тот момент, когда из него выйдут все
жизненные соки. В <<комнату>> (так мы называли морг - жуткое помещение с
запахом разложения, стены и пол которого постоянно были забрызганы
кровью, кровь эту просто не успевали смывать) спускали уже скелет,
обтянутый кожей.
Как умирает безнадежный больной? С одной стороны, он еще на что-то
надеется, с другой - в его взгляде уже явственно читается, что он
видит нечто иное, открывающееся человеку перед кончиной. И он
рассказывает тебе, что он сделал хорошего и плохого, - ведь перед ним
проходит вся его жизнь. Иногда он впадает в истерику, иногда ведет
себя как ребенок. Уже неспособный двигаться и полностью физически
зависящий от других, он начинает зависеть от них и психически,
опускаясь до уровня детского восприятия.
Что я могу для него сделать? Подготовить к неизбежному уходу - чтобы
он не умер прежде смерти. Убедить, что предстоящая ему физическая
смерть - это не конец, а переход в новое состояние. Мы говорим с ним о
Боге, я приношу ему книги со свидетельствами людей, побывавших по ту
сторону жизни, переживших клиническую смерть. Но неизбежно наступает
состояние аффекта, когда ночью человек вдруг просыпается и чувствует,
что смерть рядом, он начинает кричать от страха и плакать. Потом
наступает утро, и с ним исчезают страхи. И мы продолжаем говорить о
том, что ждет за смертью...
Монолог второй - о сливовом компоте...
- Я очень хорошо запомнил первого, кто умирал у меня на глазах. Может
быть, потому, что он был первый? По стечению обстоятельств я жил при
клинике, в комнате, которая соседствовала с палатой интенсивной
терапии, где он лежал. Когда он пришел сюда, это был сильный большой
человек. Он приехал в клинику на своей машине, в кожаной куртке,
сотовым телефоном и в сопровождении очень красивой жены. Но вот настал
день, когда у него уже не было сил подняться, и ему было очень трудно
с этим примириться. Ему казалось, что едва он встанет с постели, как
весь этот кошмар рассеется, а жизнь вернется в привычное русло. Он
говорил медсестре: <<Я хочу встать. Как вы меня не понимаете?>>, а она
успокаивала его, как маленького.
Лекарства стоили дорого, жене пришлось продать сначала машину, потом и
квартиру, чтобы какое-то время поддерживать в нем жизнь.
Я хорошо помню, как меня разбудили ночью и попросили отнести в
лабораторию пробу его крови - идти надо было через больничный двор. Я
зажал в руке теплую пробирку и вышел в холодную осеннюю ночь. Когда
добежал до лаборатории, туда позвонили из отделения и сказали, что
пробу делать не надо - больной уже умер. А пробирка с его кровью в
моей руке была еще теплая. Я вернулся в палату и увидел жуткую
картиру, как медседстра и дежурный врач выдирают из его рта золотые
коронки и складывают в банку, чтобы отдать их родственникам, избежав
мародерства в похоронной службе. Кровь еще не свернулась, ею был залит
подбородок умершего.
В тумбочке осталась трехлитровая банка сливового компота, принесенная
женой покойного. Дежурный офицер сказал нам: <<Берите, ребята, ему она
все равно уже ни к чему>>. И мы сдуру взяли. С тех пор я не выношу
запаха сливового компота.
Монолог третий: Как пахнет смерть...
- Когда в этой клинике умирает человек, это моментально чувствуется. В
военной академии - паркетные полы, и все там обычно шелестят
тапочками. На вынос тела вызывают, солдат срочной службы. И вот мы
идем по длиннющему коридору, грохоча сапогами, а из палат выглядывают
больные, которые еще в состоянии ходить. Они смотрят на нас, как на
ангелов смерти , в их испуганных глазах стоит немой вопрос: <<За кем?>>
Они понимают, что наступит день, когда мы придем и за ними.
Для меня смерть ассоциировалась с моментом, когда мы оставляли
умершего, уже раздетого, в комнате. Запах смерти состоял из сложного
букета оттенков, в котором смешались запахи нездорового человеческого
тела, его выделений, медикаментов, глаженого белья, одеколона.
Монолог четвертый: Как умирают женщины и дети...
- Со взрослыми я мог поговорить, убедить их, а как говорить с
ребенком, который чувствует, что его ждет, хотя родители и твердят
ему, что когда он выйдет из больницы, они купят ему щенка?
Я просил детей рисовать. И они рисовали цветочки, дом, маму, папу,
сестру, кукол, щенка. Только себя не рисовали. Я спрашивал их: <<А где
же ты на картинке?>> - <<А меня нет. Меня скоро не будет>>, - отвечали
они. Было невыносимо это слышать.
Как уходят женщины... Однажды к нам поступила красивая женщина. С ней
было много мороки, с самого начала, когда нам пришлось перетаскивать
для нее тяжеленную хирургическую кровать. Женщина эта вела себя очень
странно. Постоянно держала всех в напряжении. Я видел, как врач
полковник медицинской службы, выходя из ее палаты, грохал об стену
кулаком, чтобы разрядиться . Я слышал, как сын, обожавший ее, кричал
на нее и ругался матом. Ее истерики были тихими. Она могла часами
твердить сыну: <<Позови сестру...>> , даже и мгновенье спустя после
того, как сестра вышла из ее палаты. Ее постоянно переводили - по ее
же настоянию - из одной палаты в другую. Она нигде не могла найти себе
места от изматывающей, месяцами длившейся боли. В редкие минуты
затишья у нее появлялся вдруг такой взгляд, будто она там, вдали,
увидела нечто такое, что ведомо лишь ей одной.
Я выдержал в этой клинике несколько месяцев и попросился в батальон.
Спросишь, почему? Чтобы самосохраниться. Однажды я поймал себя на
мысли, что начал привыкать к смерти и, выйдя из палаты только что
умершего человека, могу спокойно закурить, отпустить шутку. Мне начали
сниться эти палаты и этот запах. Я решил, что не имею права там
находиться. Это - предел.
Монолог пятый: Солдат - не разменная монета...
