Учим английский язык, читая классическую литературу.

Peter Blood's voice rang out crisply, on a note that almost seemed to contain laughter.

Но тут прозвучал твердый и почти насмешливый голос Питера Блада:

"May it please your lordship, but there's a deal more to be said."

- Если вам будет угодно выслушать, то говорить есть о чем.

His lordship looked at him, first in blank amazement at his audacity, then gradually with an expression of dull anger. The scarlet lips fell into unpleasant, cruel lines that transfigured the whole countenance.

Верховный судья взглянул на Блада с величайшим изумлением, пораженный его дерзостью, но затем изумление его сменилось гневом. На неестественно красных губах появилась неприятная, жесткая улыбка, исказившая его лицо.

"How now, rogue? Would you waste our time with idle subterfuge?"

- Что еще тебе нужно, подлец? Ты опять будешь отнимать у нас время своими бесполезными увертками?

"I would have your lordship and the gentlemen of the jury hear me on my defence, as your lordship promised that I should be heard."

- Я бы хотел, чтобы ваша честь и господа присяжные заседатели выслушали, как это вы мне обещали, что я скажу в свою защиту.

"Why, so you shall, villain; so you shall." His lordship's voice was harsh as a file. He writhed as he spoke, and for an instant his features were distorted. A delicate dead-white hand, on which the veins showed blue, brought forth a handkerchief with which he dabbed his lips and then his brow. Observing him with his physician's eye, Peter Blood judged him a prey to the pain of the disease that was destroying him. "So you shall. But after the admission made, what defence remains?"

- Ну что же... Послушаем... - Резкий голос верховного судьи внезапно сорвался и стал глухим. Фигура судьи скорчилась. Своей белой рукой с набухшими синими венами он достал носовой платок и прижал его к губам. Питер Блад понял как врач, что Джефрейс испытывает сейчас приступ боли, вызванной разрушающей его болезнью. Но судья, пересилив боль, продолжал: - Говори! Хотя что еще можно сказать в свою защиту после того, как во всем признался?

"You shall judge, my lord."

- Вы сами об этом будете судить, ваша честь.

"That is the purpose for which I sit here."

- Для этого я сюда и прислан.

"And so shall you, gentlemen." Blood looked from judge to jury. The latter shifted uncomfortably under the confident flash of his blue eyes. Lord Jeffreys's bullying charge had whipped the spirit out of them. Had they, themselves, been prisoners accused of treason, he could not have arraigned them more ferociously.

- Прошу и вас, господа, - обратился Блад к членам суда, которые беспокойно задвигались под уверенным взглядом его светло-синих глаз. Присяжные заседатели смертельно боялись Джефрейса, ибо он вел себя с ними так, будто они сами были подсудимыми, обвиняемыми в измене.

Peter Blood stood boldly forward, erect, self-possessed, and saturnine. He was freshly shaven, and his periwig, if out of curl, was at least carefully combed and dressed.

Питер Блад смело вышел вперед... Он держался прямо и уверенно, но лицо его было мрачно.

"Captain Hobart has testified to what he knows - that he found me at Oglethorpe's Farm on the Monday morning after the battle at Weston. But he has not told you what I did there."

- Капитан Гобарт в самом деле нашел меня в усадьбе Оглторп, - сказал Блад спокойно, - однако он умолчал о том, что я там делал.

Again the Judge broke in. "Why, what should you have been doing there in the company of rebels, two of whom - Lord Gildoy and your fellow there - have already admitted their guilt?"

- Ну, а что же ты должен был делать там в компании бунтовщиков, чья вина уже доказана?

"That is what I beg leave to tell your lordship."

- Именно это я и прошу разрешить мне сказать.

"I pray you do, and in God's name be brief, man. For if I am to be troubled with the say of all you traitor dogs, I may sit here until the Spring Assizes."

- Говори, но только короче. Если мне придется выслушать все, что здесь захотят болтать собакипредатели, нам нужно будет заседать до весны.

"I was there, my lord, in my quality as a physician, to dress Lord Gildoy's wounds."

- Я был там, ваша честь, для того, чтобы врачевать раны лорда Гилдоя.

"What's this? Do you tell us that you are a physician?"

- Что такое? Ты хочешь сказать нам, что ты доктор?

"A graduate of Trinity College, Dublin."

- Да, я окончил Тринити-колледж в Дублине.

