Служба Рассылок Городского Кота

----------------------------------------------------------------------------
История современности
http://russ.ru/ist_sovr

Юджин Вебер



От грязи - к порядку



Борьба за воду - одна из самых замечательных глав в истории XIX века. В эту эпоху
вода превращается в товар, становится сырьем для нарождающейся промышленности, фактором
городской и государственной политики. Создание системы сбора, доставки, распределения,
очистки воды требовало гигантских капиталовложений. Однако еще более сложной, требующей
не только денег, но и колоссальных общественных усилий, оказалась вторая часть задачи
- как избавляться от использованной воды и других отходов.

В своей небольшой, но содержательной книге Дональд Рейд обращается к предмету, названному
в "Отверженных" Гюго "утробой Левиафана": парижской канализации,
к тем, кто ее строил и обслуживал. На протяжении 180 страниц текста и 50 страниц
примечаний читатель совершает путешествие по Парижу - от былой грязи и зловония к
его нынешнему состоянию. Закрывая книгу, осознаешь, что современным экологам следовало
бы дважды подумать, прежде чем стремиться назад, в "старые, добрые, чистые"
времена.

Города были средоточием грязи и смрада: дома стояли меж зловонных болот. У порогов
гнили отбросы, здания утопали в них все глубже и глубже. Прежде чем стать Городом
Света - и даже какое-то время спустя, - Париж был городом грязи, вони, мусора, пыли
и сажи. В 1780-х годах с городских улиц вывозили по 270 тысяч кубометров мусора в
год, еще около 30 тысяч приходилось на содержимое отхожих мест. Санитарные условия
конца XVIII века мало отличались от предыдущих столетий, разве что количеством отходов
да появлением профессии "мусорщик". С шестнадцатого века Париж стоял на
выгребных ямах, они источали миазмы и зловоние: смрадный дух Мефистофиля и его свиты.

Бытовой мусор вперемешку с требухой, испражнениями и падалью сваливали в тянувшиеся
вдоль улиц сточные канавы. Туда же выбрасывали трупы недоношенных младенцев. Еще
в конце XIX века префекты издавали циркуляр за циркуляром, предписывавшие обязательное
захоронение мертвого плода. (Трупы младенцев выбрасывали в канавы, реки, оставляли
в общественных уборных или, после 1900 года, в коридорах метро, потому что за самые
дешевые похороны надо было отдать пятидневную зарплату.) Только дождь да небольшие
товарищества, занимавшиеся продажей удобрений, заботились о чистоте улиц. Сточные
канавы напоминали овраги, во время ливней по ним с ревом неслись грязевые потоки,
и вплоть до XIX века бедняки промышляли тем, что помогали своим богатым согражданам
одолевать эти препятствия, переводя их за небольшую плату по самодельным мосткам.
Из канав помои стекали в Сену. Нестерпимое зловоние реки в районе Лувра побудило
короля Франциска купить замок Тюильри ниже по течению. Впрочем, там пахло не м!
ногим лучше.

Выгребные ямы чистили по ночам: шум стоял как при артобстреле. Трубы текли; тяжелые
телеги корежили здания, продавливали тротуары, беспокоили спящих. Однако в ямах скапливалась
лишь часть отходов. Судебные архивы 1840-х годов содержат немало дел о привлечении
к ответственности домовладельцев и слуг за опорожнение ночных горшков из окон верхних
этажей. В этом же десятилетии появились первые общественные уборные (pissotieres
или vespasiennes), но мужчины и некоторые женщины продолжали мочиться, а иногда испражняться
у порогов домов, возле столбов, церквей, статуй и даже у витрин магазинов.