У нас был майор, который говорил: <<Солдат - это разменная монета>>. Что
имелось в виду? То, что во время войны срок жизни солдата - всего
несколько часов, и человеком двигают, точно фигуркой по шахматному
полю. Но одно дело, когда ты играешь фигурками, и другое, когда ты
манипулируешь тем, кого вырастила мама, кто уже знает, что такое
любовь. Ведь у него есть душа! И это целая вселенная, обряженная в
камуфляжную форму.
Я помню одного солдатика... У него бинты по всему телу. Спрашиваю:
<<Тебя куда ранило?>> А он смотрит на меня такими расширенными глазами и
говорит: <<Меня через броник долбануло. Прямо через броник. Ты знаешь,
как это страшно?>>
Пока не увидишь этих испуганных глаз... А начиналось все с разменной
монеты .
В полевые госпитали привозили из Чечни ребят с самострелами.
Разворачиваешь ногу, а вокруг раны пороховой ожог. Более умные
стрелялись через доску, через миску. Они страшно мучились от того, что
сотворили: <<Ребята остались там умирать, а я...>> Я в таких случаях
отвечал им: <<Тот, кто ТАМ не был, не имеет права тебя судить>>. В
первую очередь мне важно было вывести их из состояния внутреннего
самосуда.
Один раз к нам поступил парень, который стрелялся в живот. Ему сделали
три операции, но он все равно умер. И в этот момент к нему приезжает
из провинции мама - такая маленькая женщина в берете, в одежде,
пахнущей нафталином, - из разряда учительниц и библиотекарш. В авоське
- крутые яйца, котлеты. А ей говорят: <<Ваш сын умер>>. И вот она стоит
в его палате перед пустой постелью (мальчика уже убрали), в одной руке
авоська, в другой - коробочка с орденом, который ей сунули в руку, и
взгляд у нее такой, какой бывает у ребенка, которого обидели: он
прибежал уткнуться в мамины колени, а она его оттолкнула, потому что
была чем-то занята.
Чеченская война запомнилась мне гробами, в которые складывались
фрагменты человеческого тела и рвань камуфляжа.
Монолог шестой: Нас окружают!
- Реабилитацией солдат, воевавших в Чечне, я занимался в полевых
госпиталях. Привозят группу парней, побывавщих в переделке. Завтра им
лететь назад. Это здоровые ребята, от которых еще несет окопом, у
которых костяшки все на пальцах сбиты, и они смотрят на меня, военного
психолога, как на... Даже слова не подберу. Ты знаешь... А потом я
начинаю работать с каждым из них по отдельности, и они превращаются в
обычных парней, со своими идеалами, ностальгией, любовью, оставшейся
где-то там, еще до войны. В группе они - сила, герои. А поодиночке -
форму снял, щетину сбрил - те же мальчики... Разве что седина, шрамы,
да еще во взгляде что-то неуловимое, от пережитого...
Однажды к нам привезли солдата с неврозом. В палате, куда его
поместили, у него одного не было видимых ранений. Палату эту прозвали
братской могилой : длинный ряд кроватей, белеют бинты - у одного нога
в растяжке, у другого - рука. А парень этот, который с неврозом, был в
чеченском плену. И ночью он внезапно начинает жутко орать: <<Ребята!
Нас окружили!>>. Тут же все ходячие в палате вскакивают и занимают
круговую оборону. Бьют стекла, вооружаются осколками, штативами от
капельниц. Успевают <<навесить>> дежурному врачу. Солдат, охраняющих
госпиталь, поднимают по тревоге, но когда они подбегают к залитой
кровью раненых бунтовщиков палате, там уже тишина.
Что произошло? Кто их усмирил? Девчонка-медсестра, вчерашняя
выпускница медицинского училища. Как? Она распахивает на себе халат
(сестрички весь день проводят в движении и, чтобы тело дышало, ничего
не оставляют под халатом, кроме трусиков), прижимает голову первого
попавшегося бунтовщика к своей девичьей груди, гладит его по голове,
что-то щебечет...У того падает штатив из рук, он обмякает, начинает
рыдать, на глазах превращаясь в теленка. Откуда у нее, девчонки, вот
это? Черт ее знает! Женская душа непостижима.
Монолог седьмой: В его сапогах хлюпала кровь...
- Привозят к нам как-то из Чечни парня, который пытался себе на
передовой вскрыть вены. Я листаю историю его болезни. Других сведений
мне о нем не дают: парень служил в группе спецназа ГРУ. Смотрю на него
- невысокий, худенький, седенький, с детским выражением лица. Однако
успел побывать на двух чеченских войнах. До того, как он раскололся и
начал говорить, мне пришлось с ним немало поработать. Потому что
вначале его реакция на меня была вполне определенной. <<Да откуда ты
знаешь, что такое смерть? Да ты там был вообще?>> А я продолжаю
говорить с ним , спокойно, терпеливо, по-человечески, игнорируя его
наскоки.
В какой-то момент вся эта мишура спадает. И он начинает рассказывать
мне, как его группа получила задание вырезать отряд чеченцев. Они
выследили лагерь, дождались, пока все уснут, сняли часовых и начали
<<работать>>. Стрелять было нельзя, поэтому они подползали к спящим и
бесшумно, как учили их этому в спецназе на куклах и трупах, перерезали
чеченцам глотки. А в чеченском отряде было несколько десятков человек.
Спецназовцы орудовали ножами. И этот парень рассказывал мне, как он
подполз к первому спящему, что потребовало жуткого напряжения:
малейший шум - и все пропало. (Мне, кстати, многие из таких ребят
потом рассказывали, что обычное ощущение сначала такое: подползаешь к
врагу, а убиваешь все же человека, ощущая, какой он расслабленный, как
обмякает в твоих руках. Но со временем все чувства притупляются, и
убийство превращается в обычную работу).
