«Я родилась в 41м году, пишет ветеран труда, инвалид второй группы Роза Головина. Мы, конечно, росли где не воева ли, в нас не стреляли. А какое нам досталось детство? Голод, холод, отца забрали в августе 41го, нас у матери было пятеро, мне, самой младшей, шесть месяцев, старшему 12, которому наравне с матерью все досталось. Чтобы как-то прокормиться, в 12 лет ушел конюхом работать. Я помню, мы собирали щавель конский, варили суп. О нас, о детях, никто не думал тогда. Как снег растает, босиком до осени, до холодов. В первый класс пошла стриженая, в лаптях. А лапти эти плел опять же старший брат. Как чуть подросли, лет 11 было, гоняли в колхозное поле траву рвать. Вот рядом с взрослыми мы работали от зари до зари. Где было наше детство? Война съела.

 Если расшифровать выражение «незабываемый вкус детства», то для нас это вкус голода и нищеты.

Все-таки окончила среднюю школу, но на выпускной вечер не попала, потому что не в чем было идти.

Вот так мы и пробивались в жизни. До сих пор в душе таится обида, правда, не знаю на кого, может, на государство, которое бросило нас на произвол судьбы, на выживание. 

А о нас, малых детях войны, никто и не вспомнил, как будто нас не было. А между тем мое поколение это поколение энтузиастов. Это пятидесятые, шестидесятые годы, годы великих свершений, ударные комсомольские стройки, стройотряды, освоение целинных и залежных земель и т. д.

Весть о начале войны заставала людей по-разному.

Прабабушка помнит, что дома радио не было, но в правлении была «тарелка», поэтому все новости узнавали через правление. «Председатель колхоза услышал о начале войны по радио. А люди уже узнали от него. Взрослые понимали, что пришла беда.

«О начале войны мы услышали на улице, все плакали. А мы не понимали, почему все плачут, что за война. Ни телевизора, ни телефона не было, потом уже по радио прозвучало сообщение.

 Вот сидим на крыльце и плачем, домой боимся зайти, там темно, а лампы у нас были керосиновые. Нам самим лампу было не зажечь – высоко. Мама вернулась, а мы как на крылечке сидели, так и сидим.

Детей, как рабочую силу, наравне со старшими выводили на поля. Что это дети будут бездельничать? А тем более еще в войну, когда такие строгие законы были. Нам говорили: «Потерпите. Надо работать». У нас, у маленьких, даже были книжки (половинка тетради

А когда была уборка зерна, на полях работал комбайн. После него надо было дособрать колоски. Тогда опять выводили всю нашу ребятню: «Давай, давай, давай! Пошли, пошли убирать! До единого колоска собирайте!» Вот представляешь, шутя, шутя, а мы собирали и центнерами сдавали. Никакого другого стимула не было, только напишут, что собрали столько-то колосков, намолотили целый центнер зерна! Для нас это было счастье величайшее! Вот ведь сколько сделали дела!

Только по полям-то мы босые ходили, а зерно скошено не под самый корень, трава срезанная торчит и колет до крови. После этого ноги и руки у нас до локтей были все в сапках. Бабушка посмеивалась: «Ну, Нина, ты теперь перчатки получила». Руки-то от крови делаются такие коричневые, как перчатки, и ноги тоже будто в сапожках. Так запомнились эти «перчатки» да «сапожки»… 

«С едой трудно было. Мама сделала грядки, мы посадили картошку. Но она быстро кончалась. Весной перекапывали грядки и находили старые картошины. А там от старой картошки оставался один крахмал. Так из него пекли пирожки. Бабушка немножко муки добавляла и пироги нам пекла. 

мама стала работать свинаркой на ферме. Теперь ей одной надо было поднимать детей, я помогала ей и ходила кормить свиней. На тот момент мне было 8–9 лет. Мама наварит свиньям, а я отнесу и в корыто вылью.

Косить сено я научилась рано. Косили далеко от дома, да на себе таскали. Сено сырое, неподъемное, где-то сядешь на пенечек, отдохнешь, надо встать, а не получается. Ноша, обвязанная веревками, вертится по спине, вниз тянет, подняться не дает.

Мы ничего не выкидывали, даже кишки. Я кишки-то любила, мама их вымоет, с картошкой натушит в русской печи. Так вкусно было.

На рынке продавали буквально всё: пшено, яйца, масло, муку, мясо. И я ходила на рынок торговать, 15 километров босиком. До города дойдем – обуваемся. Туфельки были брезентовые. Мы сажей их намажем, чтобы они черные были. На рынке товар продадим, потом опять идем обратно босиком. Так, босиком, за день проходили 30 километров. Все ноги были отбиты. Женщины учили: «Вот придешь домой, на крапивушку пописай и постой на ней». Я так и делала, крапива у нас росла за хлевом.

Летом ели траву. И пестики, и клевер. Натолкем, получалась черная мука, мама молока добавит и напечет оладушек. Или еще насобираем колоколки – это такие коробочки от льна, высушим их, перемелем, получается черная горькая мука, молочка мама добавит и испечет. Вот так. И никаких поносов. 

 Срубали молодую сосенку, с нее струной снимали верхнюю кору, после чего срезали длинными полосами слой луба. Эти слои – ленты – складывали в корзины. Для детей это было настоящее сладкое лакомство. Потом мы сосем его – вкусно!»

«Картошки чугун поставят на стол, капусту, рыжики. Выращивали брюкву, из нее иногда варили рассол вместо супа, а на вечер делали лакомство: брюквы в чугунок положат, добавят немного воды и поставят на ночь в печку, а утром брюква становится коричневой и сладкой, вот ее с хлебом наедимся, то, что останется, положим на противень и снова в печку. Наутро мама достает паренку, она была детям вместо конфет». Вот такие радости были у наших бабушек в детстве!