"Good God!" cried Lord Jeffreys, his voice suddenly swelling, his eyes upon the jury. "What an impudent rogue is this! You heard the witness say that he had known him in Tangiers some years ago, and that he was then an officer in the French service. You heard the prisoner admit that the witness had spoken the truth?"

- Боже милосердный! - вскричал Джефрейс, в голосе которого вновь зазвучала сила. - Поглядите на этого мерзавца! - обратился он к членам суда. - Ведь свидетель показал, что несколько лет назад встречал его в Танжере как офицера французской армии. Вы слышали и признание самого подсудимого о том, что показания свидетеля правильны.

"Why, so he had. Yet what I am telling you is also true, so it is. For some years I was a soldier; but before that I was a physician, and I have been one again since January last, established in Bridgewater, as I can bring a hundred witnesses to prove."

- Я признаю это и сейчас. Но вместе с тем правильно также и то, что сказал я. Несколько лет мне пришлось быть солдатом, но раньше я был врачом и с января этого года, обосновавшись в Бриджуотере, вернулся к своей профессии доктора, что может подтвердить сотня свидетелей.

"There's not the need to waste our time with that. I will convict you out of your own rascally mouth. I will ask you only this: How came you, who represent yourself as a physician peacefully following your calling in the town of Bridgewater, to be with the army of the Duke of Monmouth?"

- Не хватало еще тратить на это время! Я вынесу приговор на основании твоих же собственных слов, подлец! Еще раз спрашиваю: как ты, выдающий себя за врача, мирно занимавшегося практикой в Бриджуотере, оказался в армии Монмута?

"I was never with that army. No witness has sworn to that, and I dare swear that no witness will. I never was attracted to the late rebellion. I regarded the adventure as a wicked madness. I take leave to ask your lordship" (his brogue became more marked than ever) "what should I, who was born and bred a papist, be doing in the army of the Protestant Champion?"

- Я никогда не был в этой армии. Ни один свидетель не показал этого и, осмеливаюсь утверждать, не покажет. Я не сочувствовал целям восстания и считал эту авантюру сумасшествием. С вашего разрешения, хочу спросить у вас: что мог делать я, католик, в армии протестантов?

"A papist thou?" The judge gloomed on him a moment. "Art more like a snivelling, canting Jack Presbyter. I tell you, man, I can smell a Presbyterian forty miles."

- Католик? - мрачно переспросил судья, взглянув на него. - Ты - хныкающий ханжа-протестант! Должен сказать тебе, молодой человек, что я носом чую протестанта за сорок миль.

"Then I'll take leave to marvel that with so keen a nose your lordship can't smell a papist at four paces."

- В таком случае, удивляюсь, почему вы, обладая столь чувствительным носом, не можете узнать католика на расстоянии четырех шагов.

There was a ripple of laughter in the galleries, instantly quelled by the fierce glare of the Judge and the voice of the crier.

С галерей послышался смех, немедленно умолкший после направленных туда свирепых взглядов судьи и криков судебного пристава.

Lord Jeffreys leaned farther forward upon his desk. He raised that delicate white hand, still clutching its handkerchief, and sprouting from a froth of lace.

Подняв изящную, белую руку, все еще сжимавшую носовой платок, и подчеркивая каждое слово угрожающим покачиванием указательного пальца, Джефрейс сказал:

"We'll leave your religion out of account for the moment, friend," said he. "But mark what I say to you." With a minatory forefinger he beat the time of his words. "Know, friend, that there is no religion a man can pretend to can give a countenance to lying. Thou hast a precious immortal soul, and there is nothing in the world equal to it in value. Consider that the great God of Heaven and Earth, before Whose tribunal thou and we and all persons are to stand at the last day, will take vengeance on thee for every falsehood, and justly strike thee into eternal flames, make thee drop into the bottomless pit of fire and brimstone, if thou offer to deviate the least from the truth and nothing but the truth. For I tell thee God is not mocked. On that I charge you to answer truthfully. How came you to be taken with these rebels?"

- Вопрос о твоей религии, мой друг, мы обсуждать не будем. Однако запомни, что я тебе скажу: никакая религия не может оправдать ложь. У тебя есть бессмертная душа. Подумай об этом, а также о том, что всемогущий бог, перед судом которого и ты, и мы, и все люди предстанем в день великого судилища, накажет тебя за малейшую ложь и бросит в бездну, полную огня и кипящей серы. Бога нельзя обмануть! Помни об этом всегда. А сейчас скажи: как случилось, что тебя захватили вместе с бунтовщиками?

