Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Книжные новости в Русском Журнале

Рассылка закрыта

При закрытии подписчики были переданы в рассылку "Новости издательства "Livebook"" на которую и рекомендуем вам подписаться.

Вы можете найти рассылки сходной тематики в Каталоге рассылок.

←   Январь 2002   →
 1
 2
 3
 4
04.01.2002
00:21:32
00:21:33
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
15.01.2002
00:59:49
00:59:52
16
17
18
18.01.2002
00:31:48
00:32:48
19
20
21
22
23
23.01.2002
01:00:15
16:45:40
24
25
25.01.2002
16:51:27
17:52:28
26
27
28
29
30
31
31.01.2002
00:19:17
23:23:51
Автор
Илья Овчинников

Статистика

1.463 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Книжные новости в Русском Журнале / Шведская полка


Служба Рассылок Subscribe.Ru
Русский Журнал. Круг чтения
Все дискуссии "Круга чтения"
Новости Электронных Библиотек



Шведская лавка # 54

Выпуск подготовил Роман Ганжа

Александр Агеев. Газета, глянец, Интернет. Литератор в трех средах. М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 512 с. Тираж 2000 экз. ISBN 5-86793-154-4

Александр Агеев (1956) - литературный критик, публицист, эссеист. Книга состоит из трех основных разделов: 1) 38 выпусков рубрики "Nota bene", перенесенной из "Знамени" в газету "Время МН"; 2) первые 32 выпуска рубрики "Голод", которую Александр по сей день ведет в "Русском журнале"; 3) эссе на общественно-политические темы, опубликованные в журнале "Профиль". Что касается рубрики "Nota bene", сошлемся на авторитетное мнение Бориса Кузьминского: "сидит он [Александр. - Р.Г.] за капитальным письменным столом, в тишине и одиночестве, со стаканом янтарного чаю у левого локтя, с ! остро отточенным "Кохинором" в правой руке. Внимательно, внимательно, спокойно, спокойно штудирует прессу, каждую неделю выбирает три публикации гуманитарного толка и выносит им емкие афористичные вердикты. <...> Как всегда у Агеева - трезво и по существу".

Наиболее концептуально завершенным и читабельным, на удивление, оказался второй раздел. Оказывается, "Голод" надо потреблять не два раза в неделю малыми дозами, а подряд - всю обойму сразу. Совсем другие вкусовые ощущения. Собственно, рубрика так и задумывалась, как отход от принципа "опуса": "Принцип простой <...>: любой законченный и цельный текст ("опус") я могу реально присвоить, только ответив на него своим собственным "опусом". Чрезвычайно затратно. <...> оглядываясь на почти любой свой "читательский день", я <...> думаю, что его легче описать "волновым" "эпосом", чем дискретным рядом "опусов". А от ограниченного опуса к безразмерному эпосу где же можно перейти легче, чем в Интернете?" Наметим избранные лейтмотивы полифонического чуда, сотворенного Александром Агеевым, без указания порядкового номера опуса, разумеется. Мотив библиотеки, тема культурного насилия, столкновение нежной! мелодии литературного текста и топорного марша книгоиздательского производства, зовущий голос новых содержательных ориентиров, грубо перебиваемый визгливыми окриками Больших Идей, назойливая волынка учительства, солнечная трель безответственного критического импрессионизма, едва намеченный контрапункт "этического", двухголосие приватного и публичного в литературном процессе... И, разумеется, грозное желудочное урчание.

Цитата: То есть, конечно же, вяло разгребаешь накатывающие волны литературного океана, не представляешь себе другой среды обитания, остаешься в непреходящем изумлении и восторге по поводу его мощи и безбрежности, однако никак не можешь высмотреть в убедительных его просторах предмета настоящего вожделения, чтобы можно было сказать, неприлично возбудившись: мечтаю это прочесть! <...>

Все это означает, в сущности, только одно: я хочу прочитать роман обо мне, написанный Богом.

