Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Новости культуры в Русском Журнале Круг чтения


Информационный Канал Subscribe.Ru

Русский Журнал. Новости культуры
Все дискуссии "Новостей культуры"
Московская афиша




АНОНСЫ "ЖУРНАЛЬНОГО ЗАЛА"

Анонс февральского (# 2) номера журнала "Октябрь"

Содержание номера представляют Инга Кузнецова и Юлия Качалкина:

- Любопытный получился номер в прозе, Юля: два полюса - почти документальность и предельная литературность, тонкая игра, подчеркивающая персонажность, а не реальность героев. Я имею в виду рассказы Ильдара Абузярова "Лунная белизна бумаги", в которых даже не возникает вопрос о прототипах героев. И - совсем иной роман Бориса Евсеева "Романчик", где как раз просвечивает реальность, стоящая за текстом. С него и начнем.

- Это очень "таганский" роман. Борис Евсеев сочинил притчу о диссидентских семидесятых прошлого уже века и символом времени безошибочно выбрал легендарную Таганку. Не только театр - не только Владимира Высоцкого, "Человека из Сезуана" и любимовскую атмосферу свободомыслия, но - саму реальную географическую Таганку со всеми ее приметами ныне не существующих домов, кинотеатров и пивных на Верхней Радищевской.

Жанр становится названием, и в то же время слово это наполнено ностальгическим трепетом человеческих привязанностей и любовей. Что такое вся жизнь, как не длящийся с переменным успехом "романчик" человека с другими людьми, вещами и, наконец, собственными мечтами? Каждый "романчик" то идет по нарастающей, захватывая все больше пространства, то обрывается, наталкиваясь на новый объект страсти.

Евсеев пишет о реально бывшем когда-то, пересоздавая имена некоторых прототипов так виртуозно, что читатель легко узнает их. Но в то же время "Романчик" - не о Солженицыне, Ростроповиче, угадывающемся в Настропалевиче, и даже не о Мусинском (Гнесинском) музыкальном институте, где герой с автобиографической фамилией Евсеев разучивает скрипичные гаммы и в живую общается с Хачатуряном. Здесь присутствует художественное обобщение: все это - о безымянном среднем человеке 1970-х, о человеке как мембране для проходящей сквозь него истории, местами сложной и несправедливой.

- То есть ты, Юля, считаешь, что это все же не мемуарная проза как таковая, а коллективный портрет среды?

- Не вполне. Можно было бы бравировать знакомством с теми же знаменитыми дирижерами и опальными актерами, причастностью к самиздатовской братии, которая из-под полы распространяла машинописи Михаила Булгакова, Марины Цветаевой и Владимира Набокова... Но Евсеев честно идет мимо, занятый лишь "мелкой скрипичной техникой". Мы через его плечо не успеваем вглядеться в голубоватые фотокопии солженицынских "тамиздатов" - знаковые сюжеты тоже проходят мимо героев, не заставляя их сильно задуматься.

- И, как всегда, частная жизнь оказывается важнее той Истории, которую впоследствии будут изучать. В этом прелесть и правдоподобие романа. А что ты скажешь о смысле подзаголовка?

- "Некоторые подробности мелкой скрипичной техники" - философское определение той самой "техники" выживания в государстве, которой приходилось овладевать многим, правда, через менее артистические метафоры, чем у Евсеева. Ведь вся музыка "Романчика" - это обычная жизнь. А скрипачи и виолончелисты, флейтисты и балалаечники - просто люди, ждавшие свободы и боявшиеся не угадать ее прихода.

Авантюрный "Романчик" кружит нас по всему бывшему Союзу республик и загадывает загадки о судьбе Ленина-Ульянова. Скрытый, боковой сюжет об альтернативной биографии первого пролетарского вождя читается как апокриф и привносит диковатое и почему-то приятное чувство того, что мы ничего не знаем о себе наверняка. А харизматичный образ бабушки героя, помнящей еще дореволюционное время, превращает рассказ о событиях в сказку, где действуют светлые и темные силы, где есть свои Кощеи и спящие в иллюзиях юности красавцы.