И вот этот парень зарезал одного, другого, третьего, десятого...Все на
нем было в крови, кровь хлюпала уже в сапогах, он вытирал ладони о
собственные волосы, отчего те слиплись в сплошную корку, облизывал
пальцы, чтобы те не прилипали к рукоятке ножа, и полз к следующей
жертве. Эта группа выполнила задание: вырезала весь лагерь, но один из
них в результате сорвался. Ему снились убитые им чеченцы, шипящий звук
вытекающей из артерии крови, ее запах. Он грыз себе ногти: ему
казалось, что под ними еще остались сгустки чужой крови. Он впадал в
истерику, когда на нем намокала от пота гимнастерка. После того, как
он попытался на передовой вскрыть себе вены, его отправили в тыл - в
полевой госпиталь, где я тогда работал военным психологом.
Его лечили транквилизаторами, но они мало помогали. Я пытался вывести
его из этого состояния. Делал ему массаж, снимая зажимы, говорил с ним
о его детстве, вводил в гипнотическое состояние, чтобы расслабить.
Но таких людей бесполезно возвращать в детство. Те, кто видел смерть и
убивал, уже никогда не будут вчерашними мальчишками с дискотек. Это
уже седые люди, по внутреннему состоянию - старики. Я говорил им: <<Вы
вернулись с войны мужчинами, вам повезло, вы остались в живых. Вы
видели смерть и теперь знаете цену жизни, из вас пытались сделать
машины, но вы остались людьми....>> А что я мог им еще сказать?
Остановились часы на стене...
Украдкой грусть подобралась ко мне...
Прикосновение холодных зим...
Я снова совсем один...
Храню в ладонях свою свечу...
Слезой смеятся над ней хочу...
А на щеке словно мамы ладонь...
Дрогнул свечи огонь
Темнеет кровью в рюмке коньяк...
А я в себя не вернусь никак...
Я где то там, где мой детский мажор...
С нею веду разговор...
Я расскажу ей о своих грехах...
О черных бедах и о синих снах...
С туманной дымкой последних огней...
Я растворяюсь в ней...
Помнишь, да, конечно помнишь...
Летний вечер с заревом огня...
Ты бежала долго по перрону...
Скорый поезд в Жизнь унес меня...
И мне казалось, что рядом всегда...
Твоя улыбка, твоя рука...
Когда мне страшно, к тебе я лечу...
... во сне кричу...
А на висках уже седина...
Уходит жизнь, а быть может ушла...
С туманной дымкой последних огней...
Я растворяюсь в ней...
Помнишь, да, конечно помнишь...
Летний вечер с заревом огня...
Ты бежала долго по перрону...
Скорый поезд в Жизнь унес меня...
Да, Ты помнишь!
Да, Ты помнишь!
Да, Ты помнишь!
Да, Ты помнишь!
Да, Ты помнишь!
Да мы старики... И все на этом...
Черно-белые сны: ВОЙНА.
(Глава из ненаписаной повести "Война, которой не было")
Война...
Мы еще не знаем, что она - она для нас не кончилась... она свернулась
внутри нас, вжилась в нас своими свинцовыми когтями и живет, живет,
живет, ожидая своего часа, чтобы вцепиться в нас.
Война.
Это когда ты, убитый насмерть, с диагнозом "смертельные осколочные
ранения", неизвестно зачем цепляешься за жизнь.
Война.
Это когда ты карабкаешься к свету; слепой, глухой, немой и никому не
нужный - зачем?!
Война.
Это лезвие, которым ты полосуешь вены, потому что не хочешь больше жить.
Война.
Это когда ты, выползший к свету, на 9 мая надеваешь награды - глаза
деда-ветерана, "и ты!..." И Я!... Это двести грамм из аллюминевой
кружки... и МЫ!
Война.
Это когда родной тебе человек, знающий что ты потерял слух вследствии
контузий - кричит: "Пень глухой! Надоело повторять тебе по два
раза!!!" - и в любимых глазах раздражение, смешанное с усталостью и
безнадежностью. И каждое ее слово рвет твою душу безжалостным, тупым
зазубренным кинжалом...
Война.
Это когда просыпаешься ты от удушья, ибо нет воздуха в твоих легких, а
только СТРАХ. И опять убивают тебя и убиваешь ты...
Война.
Это когда хочется биться головой об стену в истерике; но ты ,
вцепившись зубами в собственное самообладание, скрежеща и отслаивая с
зубов эмаль - улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься...
Война.
Это когда просыпаешься, прижимая к груди мокрые скомканные простыни,
потому что твои друзья опять падают, падают под чужими очередями - и
ты бессилен спасти их!
Война.
Это когда мелкой дрожью дрожит правое веко - и ты прижимаешь его
пальцами в тщетной надежде прекратить эту пытку; а в ушах твоих
цикадистый стрекот давно отстрелянных очередей и крики давно умерших
людей. И ты висишь над пропастью безумия, уцепившись за край остатками
разума. И улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься...
Война.
Это когда твои сыновья не знают твоего прошлого... И не узнают...
Война.
Это когда ты всегда выдержан и - улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься...
Война.
Это - седина и морщины твоей матери.
Война...
Это когда есть мы, и есть - они.
Война.
Мы еще не знаем, что война для нас так никогда не закончится.
Нет сомнений, она когда-то, конечно, умрет.
Она умрет вместе с нами...
Если не мы... то кто?!
Война.
Черно-белые сны: ВОЙНА.
(Глава из ненаписаной повести "Война, которой не было")
Чего пишу... Да и для чего... Спасибо рабочему столу... что принимает
все как есть, не спрашивает, не хмыкает, не строит сочувствующую
рожу... Как белый лист... Которому все равно, пишешь ты или ночью
проигрываешь в себе... Да и фиг с ним. Пока винта хватит будем
стучать. Итак... свободное плавание мозга, как это было бы, или дай
бог чтобы так было... и жаль что так не будет... Да... молчание... оно
дает свое... Ну чтож! Спасибо вам друзъям что оставили на чуток
одного... СПАСИБО! Мне будет легче... Спасибо Вам!...
Возвращение
Холодно... холодно... зараза, почему так холодно???
Сознание возвращается медленно, крадучись, с опаской вновь сорваться в
этот темный тоннель. Стали различаться какие то звуки, сквозь гул в
ушах почти неразличимо пробиваются какие-то звуки. Мутит, голова
неподъемная, тело чужое, ватное, не твое.