Peter Blood gaped at him a moment in consternation. The man was incredible, unreal, fantastic, a nightmare judge. Then he collected himself to answer.

Питер Блад с изумлением и ужасом взглянул на судью:

"I was summoned that morning to succour Lord Gildoy, and I conceived it to be the duty imposed upon me by my calling to answer that summons."

- В то утро, ваша честь, меня вызвали к раненому лорду Гилдою. По долгу профессии я считал своей обязанностью оказать ему помощь.

"Did you so?" The Judge, terrible now of aspect - his face white, his twisted lips red as the blood for which they thirsted - glared upon him in evil mockery. Then he controlled himself as if by an effort. He sighed. He resumed his earlier gentle plaintiveness. "Lord! How you waste our time. But I'll have patience with you. Who summoned you?"

- Своей обязанностью? - И судья с побелевшим лицом, перекошенным усмешкой, гневно взглянул на Блада. Затем, овладев собой, Джефрейс глубоко вздохнул и с прежней мягкостью сказал: - О, мой бог! Нельзя же так испытывать наше терпение. Ну хорошо. Скажите, кто вас вызывал?

"Master Pitt there, as he will testify."

- Находящийся здесь Питт. Он может подтвердить мои слова.

"Oh! Master Pitt will testify - he that is himself a traitor self-confessed. Is that your witness?"

- Ага! Подтвердит Питт, уже сознавшийся в своей измене. И это - ваш свидетель?

"There is also Master Baynes here, who can answer to it."

- Здесь находится и Эндрью Бэйнс. Он скажет то же самое.

"Good Master Baynes will have to answer for himself; and I doubt not he'll be greatly exercised to save his own neck from a halter. Come, come, sir; are these your only witnesses?"

- Дорогому Бэйнсу еще предстоит самому ответить за свои прегрешения. Полагаю, он будет очень занят, спасая свою собственную шею от веревки. Так, так! И что все ваши свидетели?

"I could bring others from Bridgewater, who saw me set out that morning upon the crupper of Master Pitt's horse."

- Почему же все, ваша честь? Можно вызвать из Бриджуотера и других свидетелей, которые видели, как я уезжал вместе с Питтом на крупе, его лошади.

His lordship smiled. "It will not be necessary. For, mark me, I do not intend to waste more time on you. Answer me only this: When Master Pitt, as you pretend, came to summon you, did you know that he had been, as you have heard him confess, of Monmouth's following?"

- О, в этом не будет необходимости, - улыбнулся верховный судья. - Я не намерен тратить на вас время. Скажите мне только одно: когда Питт, как вы утверждаете, явился за вами, знали ли вы, что он был сторонником Монмута, в чем он уже здесь сознался?

"I did, My lord."

- Да, ваша честь, я знал об этом.

"You did! Ha!" His lordship looked at the cringing jury and uttered a short, stabbing laugh. "Yet in spite of that you went with him?"

- Вы знали! Ага! - И верховный судья грозно посмотрел на присяжных заседателей, съежившихся от страха. - И все же, несмотря на это, вы поехали с ним?

"To succour a wounded man, as was my sacred duty."

- Да, я считал святым долгом оказать помощь раненому человеку.

"Thy sacred duty, sayest thou?" Fury blazed out of him again. "Good God! What a generation of vipers do we live in! Thy sacred duty, rogue, is to thy King and to God. But let it pass. Did he tell you whom it was that you were desired to succour?"

- Ты называешь это святым долгом, мерзавец?! - заорал судья. - Боже милосердный! Твой святой долг, подлец, служить королю и богу! Но не будем говорить об этом. Сказал ли вам этот Питт, кому именно нужна была ваша помощь?

"Lord Gildoy - yes."

- Да, лорду Гилдою.

"And you knew that Lord Gildoy had been wounded in the battle, and on what side he fought?"

- А знали ли вы, что лорд Гилдой был ранен в сражении и на чьей стороне он сражался?

"I knew."

- Да, знал.

"And yet, being, as you would have us believe, a true and loyal subject of our Lord the King, you went to succour him?"