Содержимое выгребных ям просачивалось в землю, заражая питьевую воду в колодцах,
а воздух дымился от гнилых испарений. В повести "Златоокая девушка" (1834
год) Бальзак описывает дома, стоящие по колени в грязи и мусоре. Ученик Фурье инженер
Виктор Консидеран называл Париж фабрикой нечистот. Тридцать лет спустя забастовка
золотарей вдохновила Флобера на создание оды в характерном для той эпохи натуралистическом
стиле. Начиналась ода с "Хора какающих", а заканчивалась извержением выгребных
ям - Париж оказывался погребенным под слоем нечистот, "как Геркуланум под лавой".

Однако к концу 1860-х годов фантазии Флобера уже потеряли свою актуальность. Железнодорожная
мания, охватившая страну в сороковые годы, к пятидесятым сменилась чем-то вроде водомании.
Люди боялись эпидемий, вспыхивавших из-за грязной воды и воздуха. Но только радикальное
обновление французских городов - как над, так и под землей - в эпоху Второй империи
сделало проблему воды и уничтожения отходов первоочередной.

Идея пришла на континент с Британских островов. Антисанитария терзала Англию веками.
В 1844 году под Виндзорским замком обнаружили 53 переполненные выгребные ямы - причину
постоянных хворей и недомоганий обитателей дворца. В 1849 году сточные трубы и канавы
сбрасывали в Темзу более 9 миллионов кубических футов жидких отходов, а место слива
находилось по соседству с главным лондонским водозаборником. В тот год более 14 тысяч
жителей столицы умерли от холеры (а в 1854 году - еще 10 тысяч), и журнал "Spectator"
обвинил водопроводные компании в том, что они поят людей "раствором экскрементов
разной концентрации". Несколько лет спустя начнут всерьез подумывать о строительстве
нового здания для Британского парламента - уж слишком сильно воняла под окнами Темза.
К счастью, как раз в это время (1849 год) постановлением парламента выгребные ямы
были запрещены. В начале пятидесятых годов вместо них начали активно сооружать систему
сточных труб, и, когда в 1865 году она заработала, крива!
я смертности в Лондоне резко пошла вниз.

Рейд только мельком упоминает, что Наполеон III и префект Парижа барон Османн следовали
примеру лондонцев; он также - в отличие от меня - не рисует столь ужасающих картин
доканализационной эпохи. Предмет его повествования - новшества (Гюго назвал их революциями)
времен Второй империи. Кое-что делали и до 1848 года: закрывали открытые стоки; строили
новые, выгибали их дно, чтобы обеспечить бесперебойное течение воды, сооружали шлюзы.
Но во время ливней содержимое стоков продолжало выплескиваться на улицы, и по-настоящему
за канализацию взялись в 1850-1860-е гг., когда Османн разрушил Париж, чтобы выстроить
его заново.

Однако санитарные реформы не сводились лишь к созданию новой канализации. Отдельная
история - рассказ о том, как Париж избавлялся от своих свалок. С 1781 года Монфокон,
расположенный на северо-востоке, был единственной городской свалкой. Прежде там стояли
виселицы, и трупы преступников разлагались вместе с дохлым зверьем среди вздымавшихся
все выше гор мусора. С навозной вонью мешалась вонь гниющих туш, которые привозили
со скотобоен. К 1840-му году здесь образовался громадный пятиметровый пласт из жирных
белых червей, питавшихся неиссякающими потоками крови. Червей продавали рыбакам,
а процесс естественного гниения превратил Монфокон в огромный смердящий пруд. Большая
часть этого месива просачивалась в землю, оттуда - в колодцы северной части Парижа,
ветер же разносил зловоние по всему городу.

И все же, как говорят жители графства Йоркшир, "где грязь, там и карась".
Нашлись желающие превратить отходы в доходы. Считалось, что человеческие экскременты
- наилучшее удобрение, а в литре мочи достаточно азота, чтобы вырастить килограмм
пшеницы. Если же содержимое выгребной ямы соединить с углеродом, получится сырье
для парфюмерной промышленности. Сеть ужасных канав, до краев заполненных испражнениями,
предлагалось превратить в промышленный поселок. Аммониаполис. Впрочем, даже розы,
выращенные на фекальных удобрениях и подаренные мадам Османн, не убедили упрямого
префекта. Он не уступил. Сначала Монфокон закрыли для живодеров и ночных золотарей.
Затем, уже в 1860-е годы, свалку превратили в живописный парк Бют-Шомон, входящий
в кольцо зеленых насаждений, которыми Наполеон III окружил Париж.