Трудно открыть глаза, все расплывается, сплошная серая масса,
свисающая, давящая. Воздух вокруг плотный, тягучий, с каким-то странно
знакомым, резким запахом, иногда доходят свежие струи, ветерок.
Пошевелится страшно, да и не понятно пока как это делается. Хорошо,
что есть, хоть какие ощущения: можно предположить, что жив. Только не
понятно чего в этом больше - плюсов или минусов!
Мысли уже становятся более четкими, сознание поясняется, появляется
боль. Боль везде, во всем теле, или что там от него осталось.
Появляется страх!
Голова словно чугуном налитая, во рту сухо, язык наждачный, мутит.
Попытка шевельнутся, вызывает резкую боль в левом плече. Едва вновь не
сорвавшись в этот черный тоннель, балансируешь на грани. Левая рука
болит и не двигается, правая - меньше болит и чуть увереннее
двигается. Теперь ноги, а они вообще есть?
До колен есть, дальше пока не очень понятно. На лбу выступила испарина
липкой, противной россыпью горячей влаги и все тело бросает в жар.
Ощущения и чувства возвращаются постепенно, медленно. Ноги есть! Обе и
целиком! Теперь, даже понятно, что они во что-то уперлись. Цел, почти,
это уже хорошо. Где ты?
Пелена медленно растворяется перед глазами, мир вокруг приобретает
более четкие очертания. Вокруг камни, серые камни, сверху свисает
небольшой козырек скалы. Воздух, уже не такой вязкий, не такой густой.
При попытке вдохнуть глубже - боль в груди. Тело все еще ватное, но
уже более охотно отвечает на попытки шевеления. Значит, распластанный
на камнях, но живой. В поясницу что-то больно и неудобно упирается.
Что?
Правой рукой, медленно задеревеневшими пальцами пытаешься нащупать.
Нет, так не понятно, что это. Медленно, а потом, чуть быстрее сжимаешь
и разжимаешь кулак, разгоняешь кровь. Еще раз, медленно стараясь почти
не шевелиться, нащупываешь. Камень, нет, это не камень, что-то другое.
К кончикам пальцев возвращается чувствительность, что-то не большое,
округлое, ребристое.
Граната!!!
Эта страшная догадка заставляет замереть. Кто-то оставил тебе подарок,
точнее не подарок, а сюрприз, и не тебе, тому, кто тебя найдет.
Засунули, выдернули чеку и тобой придавили. Хороший сюрприз, или
подарок, они же не знали, что ты жив. Медленно, кончиками пальцев
ощупываешь, надо найти предохранительную скобу.
Вот она!
Скоба сверху, тело лежит на ней.
Что дальше?
Дальше, надо попытаться ее взять и зажать в кулаке. Не выронить, не
выпустить, пальцы непослушные, в таком состоянии далеко ты ее не
бросишь, а даже если и бросишь, то на разрыв они могут вернуться,
посмотреть, на результаты.
Тогда точно - хана!!!
А если придут, то таком состоянии лучше с ней - чем без нее. Медленно
разжимаешь пальцы, и все - там наверху разберутся, чью душу, куда
отправить. Теперь, они даже не догадываются, какое доброе дело
сделали.
Да воздастся каждому, по заслугам его!
Аккуратно, перебирая пальцами по ребристому телу гранаты, нащупываешь
скобу. Просунув пальцы между спиной и гранатой, плотно ухватив,
сжимаешь кулак. Граната теплая, ты нагрел ее своим телом.
Все, взял!
Осторожно, вынимаешь руку, и, с гибая ее в локте, поднимаешь над
собой. Да, самая обыкновенная, темно-зеленая, ребристая, у тебя в
руках.
А дальше?
Приподнявшись на локте правой руки, упираясь ногами в осколки камней,
отползаешь, пытаясь прижаться спиной к стенке из камней. Сидеть
несколько удобней, становиться легче дышать, понемногу отступает муть
в голове. Нагромождение камей вокруг принимают четкие формы. Вновь
приподнимаешь руку с гранатой, и укладываешь ее на колени, так меньше
нагрузка на руку.
Надо вставить чеку!
Как это сделать одной рукой?
Да и где она, чека?
Мысли лихорадочно перебирают варианты, не один из них, с одной рукой
не возможен. Держать дальше, скоро не хватит сил...
Тебя снова бросает в жар, и лоб покрывается испариной, спина мокрая от
холодного пота.
Что делать?
Справа в скале обнаруживается неглубокая расщелина, если попытаться
засунуть гранату туда и заклинить скобу, то есть, хоть и не большой,
но все же шанс. Осторожно, стараясь медленно, постепенно разжимая
пальцы, опустить гранату в расщелину. Сердце ухает в груди, и кажется
с каждым ударом все сильнее, вот-вот выскочит наружу. Убирая один за
другим пальцы, граната опускается в расщелину. Скоба, тихо скрежетнув
по неровности камня, заклинилась.
Получилось!
Вся эта операция тебя почти полностью вернула в действительность,
отдельные, разрозненные куски памяти соединялись воедино. Хоть еще и
не очень хорошо, но уже более-менее представлялось происходящее.
Ты один!
Тебя накрыло, скорее всего, накрыло из того миномета, на позицию
которого наткнулась группа, возвращаясь из поиска.
Где-то в карманах есть шприц-тюбик с промедолом...
Уже свободной рукой шаришь в поисках по всем карманам. Через некоторое
время промедол подействует, станет немного легче.
Что с рукой?
Весь левый рукав бушлата пропитан кровью. На уровне локтя видна рваная
дыра, в глубине которой кроваво-рваное месиво с торчащей черной,
зазубренной железкой.
Вытаскивать нельзя - начнется кровотечение.
Сдохнуть от потери крови... стоило ли тогда мучаться с гранатой?
Промедол подействовал, стало легче, боль отступила, точнее, стала не
такое резкой. Попытка встать на ноги, чуть не закончилась падением на
раненую руку. Вторая более медленная, позволила, хоть и согнувшись, но
стоять на ногах.
Необходимо осмотреться.