Дж. Томас Шоу. Поэтика неожиданного у Пушкина: Нерифмованные строки в рифмованной поэзии и рифмованные строки в нерифмованной поэзии / Пер. с англ. Т.В.Скулачевой, М.Л.Гаспарова. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 456 с. - (Studia poetica). Тир. не ук. ISBN 5-94457-027-Х

Дж. Томас Шоу (J. Thomas Shaw, 1919) - выдающийся американский пушкинист, заслуженный профессор университета Висконсин-Мэдисон, автор монументальных трудов "Pushkin's Rhymes: A Dictionary" (1974) и "Pushkin: A Concordance to the Poetry" (1984, на русском языке в переводе М.Л.Гаспарова "Конкорданс" вышел в 2000 году). Работа 1993 года "Pushkin's Poetics of the Unexpected" - часть большого проекта по изучению пушкинской рифмы, проводящегося при помощи компьютерной обработки данных. Проект существует с конца 60-х годов.

Помимо знакомства с техническим результатом работы, со статистикой появления нерифмованных строк в рифмованной поэзии Пушкина и наоборот, читателю "предстоит увидеть, что о "недосмотрах" вряд ли можно говорить по поводу пушкинского отношения к рифмам в напечатанных им стихах <...>. Во всех этих стихах <...> его отклонения от собственных "правил" в самом деле преследуют известные цели изобразительности. Цель нашей книги - исследовать такие "промахи" в их конкретных контекстах; а результат нашего исследования - выразительность, изобразительность таких технических "оплошностей" или "несвязностей" формы". Отличительная особенность исследования Шоу - методологически продуманные, предельно аккуратные приемы текстологического анализа, четко проводимое различие между завершенными и прочими произведениями Пушкина. Шоу анализирует только те произведения, по которым Пушкин хотел быть оцененным своими современниками. "Неожиданные" минус-рифмы в таких произведения! х не могут ничего не означать. "Стих Пушкина подразумевает читателя, который для каждого стихотворения постарается найти наилучшее прочтение. Такой читатель должен понимать, когда нужно вообразить больше, чем сказано, должен быть готов придумывать и взвешивать варианты прочтения, когда встречаются неясности, и чувствовать, какое прочтение будет наилучшим, это должен быть читатель, больше интересующийся поэзией, чем биографией поэта". Большинство случаев неожиданных исчезновений рифмы у Пушкина принадлежат к одному и тому же тропу - апосиопесису (экспрессивному молчанию). Функции экспрессивного молчания простираются от молчания, побуждающего домыслить продолжение, до отрывистого начала или конца драматических (диалогических) сцен и до молчания, когда все сказано и продолжение невозможно.

Цитата: Для понимания поэзии Пушкина важна разница между его многоточиями и строками точек. В научной литературе, мне известной, об этом ничего не говорится, поэтому здесь все соображения принадлежат мне. Многоточия употребляются Пушкиным очень часто во всех его стихах. По русскому пунктуационному обычаю, он употребляет в них три точки, а после вопросительного или восклицательного знака - две. Однако для особой выразительности он ставит иногда и больше точек. Многоточия в его стихах обозначают паузу и/или недоговоренность. За этим может следовать строка точек (или несколько строк). Однако - и это важно - само по себе многоточие не означает пропуска стиха и не побуждает читателя додумывать продолжение. Поэтому недоговоренность при многоточии в нашей работе не рассматривается.

Андрей Ранчин. "На пиру Мнемозины": Интертексты Бродского. - М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 464 с. Тираж 2000 экз. ISBN 5-86793-150-1

"Основной предмет анализа в этой книге - реминисценции, цитаты в поэтических произведениях Бродского", а также соотнесенность инвариантных мотивов творчества поэта с "платоническим" и "экзистенциальным" культурными кодами. Книга строится так: сначала подробно описывается мотивная структура поэтического мира Бродского (примеры "мотивов": изоморфность мира и текста, мир-театр, вода как колыбель жизни, будущее как далекое прошлое, неразличение знака и вещи) и перечисляются основные особенности его поэтики (рубрики: игра слов, поэтика цитаты etc.), а затем следуют отдельные короткие исследования под шапкой "Бродский и N", где переменная N принимает значения "Платон", "Кьеркегор", "Шестов", "Кантемир", "Державин", "Пушкин", "Лермонтов", "Ходасевич", "Маяковский", "Хлебников". В тех случаях, когда речь идет о стихах, маркированных самим Бродским как подражания, или о стихах типа "Развивая Крылова", аргументация Ранч! ина достаточно доказательна и информативна: "Следуя Кантемиру, Бродский <...> создает своеобразный современный эквивалент его стихотворений, в котором выражен новый поэтический смысл. Ориентируясь на стиль образца, Бродский допускает отступления в ритмике: вместо силлабического стиха автор стихотворений "На объективность" и "К стихам" использует в первом случае логаэд на основе дактиля с постоянной цезурой <...>, во втором - хорей с нарушениями метрической схемы. Редкость, непривычность этих размеров получают семантический ореол "архаичности"". Но нередко рассуждения автора слишком необязательны, легковесны и неточны. Особенно это касается "платонического" раздела. Исследованию явно не хватает методологии, точного текстологического определения понятий "цитата", "интертекст", "мотив". Впрочем, поставленная задача - выделить и классифицировать модусы диалогического отношения поэта к своим предшественникам - безусловно, требует отечественного Хэролда Блума.