Но как ни занимательна тема Монфокона, внимание Рейда остается прикованным к канализации
и к той исторической перспективе, которая открывается во взгляде из подземного мира:
неожиданной, очистительной, вдохновляющей.

Одна из наиболее оригинальных глав книги описывает использование отходов человеческого
бытия в сельском хозяйстве. Чуть выше мы вскользь упомянули о предпринимателях, наживавшихся
на отходах. Инженеры и политические мыслители справедливо заслуживают большего внимания.
Вслед за Сен-Симоном они полагали, что технологический и социальный прогресс обязательно
идут рука об руку. Так, появляется идея использовать тепло, выделяющееся при брожении
фекалий, для отопления города, а сожженный мусор - для производства удобрений. Однако
наиболее перспективным делом был поиск надежных способов очистки воды, которые сделали
бы ее пригодной для повторного использования или, по крайней мере, для орошения.

В 1842 году великий реформатор санитарного дела в Англии Эдвин Чедвик предложил перекачивать
сточные воды для удобрения полей. Таким образом, городские отходы возвращались бы
обратно в город уже в виде продуктов питания. Десять лет спустя социалист-утопист
Пьер Леру (было известно, что он использует в качестве удобрений собственные экскременты)
предложил проект, названный им circulus. Леру задумал ввести подоходный налог экскрементами,
в результате чего, по его мнению, повысилась бы урожайность, исчезла нищета, а отходы
способствовали бы общественному процветанию. Виктор Гюго, посетивший Леру в Джерси,
где оба они скрывались от преследований Наполеона III, намеревался обнародовать эту
теорию в романе "Отверженные", целая часть которого посвящена канализации
- клоаке, куда Париж, по мнению писателя, в буквальном смысле выбрасывал миллионы,
полагая, что город очищается, - в то время как на самом деле он лишался своего богатства.

Вдохновясь подобными идеями, инженеры городка Женвилье основали в 1869 году плодово-огородную
ферму, орошение которой производилось канализационными водами. Сейчас население этого
города, расположенного на полуострове в излучине Сены ниже Клиши и Аньера, превышает
50 тысяч, а в 1870-х годах это была деревенька посреди невзрачной долины с чахлой
растительностью, где проживало менее 2 тысяч человек. Предприятие оказалось на редкость
успешным, и у противников канализационной ирригации остался лишь один аргумент: Париж
не сможет съесть все овощи, выращенные на этих фермах. В 1878 году, к великой радости
французских патриотов, муниципальные власти Берлина отказались от химической очистки
канализации в пользу системы, применявшейся в Женвилье. Годом позже Жюль Верн упоминает
фильтрацию и ирригацию сточными водами при описании идеальной модели современного
города. Даже анархист князь Петр Кропоткин счел пример Женвилье основой здорового
сотрудничества города и деревни. С этих пор фер!
мы такого типа регулярно поставляли продукты на парижские рынки - пока их не разорил
рост цен на землю. К 80-м годам XIX века осталось лишь несколько сот гектаров, орошаемых
сточными водами.