Вокруг каменное крошево, почти не дымится воронка от разрыва мины,
камни закопченные, кое-где покрытые беловатым налетом сгоревшего
тротила, в некоторых местах испещрены сколами, следами от чиркавших
пуль, осколков. Около распадка под козырьком, в пыли валяется
снайперская винтовка, отброшенная взрывом. Окуляр прицела треснут, вся
винтовка покрыта ссадинами от осколков и камней. За распадком на
другой стороне уже никого. Решив, что они разделались с группой,
заминировали найденный труп и ушли! Вряд ли это была засада. Решение
об изменении маршрута было принято по походу...
Группа возвращалась из дозора не обычным маршрутом, а захватив часть
плохо контролируемой территории. Туда высылались группы, но о том, что
там пойдет эта, никто знать не мог. На банду, которая была, уже почти
на сопредельной территории, наткнулись, спустившись с перевала.
Связавшись с бригадой, группа получила приказ уходить, но была
обнаружена, завязался бой. С первых секунд стало понятно, что не уйти.
Вернее, уйти можно было бы, но шанса не давал миномет, могущий достать
все недосягаемое для гранатометов и автоматов. На группу обрушился
шквал огня. Был только один выход - прикрыть отход группы и заткнуть
миномет. Еще некоторое время группа слышала среди канонады редкие,
хлесткие выстрелы снайперской винтовки. После разрыва очередной мины
они смолкли, но группа сумела перебраться на другую сторону перевала.
Ну что?
Еще раз, осмотревшись по сторонам, опускаешься на пыльные камни. Звон
в ушах! Голова чужая! Комок в горле! Состояние отрешенного покоя...
Ты здесь и тебя нет!!! Нет! И больше не будет!
Сейчас бы, привалившись спиной к скале, протолкнуть комок, глотком из
фляги, или сигаретой...
Нет, нет ни фляги, ни сигареты ...
Надо вставать и идти, тебя ждут!
Прикинув в голове маршрут, с трудом наклонившись, подобрать из пыли
винтовку, подняться и идти в сторону, куда ушла группа. Раненая рука
отдает тупой болью при каждом шаге.
Меня ждут, дома ждут...
Он вернулся
Лучик солнца тихо скользнул за занавеску, тихо прокрался по комнате и
задержавшись у изголовья кровати, и нежно коснувшись щеки,
остановился. Было ранее утро, за окном бойко щебетали птицы. Что-то
заставило открыть глаза, и прислушаться, сквозь утренние звуки почти
не различимо, послышался звук поворота ключа в замке и еле слышный
скрип открывающейся двери.
Он вернулся!
Она вскочила с постели, и так, прямо босиком побежала в прихожую. Да,
это был действительно он. Он стоял в прихожей, виновато улыбаясь, с
большим букетом каких-то цветов. На нем был одет местами выцветший
камуфляж, штаны заправлены в армейские ботинки, лицо и руки покрыты
темным загаром южного солнца, а волосы... они рыжие... они сгорели...
на плече была спортивная сумка. Она, чуть замешкавшись, словно не веря
собственным глазам, бросилась к нему на шею.
Он вернулся, наконец-то он вернулся! Живой!
Они еще очень долго стояли посреди прихожей, ее руки обвивали его шею,
а по щекам текли слезы. Она вдыхала его запах и старалась среди
множества запахов уловить, тот, почти забытый, знакомый запах любимого
мужчины. Она прижалась к его щеке и, чуть касаясь, ощущала легкое
покалывание щетины на своем лице. Его руки держали ее за талию, крепко
прижимали к себе и чувствовали легкую дрожь ее тела, тепло и нежность.
Ее аромат пьянил! После такой долгой разлуки, всего произошедшего за
последние несколько месяцев, запахов раскаленной брони, сгоревшего
пороха, дыма, пота, крови, смерти, запаха госпиталя, лекарств, бинтов
- это был самый желанный аромат.
Он вернулся!
Эта мысль заставляла сердце биться все чаще и чаще. Она чуть
отстранилась от него, она хотела его рассмотреть, она еще до сих пор
не верила своему счастью.
Он вернулся!
Позади долгие месяцы одиночества, позади бессонные ночи, позади чуткое
прослушивание новостей из горячих точек. Он никогда ничего не говорил
и не рассказывал. Она знала, она чувствовала, что он там. Дни
тянулись, превращаясь в мучительное ожидание.
Он вернулся!
Он будет рядом, днем и ночью, больше не надо ждать, не надо
прислушиваться к шагам на лестнице, к подъезжающим и останавливающимся
машинам. Больше не надо часами сидеть у окна, и до боли всматриваться
в людей выходящих из транспорта на остановке.
Он вернулся!
Она чуть ослабила свои объятья, и он нежно и медленно от них
освободился. Ботинки и камуфляж заняли свое место прихожей. На кухне
просвистел чайник, заявляя о своей готовности, цветы стояли в
небольшой вазе на кухонном столе.
Он сидел за столом и медленно, маленькими глотками пил кофе. Как же
приятно смотреть на него.
Он вернулся!
Милый, дорогой, любимый как же мне тебя не хватало, как же я по тебе
соскучилась, как долго тянулось время, как долго тебя не было. Она
сидела на кухне и прислушивалась к шуму воды в ванной. Наконец он
появился обернутый в полотенце, гладко выбритый, с довольной улыбкой,
подошел к ней, поцеловал, взял на руки, и отнес на кровать.
Она тихо лежала рядом, положив голову ему на грудь, боясь
пошевелиться, прислушивалась к его мерному и спокойному дыханию. Он
спал, он был рядом, он вернулся!
... вечер...
Был совершенно обыкновенный вечер, ни чем не отличающийся от таких же
вечеров, самой обыкновенной недели. Вечером, придя, домой с работы, я
вышел прогулять псину. Мы вместе бродили по двору, она была занята
своими, только ей понятными, собачьими делами, я же наслаждался тихим
вечером, ласковому теплому солнышку, легкому ветерку. Все было
совершенно обыкновенно.
Вдруг, где-то рядом, из-за соседних кустов послышался зычный крик:
-Ал-ла-а-а а-акбар!!!
-Показалось!?!
Несколько секунд еще раз:
-Ал-ла-а а-акбар!!!