- Что же касается подборки рассказов Ильдара Абузярова, то здесь, как мне кажется, случай совершенно иной: автор настаивает на литературности, удачно играет с ней. Ему важен прежде всего стиль, и та реальность, что возникает в рассказах, подчеркнуто не сообщается ни с какой прототипической. Если она и отсылает к чему-либо, то вовсе не к истории, а к латиноамериканской (Борхес, Кортасар) и японской (скажем, Ясунари Кавабата) литературе. Удивительно, но такая условность и даже "вторичность" рассказов Абузярова по отношению к литературной традиции им "идет". Вообще это очень сложная писательская задача: не просто поиграть в запоздалый постмодернизм, а пережить дильтеевское "вчувствование" в чужие символы. И при этом сделать это по-своему.

- Инга, имеет ли смысл такая глубокая стилизация?

- Да, это действительно стилизация, и я бы не заинтересовалась ею, если бы дело было только в имитации чужой поэтики. В подборке пять рассказов, четыре из них - "латиноамериканские", с характерными именами героев и утрированными принципами "магического реализма". Абузяров не просто создает соответственную стилевую среду, но очень остроумно придумывает сюжеты. Игра слов, порождающая события, - конечно, прием, заимствованный у Кортасара. Но для того, чтобы сделать это на русском языке и так интересно, как это делает Ильдар Абузяров, нужна собственная мощная фантазия.

- А что же с "японским" рассказом?

- Честно говоря, Юля, я бы назвала его наименее самостоятельным. Утонченно-красивым, но предпочитаю самих японцев. Давай перейдем к критике - тут, без сомнения, есть о чем поговорить: две провокационных статьи в номере - всегда бы так.

- Навигация февраля показала, что наши драматурги могут быть вполне симпатичными философами современной культуры. Эссе драматургов и журналистов Владимира Забалуева и Алексея Зензинова "Эминем, Эсхил и другие..." - парадоксальное сопоставление песен американского рэппера Эминема и античной трагедии. Эсхил и Эминем, красиво аллитерируя Э-оборотными, обнаруживают для авторов эссе общность принципов поэтики - хор, парабаса, Герой, терзаемой судьбой.

- Точнее будет сказать: общность используемых мифологических структур. Стиль-то как раз совершенно разный. Тем и неожиданней сравнение.

- Задуманное несоответствие серьезной постановки проблемы и - легкого, будто танцующего текста делает эссе провокацией в адрес как историков-теоретиков трагедии, так и в адрес современных режиссеров-постановщиков. Ты ведь, наверняка, помнишь, Инга, как Николай Рощин обставил историю гомеровского Филоктета в недавнем одноименном спектакле театрального центра им. Вс. Мейерхольда? Сценические приемы древности, практически без изменения помещенные в пространство современного театра, удваивают условность этого рода искусства и требуют усложненной трактовки. Да такой, что... зрители не всегда понимают: спектакль действительно окончился, пора покидать зал. А вместо этого - продолжают ждать.

И эти же приемы, помещенные в пространство современной музыки, наоборот, как ни странно, упрощают сюжет, делая его понятней и повествовательней.

Следует еще сказать, что тему эволюции театра Забалуев и Зензинов разрабатывают уже давно, периодически выступая с ней на страницах газет и в Интернете. А их соавторство - уже бренд, не разделимый на личности.

- А как тебе статья нашей коллеги Валерии Пустовой "Быстрее, короче, легче"?

- Впечатление, Инга, от этого текста сложное. С одной стороны, это попытка отрефлектировать собственное профессиональное пространство, классифицировать его и упорядочить. Провести некую действительно необходимую "санитарию" литкритического леса, оправдывая себя желанием найти норму и канон в современном состоянии полной размытости жанров и подвижности писательских настроений.