Цитата: Неизменяемость, вечность вещи - в ее сделанности, искусственности: вещи сконструированы по стандарту и потому полностью взаимозаменяемы, лишены лица (лишь в причастности мысли к человеку вещь может в какой-то мере одушевляться; таков, возможно, смысл фразы "...освещенная вещь обрастает чертами лица" <...>). Вещи как бы продолжают человека в пространстве, но и отчуждены от него, пугая своим подобием живому телу: "Тело, застыв, продлевает стул. / Выглядит, как кентавр" <...>. Именно сделанные вещи ощущаются современным сознанием, сознанием поэта ХХ века, знаками бессмертных и неподвижных идей-эйдосов: замысел и его реализация не замутнены колеблющейся и текучей материей, как в природе.

Николай Копосов. Как думают историки. - М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 326 с. Тираж 2000 экз. ISBN 5-86793-162-5

"История пишется историками", - с такого лишь на первый взгляд безобидного тезиса автор начинает систематическое исследование "функционирования ментальности уже не в обществах, но в самих социальных науках". Ментальность дикаря, образ мира средневекового человека, - эти и подобные им конструкты давно стали общими местами исторического исследования. Другое дело - ментальность историка, те фигуры и приемы умственной работы, которые определяют форму конкретных теоретических построений. Языковые механизмы исторического повествования; проблема существования особой когнитивной способности воспринимать серию эпизодов как интригу; вопрос о сущности истории и диалектика порядка / хаоса; история как культурная практика и университетская метафора разума... Интеллектуальная операция, на которой сфокусировано внимание автора, - это описание социальной стратификации. На примере этой операции автор поясняет, как в мыш! лении историка взаимодействуют языковые и внеязыковые механизмы, предикативное и фигуративное, высказываемое и умалчиваемое: "Между научными парадигмами и системами пространственного воображения существует, по-видимому, достаточно жесткая связь, так что пространственные образы могут считаться невысказанной - или метафорически высказанной - частью научных теорий и понятий, зачастую настолько важной частью, что без мобилизации определенного типа пространственного воображения эти теории и понятия бесповоротно теряют в убедительности". Пространство, которое само уже является конструктом сознания, используется как материал для конструирования по аналогии других объектов. Среди подобных объектов особое место занимают абстрактные понятия, например, общество и государство.

Мышление историка разнородно, не сводимо лишь к какой-то одной форме мышления, и поэтому требует активного вмешательства субъекта, который должен в конкретных мыслительных процедурах совместить эти различные формы (например, повествование и пространственный образ). Главный итог книги Копосова - отказ от идеи культуры как некой надындивидуальной, мыслящей самое себя субстанции. Культуры попросту нет, она необнаружима в мире; есть лишь модусы деятельности субъекта, способного сконструировать такой объект, как "культура" и осмыслить себя как познающего этот объект.

Цитата: "Это - абсолютный идеализм! Вы - иезуит! Диалог с Вами невозможен", - с такими словами обратился однажды к автору коллега-медиевист. Такова крайняя из встречавшихся нам форма неприятия положенного в основу этой книги подхода к ментальности историков.

Что стоит за подобным неприятием, с которым, безусловно, сталкивался всякий, кто пытался усомниться в объективности научного разума? Почему проблематизация сознания исследователей способна вызвать столь эмоциональный протест? Среди многих объяснений самым распространенным является, по-видимому, страх. Восходящее к Ницше, это объяснение пользовалось особой популярностью в <...> годы дерзких посягательств на авторитет знания. <...>

В общем виде наш ответ на этот вопрос таков: потому, что страх перед субъективизмом неизменно порождает попытки "соскальзывания к монизму" даже там, где изначальная проблематика поставлена в рамках дуалистической модели.