В ту же секунду, повинуясь инстинкту, выработанному до автоматизма, я
присел на корточки и скрылся в кустах. Псина оказалась рядом, она не
совсем понимала, чем вызвано такое мое поведение, но была со мной.
Минута, может быть меньше, вернули меня в реальный мир, я вышел из
кустов, взял собаку на поводок, и мы пошли дальше. Оказалось что
совсем недалеко, на дорожке около школы, шли два нетрезвых юноши, один
был уроженцем южных краев. Это бы не просто крик нетрезвого человека,
это был именно тот боевой клич, резанувший по моим ушам.
Они шли, пошатываясь, первый посасывал пиво из бутылки, а второй с
периодичностью, зычно орал на весь двор:
-Ал-ла-а-а а-акбар!!!
Они шли дальше и громко смеялись.
Уже поздно вечером, сидя на кухне в тишине, в моей голове проносился
этот гортанный крик знакомый до боли в висках, сдавливающий грудь,
бросающий мою память в тот жаркий день.
-Ал-ла-а-а а-акбар!!!
-Ал-ла-а-а а-акбар!!!
Вспомнилось, как они кричали то же самое, в который раз нападая. Как
пули со свистом впивались в бетонные блоки, как осколки бетона секли
лицо и руки. Автоматные очереди, грохот разрывов, дым, гарь... Широко
открытые глаз Кольки, лежащего в бетонной пыли, ртом хватающего
воздух, лицо Сашки Рыбина сидящего рядом, пытающегося пальцем заткнуть
артерию на простреленном Колькином горле. Перекошенное лицо старшины с
рассеченным лбом, вставляющего очередной магазин в автомат.
Снова этот зычный:
-Ал-ла-а-а а-акбар!!!
Потом все стихло, пришла <<вертушка>>, за ней почти касаясь брюхом
вершин скал, прошли две <<двадцатьчетверки>>, обработав склон и ущелье,
развернулись и ушли в отряд.
Кольку на носилках погрузили в вертолет, и он, сверкнув иллюминаторами
на солнце, скрылся за хребтом.
Снова этот гортанный крик возвращает меня туда, в ту жизнь. Казалось,
что все прошло, кончилось, что я никогда больше не услышу его.
Казалось, что здесь, дома, ты его никогда не услышишь...
-Ал-ла-а-а а-акбар!!!
Дед... (со слов отца...)
...Никогда не говорил о войне....
Даже когда мы просили...
Только серьезнел и замыкался надолго - <<Да как - нибудь потом...>>
Невысокий, плотный, с простецким <<вяцким>> лицом
И всю жизнь, ту, которую я знал - заботился о семье.
Любил ходить на рынок..
Его в троллейбусе однажды обозвали <<спекулянтом>> - когда он с
Центрального рынка вез домой две полные авоськи...
Он не обиделся.
Улыбнулся как-то виновато....
Проработал еще двадцать лет после увольнения. И был душой любого
коллектива.
Он будто чувствовал, что осталось мало, ...
Совсем мало....
Медали... <<Отечественная>>... две <<Звездочки>>... <<Знамя>>...
<<Невский>>...
<<Невский>>.. их было всего сорок две тысячи, за всю войну...
...<<награждаются командиры Красной Армии, проявившие в боях за Родину
в Отечественной войне личную отвагу, мужество и храбрость и умелым
командованием обеспечившие успешные действия своих частей>> ...
Мы уже не узнаем, за что...
Как мы любили... приехать... открыть эту заветную шкатулку - и
перебрать ордена ...
...Не сдавался до последнего. И когда я приезжал в отпуск, с какой -
то тогда не понятой мною болью интересовался: что вообще в вооруженных
силах?
Наверное я обижал его, когда отмахивался, да мол все нормально, служим..
Мы всегда думаем, что родители - вечны...
А он плевал в телевизор, когда выступали <<перестройщики>>
Мы смеялись.
А не смешно. Горько.
И только за сутки до смерти
В бреду
С отрезанной - привыкшими кромсать привезенных с этой уже, чеченской
войны раненных - хирургами Ростовского госпиталя, израненной в той,
Великой войне ногой -
Он воевал.
Всю ночь, что я сидел в полусне в его палате -
Он брал рощу. Отбивался на высоте
Форсировал какую - то речку...
Всю ночь.
А утром - новая операция. И остановка сердца.
Сорванного войной -
С 41 по 45 - сердца.
<<Ванька - взводный>>, принявший войну в лицо на Украине, и шедший с ней
на восток - а потом на запад, до Кенигсберга,
Кому жить - то на войне отпущено пол дня -
И отмеривший все ее дни до донышка
И пришедший к Победе начштабом полка...
И еще долго служивший.....
И закончивший заочно школу...
И академию
Что он не говорил...
Что не сказал...
И чем измерить меру нашей вины ...какой - то душевной черствости...
Остался военный альбом, где он веселый, молодой, с друзьями....
И ордена.
И память.
Не хочу, чтобы она стиралась...
Помнить....
Рано или поздно понимаешь, что жизнь дана тебе кем-то свыше в долг. А
долги надо отдавать.
Израненный, пол года после контузии находясь в гробовой тьме и тишине,
оклемавшись, начиная видеть и слышать - я не хотел жить. После
неудачной попытки решить эту проблему, мой друг, с которым мы съели
тонны соли, прилетел ко мне, бросив все дела и надавал по мозгам.
- Если ты, брат, решил уйти из жизни - дело твоё, - говорил он мне, -
но этим ты перечеркнешь все, что ты успел сделать. Те, которые
вытащили тебя - отдавали тебе долг: ведь и ты их спасал не раз. Но
если ты умрешь - ты сделаешь ненужным то что они совершили. Решай,
брат, у каждого приходит время собирать камни и время ими бросаться.
Ты был фактически убит и выжил - для чего? Для того, чтобы добровольно
умереть?
Я не выдержал, в первый и последний раз сорвавшись на друге, который
стал мне больше чем брат, ведь нас повязала пролитая кровь - как своя,
так и чужая:
- А ты знаешь, что такое: жить и знать что осталось жить совсем
ничего? Что ничего уже не успеешь сделать - потому что нет времени?!