Обманчивая "спортивность" названия и не всегда оправданная лихость высказывания вызывает в памяти другой лозунг: "Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас!". Но Пустовая в эту триаду, как ни странно, себя не вклинивает - не противопоставляет собственное перо перу журналистов "Книжного обозрения" или "НГ-Экслибриса", двух рецензионных газет, где какое-то время тоже "служила". Материал в статье почти запретный к разглашению. Как тайна следствия или тайна маленького литературного государства. Он затрагивает не столько профессиональные качества сотрудников перечисленных газет, сколько психологические особенности характеров этих почти уже Персонажей Литературы, узнать которых у Пустовой был когда-то шанс. Максималистский пафос раздать всем сестрам по серьгам хорош, однако пугает и озадачивает несоответствием целей и средств их достижения: да, люди, работающие в рецензионных газетах и по старинке называющие себя "критиками", быть ими в классическом смысле это го слова перестали. Методы и принципы их мастерства давно изменились и требуют какого-то нового именования. Однако название это появится, когда появится и новая философия их области творчества. Пока таковой нет.

А Пустовая избегает постановки любых теоретических проблем, хотя логически подходит к этому. Например, нет ни слова о литературной критике и литературной же журналистике как двух пространствах существования единой критической мысли. "Быстрее, короче, легче" написана удивительно похоже на сам исследуемый автором материал: если в "Книжном обозрении" и "Экслибрисе" бог - практика, то и в этой статье - тоже. Примеры примеров, экскурсия по фактам публикаций.

Хочется поспорить с ее автором и хочется продолжения дискуссии - потому что "Быстрее, короче, легче" есть не что иное, как приглашение к долгому внутрицеховому разговору. Он обещает быть очень актуальным, так как без критики наша литература станет совсем беспризорной, как дети на вокзалах. Другое дело откликнутся не все, думая, что - карнавал и шутка, а по сути - серьезный форум.

- Мне кажется, Юля, что "Опыт подражательной рецензии" Ольги Серебряной, отзыв на книгу Маруси Климовой "Моя история русской литературы" в контексте статьи Валерии Пустовой очень показателен.

- Согласна с тобой, Инга. Ольга Серебряная использует книгу Климовой на самом деле как повод для разговора о том, насколько допустим релятивизм в литературной критике и где та грань смысла и интерпретации, что отделяет критику от эссеистики и филологии. Опыт Серебряной - даже не о самой книге как таковой, а о собственных навеянных "Моей историей русской литературы" ожиданиях и опасениях. Например, о попытке найти метод живого литературного анализа, оригинального и непохожего на отработанные образцы жанра. И если для Климовой этот метод - эссеистика, стремящаяся понимать и "употреблять" тексты русской классики напрямую, без ложного пиетета к их авторам, то для самой Серебряной методом становится объяснение отсутствия того или иного "классика" в перечне "употребленных".

Тексты Серебряной и Климовой сближаются, ревнуя друг друга к предмету, их породившему. Возникает внутренний диссонанс и напряжение.

- Ольга Серебряная во многом философски подходит к задаче рецензента. Неслучайны поэтому аналогии, проводимые ею с "Опытами" Монтеня и творческой биографией Георгия Иванова.

- А закончим наш обзор мы, как это уже сложилось, поэзией.

- С подборкой "Янтарь и хризантема" выступают Вадим Рабинович, которому в этом феврале исполнилось 70 лет...

- ... и наш постоянный автор Владимир Салимон. Вот одно стихотворение из его цикла "Чертеж земли":

***

Свет падает строго отвесно,

протиснувшись в узкую щель,

и лодка внизу, столь чудесно

похожая на колыбель.

Младенец в пеленки закутан.

Наружу торчит только нос.

А бакенщик, сколько ни крут он,

растрогался нынче до слез.

Река по весне полноводна,

по осени невелика,

но могут две лодки свободно

разъехаться наверняка.





Поиск по РЖ
Приглашаем Вас принять участие в дискуссиях РЖ или высказать свое мнение о журнале в целом в "Книге отзывов"
© Русский Журнал. Перепечатка только по согласованию с редакцией. Подписывайтесь на регулярное получение материалов Русского Журнала по e-mail.
Пишите в Русский Журнал.

http://subscribe.ru/
http://subscribe.ru/feedback/
Подписан адрес:
Код этой рассылки: russ.culture
Отписаться

В избранное