- И тем не менее, будучи, как вы нас пытаетесь убедить, лояльным подданным нашего короля, вы отправились к Гилдою?

Peter Blood lost patience for a moment. "My business, my lord, was with his wounds, not with his politics."

На мгновение Питер Блад потерял терпение. - Меня занимали его раны, а не его политические взгляды! - сказал он резко.

A murmur from the galleries and even from the jury approved him. It served only to drive his terrible judge into a deeper fury.

На галереях и даже среди присяжных заседателей раздался одобрительный шепот, который лишь усилил ярость верховного судьи.

"Jesus God! Was there ever such an impudent villain in the world as thou?" He swung, white-faced, to the jury. "I hope, gentlemen of the jury, you take notice of the horrible carriage of this traitor rogue, and withal you cannot but observe the spirit of this sort of people, what a villainous and devilish one it is. Out of his own mouth he has said enough to hang him a dozen times. Yet is there more. Answer me this, sir: When you cozened Captain Hobart with your lies concerning the station of this other traitor Pitt, what was your business then?"

- Господи Исусе! Жил ли еще когда-либо на свете такой бесстыжий злодей, как ты? - И Джефрейс повернул свое мертвенно-бледное лицо к членам суда. - Я обращаю ваше внимание, господа, на отвратительное поведение этого подлого изменника. Того, в чем он сам сознался, достаточно, чтобы повесить его десять раз... Ответьте мне, подсудимый, какую цель вы преследовали, мороча капитана Гобарта враньем о высоком сане изменника Питта?

"To save him from being hanged without trial, as was threatened."

- Я хотел спасти его от виселицы без суда.

"What concern was it of yours whether or how the wretch was hanged?"

- Какое вам было дело до этого негодяя?

"Justice is the concern of every loyal subject, for an injustice committed by one who holds the King's commission is in some sense a dishonour to the King's majesty."

- Забота о справедливости - долг каждого верноподданного, - спокойно сказал Питер Блад. - Несправедливость, совершенная любым королевским слугой, в известной мере бесчестит самого короля.

It was a shrewd, sharp thrust aimed at the jury, and it reveals, I think, the alertness of the man's mind, his self-possession ever steadiest in moments of dire peril. With any other jury it must have made the impression that he hoped to make. It may even have made its impression upon these poor pusillanimous sheep. But the dread judge was there to efface it.

Это был сильный выпад по адресу суда, обнаруживающий, как мне кажется, самообладание Блада и остроту его ума, особенно усиливавшиеся в моменты величайшей опасности. На любой другой состав суда эти слова произвели бы именно то впечатление, на которое и рассчитывал Блад. Бедные, малодушные овцы, исполнявшие роли присяжных, заколебались. Но тут снова вмешался Джефрейс.

He gasped aloud, then flung himself violently forward.

Он громко, с трудом задышал, а затем неистово ринулся в атаку, чтобы сгладить благоприятное впечатление, произведенное словами Блада.

"Lord of Heaven!" he stormed. "Was there ever such a canting, impudent rascal? But I have done with you. I see thee, villain, I see thee already with a halter round thy neck."

- Владыка небесный! - закричал судья. - Видали вы когда-нибудь такого наглеца?! Но я уже разделался с тобой. Кончено! Я вижу, злодей, веревку на твоей шее!

Having spoken so, gloatingly, evilly, he sank back again, and composed himself. It was as if a curtain fell. All emotion passed again from his pale face. Back to invest it again came that gentle melancholy. Speaking after a moment's pause, his voice was soft, almost tender, yet every word of it carried sharply through that hushed court.

Выпалив эти слова, которые не давали возможности присяжным прислушаться к голосу своей совести, Джефрейс опустился в кресло и вновь овладел собой. Судебная комедия была окончена. На бледном лице судьи не осталось никаких следов возбуждения, оно сменилось выражением тихой меланхолии. Помолчав, он заговорил мягким, почти нежным голосом, однако каждое его слово отчетливо раздавалось в притихшем зале:

"If I know my own heart it is not in my nature to desire the hurt of anybody, much less to delight in his eternal perdition. It is out of compassion for you that I have used all these words - because I would have you have some regard for your immortal soul, and not ensure its damnation by obdurately persisting in falsehood and prevarication. But I see that all the pains in the world, and all compassion and charity are lost upon you, and therefore I will say no more to you." He turned again to the jury that countenance of wistful beauty. "Gentlemen, I must tell you for law, of which we are the judges, and not you, that if any person be in actual rebellion against the King, and another person - who really and actually was not in rebellion - does knowingly receive, harbour, comfort, or succour him, such a person is as much a traitor as he who indeed bore arms. We are bound by our oaths and consciences to declare to you what is law; and you are bound by your oaths and your consciences to deliver and to declare to us by your verdict the truth of the facts."