Знаешь?!
Он молча обнял меня и так стояли мы, рано повзрослевшие седые пацаны.
Диагноз врачей не подтвердился: я прожил обещанный год, потом срок
жизни мне продлили еще на пять лет. Я не боялся Смерти как таковой: я
слишком часто видел Ее лик: в нем нет того зверинного оскала, который
приписывается Ей теми, кто Ее боится. Я же боялся одного: умереть не
сделав ничего, что оставит по мне память. Боялся, что мне нельзя иметь
детей - вдруг им передастся моя физическая ущербность?
А срок жизни, отпущенный мне, менял границы и вот мне уже сказали, что
жить мне до величавой старости - лет до 50-ти, что я могу иметь детей
не опасаясь никаких последствий для их здоровья.
Я был счастлив. И когда был шанс я понимал: вот оно - СЧАСТЬЕ!
И я знаю, как я могу отдать долги. Я научу своих детей, что нельзя
ненавидеть людей только потому что они другой национальности или веры.
Я научу их тому, что убить другого человека - самое страшное ЗЛО. Ему
нет ни прощения, ни оправдания. Я не хочу, чтобы мои дети просыпались
по ночам от страшных криков давно умерших людей. Чтобы они пережимали
фонтанирующую артерию своего друга и видели как жизнь по-тихоньку
покидает тело только что здорового человека.
Каждый человек должен созидать. Должен построить дом. Посадить дерево.
Вырастить сыновей. Только этим он оправдает данное ему право жить.
Я умирал и убивал за себя и за них, и не хочу чтобы им приходилось
стоять перед страшным выбором: убивать или быть убитым.
Я знаю, как я отдам долги.
Поединок
Пуля щелкнула о камень отколов изрядный кусок, и рикошетом улетела в
сторону, было отчетливо видно, что стреляли с противоположного склона.
Пытаясь найти место, где мог находиться снайпер, приподнявшись на
руках, и немного высунувшись из-за камня, чтобы увеличить сектор, он
понял, что чуть не совершил роковую ошибку. Вторая пуля щелкнула в
камень уже гораздо ближе, осыпав его осколками, но этот поспешный
выстрел выдал место, на противоположном склоне, где находился снайпер,
Он примкнул к окуляру ПСО, он знал, что его цель должна находится
между второй и третьей риской над тысячеметровой галочкой, до
появления колонны на козырьке оставалось минут сорок. Прошло несколько
минут, потраченных на разглядывание камней на склоне, и ты увидел, то,
что искал, позиция была выбрана со знанием дела, по бокам ее
прикрывали два здоровенных булыжника, а сам снайпер находился как бы в
глубине, но как раз напротив козырька, откуда должна появится колонна.
Самое противное, что ты находился чуть ниже снайпера, и стрелять в
слепую, было нельзя, надо было сменить позицию, и подняться выше, так
чтобы снайпер был виден. Покрутив головой, увидел то место, откуда
можно было его достать, оно было правее и выше метров на тридцать, но
туда надо было еще добраться. Пытаясь прикинуть, сколько времени уйдет
на смену позиции, посмотрел на часы, колонна уже вышла. До ее
появления оставалось тридцать минут, что произойдет, если не сможешь
нейтрализовать снайпера, он четко представляешь... будет всего четыре
выстрела: первые два по водителю и скату головной машины, вторые два
по водителю и скату замыкающей машины, и колонна окажется запертой. И
тогда уж чехи порезвятся вволю, будут работать из гранатометов,
практически в упор, броня прикрытия, окажется бессильной не имея
возможности для маневра.
Взяв родную "драгунку" в руку и оперевшись второй рукой в свое
укрытие, приготовился рвануть. На то чтобы исчезнуть у него было всего
три секунды, ровно столько, сколько понадобится снайперу на выстрел, с
учетом того, что тот отвлекается на козырек, в ожидании колонны. Уже
присмотрел камень, который должен будет прикрыть в случае, когда
снайпер успеет выстрелить. Стараясь ровно дышать, четко рассчитывая
каждый шаг, повернулся, и, оттолкнувшись руками, рванул за камень, 21,
22, 23, мысленно считал, и почти скрывшись за камнем, услышал знакомый
щелчок по камню, пуля прошла чуть выше, но направление было выбрано
правильно, и его спасло то, что снайпер оказался не готов к такой
наглости со стороны противника, теперь оставалось подняться на ранее
выбранное место, до появления колонны оставалось двадцать минут.
Место, выбранное для новой позиции, сверху оказалось гораздо
привлекательней, чем это было видно снизу, позиция снайпера была как
на ладони. Через окуляр ПСО было хорошо видно, что тот нервничает,
потеряв, снайпер осматривал противоположные скалы, он знал, что ты не
ушел, ствол его винтовки медленно перемещался, ощупывая камень, за
камнем, он искал тебя, только что ускользнувшего от него, понимая, что
тот не даст ему блокировать колонну.
Натружный гул становился, слышен более отчетливо, колонна забиралась
по серпантину, бросив взгляд на часы, ты понял, что до появления
колонны в контрольной точке оставалось семь минут, надо было
действовать, Ты грудью плотно прижался к камням, продвинулся еще на
несколько сантиметров, и позиция снайпера стала видна полностью, можно
было стрелять... выровнял дыхание, плотно прижал к щеке приклад
"драгунки" и замер. Гул усиливался, казалось что вот, вот первый
большегруз вползет на козырек, снайпер выдвинулся вперед, чтобы занять
более выгодное положения для выстрела, в этот момент, задержав
дыхание, мягко потянул спуск, "драгунка" грохнула. В ПСО было
отчетливо видно, как у снайпера откинулась в сторону опорная рука, и
винтовка клюнула стволом, уткнулась в камень и замерла, над козырьком
показался первый грузовик, сбоку от него полз, БМП прикрытия.
..перевел дух, можно было спускаться вниз, над головой рассекая
лопастями, воздух прошел "борт" дальше он прикроет колонну...
Ладность грустного, разве веселого не было? Ась? Было... а давай
вспомним как шифер пиздили... Хохма еще та была...