Жак Ле Гофф. Средневековый мир воображаемого / Пер. с фр. Е.В.Морозовой. - М.: Издательская группа "Прогресс", 2001. - 440 с. Тираж 3000 экз. ISBN 5-01-004673-3

Жак Ле Гофф (Jacques Le Goff, 1924) - известный французский историк, автор новаторских работ "Интеллектуалы Средневековья" (1957, в русском переводе 1997), "Цивилизация средневекового Запада" (1964, в русском переводе 1992), "Другое Средневековье" (1977, в русском переводе 2000), "История Европы, рассказанная детям" (1966, в русском переводе 1998) и многих других. Сборник "Средневековый мир воображаемого" (L'imaginaire medieval) вышел в 1985 году.

Воображаемое понимается Ле Гоффом как нечто такое в представлении, что не определяется реальностью, существующей иерархией ценностей или господствующей идеологией. Нечто произвольное, существующее без достаточного на то основания, нечто излишнее, необязательное, но тем не менее способное производить реальный эффект: "западные христиане отправились в крестовый поход главным образом потому, что их вдохновлял созданный воображением образ Иерусалима. <...> Воображение стимулирует человека и побуждает его действовать". И далее: "для людей Средневековья провести границу между реальной действительностью и реальностью воображаемой нередко было труднее, чем нам. На наш взгляд, в Средние века люди в большинстве своем верили в сновидения, легко впадали в безумие и были склонны к мистицизму". Основные разделы сборника: 1) Чудесное как нейтральное, "мирское" сверхъестественное, постепенно вытесняющее божественное чудное и дьявольское магическое. 2) Пространственно-временные структуры: "Леса, поля, сады, города являются географическими и одновременно воображаемыми координатами, <...> каждое из вышеназванных мест обладает своим скрытым символическим значением, с каждым связаны страхи, устремления, сновидения и легенды". Чистилище и совесть - новые для Средневековья воображаемые пространственно-временные образования. Хронотоп леса. 3) Тело, язык жестов. 4) Воображаемое в произведениях литературы. 5) Сновидения... Кроме того, материал книги используется автором для обоснования идеи долгого Средневековья: так называется период с III до середины XIX века, обладающий, как считает Ле Гофф, определенным внутренним единством.

Цитата: Исходно слово caro (плоть) обозначало принадлежность к человеческой природе, но постепенно значение его смещается в сторону обозначения сексуальности человека и вводит, следуя той же эволюции, что и языческая этика, понятие противоестественного греха, обогатившееся в Средние века за счет расширения понятия греха содомского (под запретом равно оказались гомосексуализм, содомский грех с женщиной, соитие сзади или же соитие, когда женщина находится сверху). <...> С содомией начинают бороться, и постепенно содомский грех приравнивается к страшному греху ереси.

Яков Друскин. Перед принадлежностями чего-либо: Дневники 1963 - 1979. - СПб.: Гуманитарное агентство "Академический проект", 2001. - 640 с., ил. Тираж 1000 экз. ISBN 5-7331-0134-2

Яков Семенович Друскин (1902 - 1980) - профессиональный философ, математик и пианист, ученик Н.О.Лосского, единственный из "чинарей", переживший репрессии и войну, хранитель уникального архива. Данное издание является продолжением "Дневников 1928 - 1962", опубликованных в 1999 году. Дневники Друскина - невероятно сложный философский текст, требующий медленного, "соразмерного" чтения. Все события внутренней и внешней жизни Друскин осмысливает "с точки зрения вечности", превращает в "фигуры" трансисторической драмы, вечный сюжет которой - взаимоотношения Бога и человека. "Мотивная структура" дневников многослойна, богата, сложно организована, но в то же время традиционна и внутренне едина: страх, выбор, грех, боль, соблазн, подлинность, свобода, память, жизнь, вера, истина... Приведу лишь один пример: мотив атональности! . "Вера - атональное состояние, атональность жизни: между небом и землей. И здесь два соблазна: вообразить, что я уже на небе, тогда нет никаких правил. <...> Или избрать какой-то порядок жизни. Но тогда я уже на земле". Атональное состояние - это "не иметь, где преклонить голову", то есть любая попытка ответить на вопрос "что делать?" (уйти в монастырь, подчинить свою жизнь порядку ритуала, или порядку заповедей, норм поведения) есть грех. "И ответа нет - не в поверхностном <...> смысле, а в ноуменальном: вопрос и есть ответ. Сам Бог говорит мне неизреченными словами. Тогда я молчу". Уклониться от самого этого вопроса, избегать всякого порядка, впасть в праздность, малодушие, уныние и мечтательность - также грех. В первом случае вводится какая-либо человеческая упорядочивающая тональность, во втором - отказ от всякой человеческой серии, вводящей порядок в атональность жизни, приводит к импрессионистическому беспорядку, который тоже есть о! пределенный человеческий порядок. Атональность - это состояние "нек оторого неустойчивого равновесия, равновесия с небольшой погрешностью". Любой выбор жизненной стратегии - это нарушение равновесия, следовательно, грех неверия.