Канализационная система, созданная во времена Второй империи, стала не только триумфом
инженерной мысли, но победой моральных и эстетических ценностей развитого общества
над варварством. Цивилизация в равной степени зиждется на технологии и нравах, поэтому,
решая инженерные проблемы, общество преодолевало психологические комплексы: страх,
брезгливость, отвращение. Рейд описывает жизнь подземного мира - пристанище изгоев
и отверженных, в котором время от времени вскипает чумная или революционная пена.
Он напоминает, что политические катаклизмы всегда сопровождались эпидемиями: революция
в 1830 году - холера в 1832; революция в 1848 - холера в 1849. Эпизод в "Отверженных",
когда Жан Вальжан пробирается с Мариусом через парижскую клоаку, происходит в 1832,
холерном году. Эти ассоциации не новы. Революция и Реставрация породили в обществе
страх перед вызревающими в подземельях "пороховыми заговорами", перед революционерами
типа Марата и Бланки, которые казались исчадьями бездонног!
о городского чрева. И хотя революционеры вынашивали свои планы в более уютных местах,
клоака продолжала оставаться символом социальной патологии, объединяя в себе признаки
физиологического и морального распада. Это во многом соответствовало действительности:
подземные туннели служили пристанищем бродягам, ворам, бандитам и шайкам бездомных
детей.

XIX век был веком грязи и страданий, но именно в этом столетии правящие классы, в
прошлом привычные и к тому и к другому, стали более чувствительными. Оказалось, что
жестокость - удел зверей, а не людей, публичные казни - нравственно неприемлемы,
а подземный мир следует осветить и очистить. В 1850-1860-е годы длина парижских улиц
удвоилась, а протяженность канализации выросла в пять раз. Созданная при бароне Османне
система водоснабжения позволила включить в санитарное обслуживание города новые районы.
Энергия воды (в промышленности она уже была заменена энергией пара) одержала в канализационной
системе свою последнюю и триумфальную победу. В туннелях - как и на поверхности -
благодаря вентиляции стало больше свежего воздуха, и от тошнотворных испарений сороковых
годов остался лишь легкий запашок.

Канализация стала символом и вместилищем прогресса. По ее туннелям (1214 километров
в 1911 году, 2100 километров в 1985 году) сначала проложили трубы, затем телеграфные
и телефонные провода, пневматическую почту, а со временем электропроводку, регулирующую
работу светофоров. По мере усовершенствования городского чрева, вытеснения из него
бродяг и бандитов, страх и отвращение в обществе сменились любопытством. Первые экскурсии
по канализационным туннелям состоялись во время Всемирной выставки 1867 года, и проводятся
до сих пор. Мужчины в цилиндрах, дамы в шляпках, на высоких каблуках, привыкшие к
удобным экипажам с мягкими сиденьями, теперь находили интересным этот еще недавно
дикий, полный таинственности мир.

Впрочем, отходы никуда не могли исчезнуть, только борьба с ними переместилась в пригороды.
Еще в 1870-х годах содержимое разросшейся канализационной системы по-прежнему сбрасывалось
в Сену. "От Клиши до Пуасси, - писал журналист "Revue des Deux Mondes"
в 1880 году, - река пузырится, пучится и представляет собой постоянный источник заражения".
Хуже всего было в Клиши и Сен-Дени, мимо которых ежедневно проплывало 450 тонн неочищенной,
бурлящей от газов массы. Она загрязняла берега, мешала судоходству, а зимой не позволяла
реке покрыться льдом. Однажды отходы попытались использовать для укрепления набережной
в Аньере, но новые берега стали гнить и смердеть. Прелестная река, знакомая нам по
полотнам импрессионистов, на деле была отвратительным месивом - вплоть до Мелана
и Медона (соответственно 75 и 100 км от Парижа вниз по течению). К середине 1880-х
годов, когда Сера писал свою картину "Купание в Аньере", проблема была
уже почти решена, но никто, даже Рейд, не обратил внимания н!
а то, что большинство импрессионистских пейзажей созданы в Аржантее, Шату, Понтуазе
и Буживале, - потому что эти места отделяла от вонючего Аньера крутая излучина Сены.