«Носили мы обычную одежду: фуфайки, пальтушки, валенки – в ту пору ни у кого ничего особенного не было. В магазинах и до войны был маленький ассортимент, а в войну донашивали старую одежду. Однажды то ли английский, то ли американский конвой прислал железнодорожникам помощь – одежду. Мой сосед Витька где-то об этом прослышал и позвал меня к месту распределения вещей. Мы зашли в помещение и увидели трех мужчин, раскладывающих вещи по кучам. Нас они не замечали. Тогда мы покащляли. Мужчины обернулись.

– Вы чего, ребята?

– Мы за гостинцами, – ответил Витька.

– Фамилия?

Станция небольшая, все друг другу известны, тем более если родители работали на железной дороге. Он ответил. Ему много одежды дали для каждого члена семьи. Тогда мужчины повернулись ко мне:

– А твоя?

– Шахова.

– Тебе не полагается, отец не работает в депо!

Отец только рассчиталася из-за больной руки. Витька шепчет: «Реви!» Я реветь. И тогда мне дали вишневый сарафан из лавсана и шерсти, я долго его носила, юбку для сестры, футболку и еще кое-чего. Как я была довольна! Мама подшила мне сарафан по фигуре, и я его потом долго носила».

 В школу мы сами добирались, никаких автобусов не было. У нас было по одному учебнику на несколько человек, а тетрадей не было. Где-то доставали подшивки старых газет или бумагу, на которой уже что-то было напечатано. На другой стороне листа мы и писали. Писали чернилами. Школьников было много: четырехлетняя начальная школа, неполная – семь классов и полная – десять классов. В школе нас немножко подкармливали: давали воду, в которой была намешана ржаная мука, и по кусочку хлеба. Я, бывало, отказывалась есть, потому что среди нас был мальчик из очень бедной семьи. Он приходил с котелком, в который некоторые ребята выливали свои порции. У нас все были дружные, помогали друг другу. Кто хлебом поделится, кто супом. В школе кормили всех».

 Учителя с детьми занимались и обращались очень хорошо. Бывало, вьюга заметет дороги зимой, тогда детей, особенно первоклашек, домой не отпускали. Комната специальная была, в ней детей оставляли на ночь. Там их и кормили. Учебники были только у учителя».

Учительница занималась с ребятами дополнительно по домам, потому что школа работала в три смены. Третья смена – для вечерней школы. В школе писали в тетрадках, а домашнее задание делали в брошюрах. Немецкий язык преподавал настоящий немец с Поволжья – Кернен Иоганн Михайлович. Ребята его обижали, кидали снежками, пинали, так как война была с немцами. Но он был очень хороший учитель. Года через два он уехал. В школе было очень холодно, топили-то сырыми дровами. Дрова заготавливали сами учителя и технички. Придем, так в пальтушках и сидим. В школе на больших переменах давали 50 г хлеба. Поэтому ждали эту перемену как праздника. Старшие ребята торговали в школе жмыхом. Переработают подсолнух, масло из него выдавят, а остатки – жмых – оставляли. Ребята кусочками продавали нам жмых по 10 копеек. И мы его катали во рту целый день. Это было наше лакомство».

«В школу-то я только три года ходила, возможности не было дольше. Мама на ферме работала, 17 коров кормила, поила и доила. Мне надо было дома печи натопить, да за младшими присматривать. Но мне маму было жалко, что она так рано встает и много работает, так я после трех классов решила не учиться больше, а маме помогать. Она не отказалась. Вот утром вставали в 4 утра и шли к коровам.

«Молодая учительница, Вера Павловна, рассказала нам сказку про репку. Ну и урока не было, она отпустила нас

В школу-то мы как ходили! К 9 утра – целых 8 км по железной дороге, полтора часа. Идем, поезд навстречу, надо сворачивать в сторону, а снегу – выше колен. А потом мы что придумали: один километр проедем на поезде. Там такой подъем есть, и поезд тихо-тихо двигается. Сядем в тамбур какой-нибудь и едем. Как только поезд начинает набирать скорость, мы прыгаем. Так хорошо, что прыгали удачно. Зимой-то в снег, а без снега таких шишек наколачивали! 

Зимой топаем в 40 градусов мороза, придем, а на школе висит красный флаг, значит, уроков нет, отменили. И мы обратно. Мама, бывало, как пойду я в школу, натолкает мне в рукавицу горячей картошки и говорит: «Ну, давай, хоть руки не замерзнут, пока идешь. А остынет, так съешь картошку»

«В основном играли на улице в догонялки, прятки, на качелях качались. Игры были обычные, а игрушек у нас не было. Только самодельные куклы. Помню, стояли в магазине куклы на самой верхней полке, но их никто не покупал – очень дорого. В парке отдыха тогда очень хорошо было. Там была парашютная вышка (мы просились прыгнуть, но нас не пускали, говорили, что надо подрасти), летний кинотеатр, футбольная площадка. В парковых аллейках стояли скульптуры детей, спортсменов, девушек. Помню скульптуру Сталина. А самым главным развлечением для детей были разные карусели».

«Никаких детских игр у нас не было. Да было ли время играть! Я вот запомнила, в первый класс пошли – нам сказали: вот вырвете столько-то льна, тогда возьмут вас в школу, а иначе и не возьмут.

Рассказы моих респондентов про игры довольно скупы. Конечно, играли, но вот в памяти больше сохранилось другое: тяжелый недетский труд, голод, похоронки…

Я читала стихи и пела песни:

…Приезжай, товарищ Сталин,
Приезжай, отец родной!..