- Не в моем характере причинять кому-либо вред или радоваться чьей-либо гибели. Только из сострадания к вам я употребил все эти слова, надеясь, что вы сами позаботитесь о своей бессмертной душе, а не будете способствовать ее проклятию, упорствуя и лжесвидетельствуя. Но я вижу, что все мои усилия, все мое сострадание и милосердие бесполезны. Мне не о чем больше с вами говорить. - И, повернувшись к членам суда, он сказал: - Господа! Как представитель закона, истолкователями которого являемся мы - судьи, а не обвиняемый, должен напомнить вам, что если кто-то, хотя бы и не участвовавший в мятеже против короля, сознательно принимает, укрывает и поддерживает мятежника, то этот человек является таким же предателем, как и тот, кто имел в руках оружие. Таков закон! Руководствуясь сознанием своего долга и данной вами присягой, вы обязаны вынести справедливый приговор.

Upon that he proceeded to his summing-up, showing how Baynes and Blood were both guilty of treason, the first for having harboured a traitor, the second for having succoured that traitor by dressing his wounds. He interlarded his address by sycophantic allusions to his natural lord and lawful sovereign, the King, whom God had set over them, and with vituperations of Nonconformity and of Monmouth, of whom - in his own words - he dared boldly affirm that the meanest subject within the kingdom that was of legitimate birth had a better title to the crown. "Jesus God! That ever we should have such a generation of vipers among us," he burst out in rhetorical frenzy. And then he sank back as if exhausted by the violence he had used. A moment he was still, dabbing his lips again; then he moved uneasily; once more his features were twisted by pain, and in a few snarling, almost incoherent words he dismissed the jury to consider the verdict.

После этого верховный судья приступил к изложению речи, в которой пытался доказать, что и Бэйнс и Блад виновны в измене: первый - за укрытие предателя, а второй - за оказание ему медицинской помощи. Речь судьи была усыпана льстивыми ссылками на законного государя и повелителя - короля, поставленного богом над всеми, и бранью в адрес протестантов и Монмута, о котором он сказал, что любой законнорожденный бедняк в королевстве имел больше прав на престол, нежели мятежный герцог. Закончив свою речь, он, обессиленный, не опустился, а упал в свое кресло и несколько минут сидел молча, вытирая платком губы. Потом, корчась от нового приступа боли, он приказал членам суда отправиться на совещание.

Peter Blood had listened to the intemperate, the blasphemous, and almost obscene invective of that tirade with a detachment that afterwards, in retrospect, surprised him. He was so amazed by the man, by the reactions taking place in him between mind and body, and by his methods of bullying and coercing the jury into bloodshed, that he almost forgot that his own life was at stake.

Питер Блад выслушал речь Джефрейса с отрешенностью, которая впоследствии, когда он вспоминал эти часы, проведенные в зале суда, не раз удивляла его. Он был так поражен поведением верховного судьи и быстрой сменой его настроений, что почти забыл об опасности, угрожавшей его собственной жизни.

The absence of that dazed jury was a brief one. The verdict found the three prisoners guilty. Peter Blood looked round the scarlet-hung court. For an instant that foam of white faces seemed to heave before him. Then he was himself again, and a voice was asking him what he had to say for himself, why sentence of death should not be passed upon him, being convicted of high treason.

Отсутствие членов суда было таким же кратким, как и их приговор: все трое признавались виновными. Питер Блад обвел взглядом зал суда, и на одно мгновение сотни бледных лиц заколебались перед ним. Однако он быстро овладел собой и услышал, что кто-то его спрашивает: может ли он сказать, почему ему не должен быть вынесен смертный приговор после признания его виновным в государственной измене?

He laughed, and his laugh jarred uncannily upon the deathly stillness of the court. It was all so grotesque, such a mockery of justice administered by that wistful-eyed jack-pudding in scarlet, who was himself a mockery - the venal instrument of a brutally spiteful and vindictive king. His laughter shocked the austerity of that same jack-pudding.