Цитата: Все ереси, кажется, воплощены во мне телесно. Как Несторий, я слишком сильно разделяю в себе телесное и духовное и не могу их объединить. Как гностик-либертинец, я часто недостаточно глубоко чувствую плотский грех. Как монофизит-докет, я часто брезгливо отношусь к телу своему и, что хуже, своего ближнего. Хотя брезгливость я преодолел уже в молодости, но брезгливость к телу сидит где-то глубоко во мне и иногда проявляется, причем как-то амбивалентно: по-несториански разделяю тело и дух, и по-монофизитски временами бывает отвращение к телу и телесному. От этого же, я думаю, у меня какая-то скрытая склонность к сентиментальности - это скорее несторианстово, но еще больший страх перед сентиментальностью и душевностью - это скорее монофизитизм. Но ведь духовность не отрицает хорошего, даже душевного отношения к людям, пример - апостол Павел. А я этого не умею, бездарен в этом отношении. Мой страх перед душевностью доходит до того, что в св! оих вещах и в письмах к близким я никогда не ставлю восклицательного знака.

Из этого следует, что ереси действительно грех, а не только теоретическая ошибка.

Карл Левит. От Гегеля к Ницше: Революционный перелом в мышлении XIX века. Маркс и Кьеркегор / Пер. с нем. К.Лощевского. - СПб.: Владимир Даль, 2001. - 671 с. Тираж 2300 экз. ISBN 5-93615-015-1

Карл Левит (Karl Lowith, 1897 - 1973) - немецкий философ, ученик Хайдеггера. В работе "От Гегеля к Ницше" (Von Hegel zu Nietzsche, 1939) Левит анализирует метаморфозы христианского видения истории, произошедшие в XIX веке. Христианство полагает непреодолимый разрыв между "самобытием человека" и "бытием мира". Смысл человеческого существования раскрывается за пределами "настоящего", подлинность обретается лишь в необратимости исторического времени. В 1805 году выходит книга Арндта "Дух времени", в которой впервые ясно артикулировано "отвращение к современности". В открытом этим сочинением потоке критики, иссякшем с уходом Ницше, так или иначе различаются подлинный характер времени и его искаженный, ложный образ. То есть критик ставит себя над потоком времени, не только постигая его в трансисторической целостности! , но и полагая эту целостность целью и итогом истории. Истина настоящего в том, что оно является пусть несовершенным, но образом будущего. Собственного позитивного содержания в настоящем нет. Мыслитель обязан победить в себе свое время, стать безвременным, или, по крайней мере, несвоевременным. Ницше доводит эту мысль до предела: вместе со временем преодолевается и конечность человека, то есть собственно человеческое, включая национальное, социальное, культурное... Христианскому пониманию времени Левит противопоставляет "античный", непосредственный опыт бытия мира, которое одновременно суть бытие человека.

Цитата: Грех и вина, по Ницше, представляют собой не феномены, которые принадлежат человеческому бытию как таковому, они суть только то, что они означают. Сами они обладают существованием только в сознании греха и вины; их бытие - порождение сознания, и как таковое оно есть понимание бытия, которое может быть истинным или ложным. Существуют очень разные "причины страдания", различающиеся в соответствии с теми заученными состояниями сознания, которые человек может занимать по отношению к самому себе. Христианин истолковывает свое страдание как грех, то есть ищет разумное основание своего дискомфорта <...>. Христианство, в соответствии со своим обоснованием страдания, из мира, лишенного чувства греха, породило мир греха; оно сделало "больного" виновным, "грешником". <...> Антихристианство, к которому приводит почитание греков, было результатом того, что Ницше как мыслитель вышел из классической филологии.