Итак, шифер, снайпер, воин-герой и шефы ;)
В общем, дело было как - то раз на далеком юге...
Тогда, я уже был не молодым солдатом, а уже послужившим, нюхнувшим
настоящего пороху, и к тому моменту, я был снайпером, пока еще не с
большой буквы, но уже знавший тонкости и некоторые секреты военной
науки...
А т.к. все эти секреты постигаются на своей шкуре гораздо быстрее, чем
на занятиях и по разговорам, то соответственно перед заступлением на
службу ты готовишься не менее тщательно, чем на свидание с девушкой. А
будучи на <<войне>> с этой <<девушкой>> у тебя меньше всего желание
встретится, и подготовка проходит так чтобы она тебя не встретила и ты
ее тоже. Все что ты берешь с собой, а тащить это все будешь ты сам,
проходит серьезный отбор, как и подгонка обмундирования, маскхалата,
обуви, и всего остального...
Маскхалат это отдельная история и я думаю что на нем нужно
остановиться немного подробнее: Это нечто, напоминающее халат таджика
упавшего с ишака, с торчащими в разные стороны веревочками, веточками,
прутиками, нашитыми листочками, и кучей еще всякой разной дребедени, и
к тому же раскрашенным в разные цвет, позволяющего его обладателя,
сделать как можно менее видимым с расстояния в несколько шагов...
короче произведение искусства!
Так вот, задача поставленная начальником была предельно проста: Взять
пепелац с водителем, напарника, и выехать в расположение соседней
части, и из - под носа у часового изъять шифер, совершенно необходимый
для строительства новой бани на территории. А то как это, баня и без
крыши???
Кому еще можно поручить такое ответственное задание, как спиздить
шифер у соседей, как не специалистам по маскировке. Для этого и был
вызван, к тому моменту еще старший матрос т.е. я. Внимательно выслушав
наставление начальника, и прекрасно понимая, что вариантов у меня не
очень много, в голове стал составлять план <<операции>>.
Последние слова, которые сказал шеф, было: <<у тебя, на все дела, одна
ночь, его или уберут, или еще кто - ни будь стащит! Действуй!>> (точнее
шеф сказал по-другому, но в принципе похоже, точнее литературный
перевод на русский)
План был предельно прост, приезжаем, выносим, грузим, уезжаем, и все...
По плану решили еще предварительно съездить на место, благо территория
своя. Выехали, посмотрели, шифер действительно лежал на улице, но за
забором из колючки, на глазах у часового, и еще освещенный
прожектором.
Время операции было выбрано в тот момент, когда до смены часового на
посту у склада останется около часа, и бдительность его будет
направлена в сторону стрелок собственных наручных часов, и сторону,
откуда придет смена.
Приехав на место в половине третьего ночи, и оставив машину с
водителем за сопкой, мы с напарником выдвинулись на место, как и
предполагалось за ранее, часовой был на посту, в сторону стопки шифера
был направлен прожектор, который хоть и не очень сильно, но все же
освещал, место действия, и с другой стороны он давал отличные длинные
тени, со стороны забора, а его надо было еще перелезть. Шуметь не
хотелось совсем, до того места, где стоял <<грибок>> часового, было не
больше 10 - 15 метров.
Забор преодолели просто и быстро, немного разжав изоляторы, и попросту
скину нити колючки, тем самым, оставив довольно большой лаз. Используя
естественные тени, оставляемые контейнерами и ящиками, стоявшими на
территории, доползли до стопки заветного шифера. Осталось дело за
малым - унести. То, что все сразу взять не получится, было понятно еще
до начала операции. Но то придется таскать, по одному листу это было
<<хорошей>> новостью! Из положения полу - лежа, сняв, и чуть не уронив
на себя, первый лист, опустили на землю и замерли, все внимание было
направлено на часового. Часовой стоял на своем месте, и изучал стрелки
собственных часов, бормоча под нос, что - то типа: <<Первое хочу!
Первое нельзя!>> Из репертуара, Наташи Королевой. Первый лист вытащили
почти без проблем, правда, предварительно зацепили углом опору забора,
чем заставили часового оторваться от часов и посмотреть в сторону
территории ответственности поста. Мы замерли, не хватало, чтобы этот
великий воин, без предупреждения, стал лупить на шум из своего
калашникова. В этом случае шифера нам было бы не видать как своих
ушей.
Сидеть пришлось не долго, минут около десяти, пока этот <<чудо -
богатырь>>, не стал продолжать свою вокальную практику. Я не буду
вдаваться в подробности, как исчезал каждый лист, но через примерно
сорок минут, стопка значительно похудела. Часовой еще несколько раз
прислушивался к происходящему на посту, но шумы, которые ему мешали
петь, он скорее относил к звукам природы нежели, к симптомам активного
воровства охраняемых ценностей. Когда основная часть стопки, а точнее
сорок три листа, были за забором, нити колючки были одеты на
изоляторы, трава взъерошена, следы заметены, мы уже втроем, погрузили
добычу в машину.
Вернувшись и разгрузив ценный груз, с чувством до конца выполненного
долга, мы отправились спать, до официального <<подъема>> оставалось
около двух часов. Утром, дежурный доложил начальнику, что шифер добыт,
и все прошло без происшествий. Днем, когда мы проснулись, начальник,
вызвав меня в канцелярию, и, выслушав мой доклад сказал: <<Я знал, что
ты наглый, но не до такой же степени!>>
Да, еще приехавший через неделю нач. тыла на инспекцию строительства,
и увидев новенькую крышу из шифера, поинтересовался: <<Где шифер взяли?
Я не подписывал!>> Ему спокойно ответили, что помогли шефы с комбината
<<Печенга - Никель>>. Начтыл сказал что хорошие шефы, но почему то они
помогают только вам?
Что было с тем часовым, и когда обнаружилась пропажа шифера, я не
знаю, но если это все обнаружилось тем же утром, то примерно могу
представить удивление и когда на месте стопки шифера осталось листа
три - четыре, а остальное за ночь усохло...
ЗЫ Всем прочитавшим спасибо. Просьба на письмо не отвечать... ибо сам
не отвечу...