Свет в конце туннеля появился лишь к лету 1880 года, когда люди, измученные отвратительными
испарениями реки, подняли шум в прессе и потребовали прекратить сброс неочищенных
отходов в Сену. Клоаку в Клиши закрыли в 1899 году. Последняя эпидемия холеры в 1892
году заставила принять закон (1894), обязывавший всех домовладельцев подсоединиться
к городской канализации. Однако даже в 1904 году большинство зданий в Париже еще
не имели отводных труб, и лишь к 1910 году 60% хозяев установят все необходимое,
а в пригородах начнут использовать другое (английское) изобретение: септические емкости.
Только накануне Первой мировой войны водоснабжение Парижа придет в соответствие с
потребностями города, а единая канализационная система появится много позже. Но времена,
когда Сена представляла собой "открытую канализационную трубу" (из речи
в Парламенте в 1885 году), остались в прошлом - вместе с компаниями, заставлявшими
людей оплачивать "их собственные экскременты, выдаваемые за питьевую во!
ду" (отчет Медицинской академии, 1884 год).

Тут бы мне и закончить, но это было бы несправедливо по отношению к Рейду. Дело в
том, что почти половина его книги посвящена не техническим проблемам, а людям, которые
были призваны их решать: сначала золотарям, первым чистильщикам выгребных ям, людям
буйным и непокорным, затем санитарным инженерам, отважным и преданным своему делу.
Именно они - герои книги, и Рейд с увлечением описывает условия их тяжелой, опасной
работы, их положительный образ в глазах общества, стойкость, солидарность, традиции
взаимопомощи. В 1887 году был основан первый профсоюз муниципальных работников, все
дела которого бесплатно, но умело вел один из рабочих, продолжавший трудиться в туннелях
наравне с товарищами. Они добились зарплаты, обеспечивавшей достойный уровень жизни.
В 1893 году профсоюз отвоевал полную оплату по бюллетеню, в 1888 - девятичасовой,
в 1899 - восьмичасовой, а в 1936 году - шестичасовой рабочий день, на много лет опередив
представителей других профессий. Для членов профсоюза была!
 организована ссудная касса, им читались лекции, вдовам предоставлялась пенсия, а
сирот и стариков отправляли жить на ферму, приобретенную на профсоюзные средства.

Сами же условия работы легче не становились: внезапные ливни по-прежнему вызывали
в туннелях наводнения; по стенам ползали ядовитые насекомые, под ногами бегали крысы
величиной с котенка, вокруг роились тучи мух. Легковоспламеняющийся мусор приводил
к пожарам, взрывам, выбросам пара, рабочие страдали от ожогов и отравлений, среди
них были весьма распространены легочные заболевания. И мало что с тех пор изменилось.
"Наши деды, - писал один рабочий в 1977 году, - выполняли в точности ту же работу,
что и мы сейчас". Вторая часть книги посвящена истории ремесла, она написана
с уважением и любовью. Рейд воздвиг достойный памятник канализации и ее слугам.



Donald Reid. Paris Sewers and Sewermen: Realities and Represenations. Harvard University
Press, 235 pp.



Вводка: Попадая в великий исторический город, люди склонны относиться к нему, как
к разновидности музея. За подобное неуважение город обрекает приезжего на диету из
законсервированных фантазий, привезенных в туристском багаже. Особенно неаппетитны
они в Париже. Истории в нем действительно много, старины - меньше... Это первый современный
европейский город.

Посмотрите на лифт в подъезде. На мусорный ящик во дворе. Зайдите в туалет своей
квартиры. Это наследники Второй Великой Французской революции, свершившейся полтораста
лет тому назад в Париже.



Библиография:



1) David P. Jordan. Transforming Paris: The Life and Labors of Baron Haussmann. Free
Press. 1995.



2) Howard Saalman. Haussmann: Paris Transformed. George Braziller. 1971.



3) J.M. Chapman & Brian. The Life and Times of Baron Haussmann: Paris in the
Second Empire. London, Weidenfeld & Nicolson. 1957.



4) David H. Pinkney. Napoleon III and rebuilding of Paris. Princeton University Press.
1958.

----------------------------------------------------------------------------