А.Г.Черняков. Онтология времени: Бытие и время в философии Аристотеля, Гуссерля и Хайдеггера. - СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 2001. - 460 с. Тираж 400 экз. ISBN 5-900291-21-9

"Как мне представляется, один из важнейших итогов работы Гуссерля и Хайдеггера <...> заключается в том, что глубоко укорененное в традиции и восходящее к Пармениду противоречие между бытием и временем, сущим и временным, между вечным (эйдетическим) и преходящим (историческим) неожиданным образом превращается в свою противоположность. Теперь само время, надлежащим образом осмысленное, становится предельным онтологическим основанием". Изначальная временность человека впервые делает понимание бытия возможным. Другими словами, время и "есть" различие какого-то конкретного сущего (например, стула) и его бытия (то есть того, что этот стул есть). Автор рассматривает аристотелеву теорию времени как ключ к онтологическим построениям Хайдеггера, философию которого он называет "постклассическим аристотелизмом". Вкратце идея такова: время "есть" для человека постольку, поскольку для него есть нечто сокрытое, требующе! е своего обнаружения. Модусы такого "выведения в несокрытость", обсуждаемые Аристотелем, - это поступок и творчество. Именно в контексте этих мыслей Аристотеля автор понимает центральный хайдеггеровский экзистенциал заботы.

Цитата: В человеческом языке богоданные имена забываются, становятся редкими, необычными, темными, невразумительными. Поэт хранит о них память, подобно тому как философ, согласно Платону, хранит память о предвечных идеях: "Ведь необходимо, чтобы человек понимал [сущее], высказывая [его] согласно эйдосу, так что исходя из многих ощущений он объединяет [их] при помощи рассуждения в одно. А это - припоминание того, что видела душа наша, сопровождая бога и глядя свысока на то, что мы нынче называем сущим, когда поднималась на поверхность (подымала голову) к истинно сущему. Поэтому по справедливости одна только мысль философа окрыляется, ведь он всегда по мере сил пребывает в памятовании именно при том, при чем пребывает и бог, будучи божественным" <...>. Платоновский философ (диалектик) созерцает (припоминает) эйдосы и владеет искусством правильного их сочетания <...>. Поэт хранит имена и подобно ремесленнику искусно "делает" (сплетает, вытесывает! , выковывает) поэтическую речь. Тем самым, слово становится делом, поскольку поэт "укрепляет космическую организацию, ее закон... твердое, устойчивое место, на котором пребывают боги".

Мартин Хайдеггер. Основные проблемы феноменологии: Марбургские лекции летнего семестра 1927 г. / Пер. с нем. А.Г.Чернякова. - СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 2001. - 446 с. Тираж 1000 экз. ISBN 5-900291-19-7

В самом начале своего лекционного курса Мартин Хайдеггер (Martin Heidegger, 1889 - 1976) устанавливает: философия есть наука о бытии. Смысл его последующих рассуждений сводится к тезису: философы всегда описывали круги вокруг бытия, пытаясь приподнять над ним завесу слова; наша задача - создать безотказный механизм приближения к бытию как таковому. Феноменология и есть такой механизм. Его суть в том, что мы будем восходить к бытию, отталкиваясь не от какого-то конкретного сущего, но делая ставку исключительно на время.

Чтобы сделать мысль Хайдеггера нагляднее, введем такую метафору: проект приближения к бытию - это утопический детектив, в котором бытие играет роль разыскиваемого преступника, а философ - роль сыщика. Преступник оставляет многочисленные следы - те или иные сущие, но сыщик понимает, что по этим следам можно составить себе лишь какое-то представление о беглеце. Чтобы поймать его, надо его обогнать. Но как это сделать? Ведь сыщик идет по следу, то есть он ищет там, где беглец уже побывал. Ответ один - надо остановить время. Хайдеггер нигде не говорит об этом, но это неизбежный итог любого философского поиска бытия. Потому что предполагается, что есть два времени - время беглеца и время сыщика, и надо их совместить, превратив время в подобие пространства.