Он внезапно засмеялся, и смех этот странно и жутко прозвучал в мертвой тишине зала. Правосудие, отправляемое больным маньяком в пурпурной мантии, было сплошным издевательством. Да и сам верховный судья - продажный инструмент жестокого, злобного и мстительного короля - был насмешкой над правосудием. Но даже и на этого маньяка подействовал смех Блада.

"Do you laugh, sirrah, with the rope about your neck, upon the very threshold of that eternity you are so suddenly to enter into?"

- Вы смеетесь на пороге вечности, стоя с веревкой на шее? - удивленно спросил верховный судья.

And then Blood took his revenge.

И здесь Блад использовал представившуюся ему возможность мести:

"Faith, it's in better case I am for mirth than your lordship. For I have this to say before you deliver judgment. Your lordship sees me - an innocent man whose only offence is that I practised charity - with a halter round my neck. Your lordship, being the justiciar, speaks with knowledge of what is to come to me. I, being a physician, may speak with knowledge of what is to come to your lordship. And I tell you that I would not now change places with you - that I would not exchange this halter that you fling about my neck for the stone that you carry in your body. The death to which you may doom me is a light pleasantry by contrast with the death to which your lordship has been doomed by that Great Judge with whose name your lordship makes so free."

- Честное слово, у меня больше оснований для радости, нежели у вас. Прежде чем будет утвержден мой приговор, я должен сказать следующее: вы видите меня, невинного человека, с веревкой на шее, хотя единственная моя вина в том, что я выполнил свой долг, долг врача. Вы выступали здесь, заранее зная, что меня ожидает. А я как врач могу заранее сказать, что ожидает вас, ваша честь. И, зная это, заявляю вам, что даже сейчас я не поменялся бы с вами местами, не сменял бы той веревки, которой вы хотите меня удавить, на тот камень, который вы в себе носите. Смерть, к которой вы приговорите меня, будет истинным удовольствием по сравнению с той смертью, к которой вас приговорил тот господь бог, чье имя вы здесь так часто употребляете.

The Lord Chief Justice sat stiffly upright, his face ashen, his lips twitching, and whilst you might have counted ten there was no sound in that paralyzed court after Peter Blood had finished speaking. All those who knew Lord Jeffreys regarded this as the lull before the storm, and braced themselves for the explosion. But none came.

Бледный, с судорожно дергающимися губами, верховный судья неподвижно застыл в своем кресле. В зале стояла полнейшая тишина. Все, кто знал Джефрейса, решили, что это затишье перед бурей, и уже готовились к взрыву.

Slowly, faintly, the colour crept back into that ashen face. The scarlet figure lost its rigidity, and bent forward. His lordship began to speak. In a muted voice and briefly - much more briefly than his wont on such occasions and in a manner entirely mechanical, the manner of a man whose thoughts are elsewhere while his lips are speaking - he delivered sentence of death in the prescribed form, and without the least allusion to what Peter Blood had said. Having delivered it, he sank back exhausted, his eyes half-closed, his brow agleam with sweat.

Но никакого взрыва не последовало. На лице одетого в пурпур судьи медленно проступил слабый румянец. Джефрейс как бы выходил из состояния оцепенения. Он с трудом поднялся и приглушенным голосом, совершенно механически, как человек, мысли которого заняты совсем другим, вынес смертный приговор, не ответив ни слова на то, о чем говорил Питер Блад. Произнеся приговор, судья снова опустился в кресло. Глаза его были полузакрыты, а на лбу блестели капли пота.

The prisoners filed out.

Стража увела заключенных.

Mr. Pollexfen - a Whig at heart despite the position of Judge-Advocate which he occupied - was overheard by one of the jurors to mutter in the ear of a brother counsel:

Один из присяжных заседателей случайно подслушал, как Полликсфен, несмотря на свое положение военного прокурора, втайне бывший вигом, тихо сказал своему коллеге-адвокату:

"On my soul, that swarthy rascal has given his lordship a scare. It's a pity he must hang. For a man who can frighten Jeffreys should go far."

- Клянусь богом, этот черномазый мошенник до смерти перепугал верховного судью. Жаль, что его должны повесить. Человек, способный устрашить Джефрейса, пошел бы далеко.