Философский поиск бытия может быть успешным или не успешным. Есть бытие, и есть философствующий субъект - более или менее меткий стрелок. Предполагается, что можно сколь угодно долго рассуждать о бытии, но так и не попасть в цель. Но ведь можно, следуя за Барбарой Кассен, предпринять еще и литературное разыскание. Тогда бытие станет одним из героев приключенческого романа, оно будет создаваться речью прямо по ходу повествования. И нам уже не понадобится обгонять время и превращать его в пространство, поскольку у нас будет только одно время - время рассказа. Остается взглянуть на тексты Хайдеггера как на своеобразную Одиссею бытия, или, может быть, как на Поиски утраченного времени, увенчавшиеся, наконец, успехом.

Цитата: Ведь душа, которая никогда не видела истины, то есть вообще не понимает истину как истину, никогда не сможет принять облик человека, ибо человек должен, откликаясь на свойственный ему способ-быть, понимать так, что он окликает сущее, имея в виду его сущность, то есть окликает его бытие и при этом таким образом, что он, исходя из многообразия воспринятого сущего, возвращает его к понятию. Это понятийное познавание сущего в его бытии есть воспоминание о том, что видела наша душа прежде, о том, что она видела, странствуя вместе с богом, глядя с пренебрежением поверх того, что мы сейчас, а именно в повседневной экзистенции, называем сущим, видела, когда в этом пренебрежении сущим вырывалась вверх к подлинно сущему, то есть - к самому бытию. Поэтому по праву только мышление философа обретает крылья, ибо это мышление в меру возможности всегда пребывает рядом с тем, с чем пребывает и бог, именно так становясь божественным.

Жан-Франсуа Лиотар. Феноменология / Пер. с фр. Б.Г.Соколова. - СПб.: Лаборатория метафизических исследований философского факультета СПбГУ; Алетейя, 2001. - 160 с. Тираж 800 экз. ISBN 5-89329-475-0

Жан-Франсуа Лиотар (Jean-Francois Lyotard, 1924 - 1998) - французский философ, автор "Постсовременного состояния". Русское издание "Феноменологии" (La Phenomenologie, 1954) - это яркий пример "русского чуда", невозможного объекта, появление которого объяснимо лишь сверхъестественными причинами. В данном случае - причинами сомнамбулического свойства. В каком состоянии находился переводчик Б.Г.Соколов, он же главный редактор серии, когда переводил и редактировал? И не случилось ли чего нехорошего с корректором Т.А.Брылевой? Я, как та самая мать, которая плохого не посоветует, посоветую покупать эту книгу исключительно собирателям кунсткамер, сиамским близнецам и серийным убийцам. Читать надо только послесловие Б.Г., которое называется красивым инопланетным словом "парергон": "И тогда зачем читать книги, если есть предисловие?" И! еще одно меткое выражение: "искривляя до неузнаваемости аутентичность". И вот вам свидетельство того, что в процессе работы Б.Г. путешествовал не только по ночным крышам, но и во времени: "Лиотар - ныне здравствующий, довольно известный французский мыслитель, работы которого, к сожалению, малознакомы российскому читателю". Ночью, в неверном свете луны, когда все кошки, как известно, - собаки, мертвые покидают свои уютные могилы и здравствуют, здравствуют, здравствуют...

Цитата: Гуссерль боролся, параллельно с Лениным, против психологизма Маха и всех форм скептического релятивизма, которые были представлены в западной мысли, начиная с конца XIX века. Это феноменологическая позиция выражается, согласно Лукачу, в необходимости ликвидировать объективный идеализм, сопротивление которое научному прогрессу в конец концов было сломлено, особенно в том, что затрагивает понятие эволюции. С другой стороны, субъективный идеализм достаточно явно вел с точки зрения таких уважаемых мыслителей, как Гуссерль, к опасным обскурантистским выводам. Но материализм, впрочем, оставался в его глазах неприемлемым: субъективным, поскольку он располагался на картезианской линии, и объективным, как идеология своего класса.[текст приводится без изменений. - Р.Г.]

В предыдущих выпусках

Сводный каталог "Шведской лавки"




Поиск по РЖ
Приглашаем Вас принять участие в дискуссиях РЖ или высказать свое мнение о журнале в целом в "Книге отзывов"
© Русский Журнал. Перепечатка только по согласованию с редакцией. Подписывайтесь на регулярное получение материалов Русского Журнала по e-mail.
Пишите в Русский Журнал.
http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru 		Отписаться
Убрать рекламу
В избранное