Original Message From: Subscribe.Ru
To: media.news.online.interesno2005 (8593242)
Sent: Thursday, March 19, 2009 7:59 PM
Subject: Интернет-газета "Мы здесь" Корни и крона
Информационный канал Subscribe.Ru
Про Толика Жирного, моих родителей и язык идиш в Измайлово...
Толик Жирный был моим другом. Мы жили в одном дворе на окраине Москвы, в
Измайлово - районе, который в 50-е годы прошлого века, в основном, заселяли
бывшие жители деревень. Они стали москвичами благодаря работе на местных
стройках, но заметно скучали по оставленным родным местам и к коренным
горожанам относились подозрительно. Большинство тогдашних мужиков носили
кепки, а если кто и выходил в выходной день "для форса" в шляпе, то весь
двор смотрел на него с непременной ухмылкой. Ходивших в шляпах у нас
именовали не иначе как "начальниками" или "инженерами".
Мой отец, Ефим Яковлевич Гельман, редко носил шляпу, хотя и был инженером.
Настоящим! Потому что еще до войны окончил в Киеве вечернее отделение
строительного института. Правда, в Москве он не поднялся выше старшего
прораба. Поэтому чаще на улице я видел его не в шляпе, а тоже в кепке.
Местный люд отца уважал - с ним не только всегда любезно здоровались, но и
заходили посоветоваться. Моя мать, Соя Захаровна Трейберман, врач по
профессии, держалась от соседей особняком. И не потому, что обладала
каким-то непомерным гонором. Наоборот, выражаясь современным языком, она
была даже коммуникабельнее отца. Просто работала моя мама в буквальном
смысле с утра до вечера. Так получалось, что наш семейный бюджет держался
не на папиных заработках, а на маминой зарплате. Поэтому нередко и выходные
дни мама прихватывала для дежурств в больнице или поликлинике. Не то что на
дворовые посиделки у нее времени не оставалась - она и через двор проходила
или ранним утром или поздним вечером. Мы, дети (то есть я с сестрами),
иногда днями маму не видели.
Однажды я услышал, как одна не старая еще тетка из соседнего подъезда
громко советовала какому-то мужику: "Ты к еврею иди! Он тебе и посоветует,
и заявление напишет!". Мне совсем не хотелось думать, что она имела ввиду
моего отца, но, завидев меня, тетка прямо спросила: "Отец-то дома?".
Сомнения сразу же рассеялись.
И вот тут появился дядя Коля, живший в подвале в доме напротив. Он, как обы
чно, был чуть подвыпившим, его раненая левая рука подрагивала, но выглядел
инвалид войны вполне добродушным. Дядя Коля подошел к тетке, сделал сильный
вдох через нос и сказал медленно, но громко: "Слышь, Матрена, ты не к еврею
посылай, а к Ефиму Яковлевичу. Национальность всякий раз поминать, деваха,
не следует. Но вначале вот через сынка хотя бы разрешение спросила". Не
дожидаясь ответа, дядя Коля повернулся ко мне. Он почувствовал, что
неожиданно прозвучавшее теткино "еврей" напугало меня, и, чтобы как-то
подбодрить, весело подмигнул.
Вечерами пьяными голосами полнилась вся округа. Драки даже со
смертоубийством в Измайлове не были редкостью. И, тем не менее, о грабежах
и насилиях я тогда наслышан не был. Может быть, из-за малолетства от таких
сведений меня просто оберегали. Но вполне допускаю, что в те времена раны
от недавно завершившейся войны были еще свежи и людей интересовала жизнь
сама по себе. Даже такая, которая сегодня называется всего лишь выживанием.
В нашем дворе жил Зюзя. Точнее говоря, он жил даже не во дворе, а в
буквальном смысле за двором, в одноэтажном бараке рядом с помойкой. Тогда
ему было лет под сорок. Мы, пацаны, его боялись. Зюзя жил со старухой
матерью, спина которой совсем не разгибалась. Вероятно, проходившим мимо
ребятам фигура Зюзиной матери казалась смешной. Но если Зюзя слышал смех,
он хватал кирпич, который почему-то всегда оказывался рядом с ним, и во всю
прыть мчался на обидчика. Признаюсь, я долго не знал, что Зюзя - еврей.
Более того, я и предположить не мог, что этот, как я считал, безумный ч
еловек - храбрый солдат, награжденный орденами и медалями. О том, что Зюзя
- герой, ставший инвалидом в результате тяжелой контузии, рассказал мне тот
же дядя Коля.
Дядю Колю я часто видел в подпитии, но в стельку пьяным - никогда. Однажды
на моих глазах он сильно врезал мужику, сказавшему в адрес Зюзи "жидовская
морда". Случилось это в некотором смысле знаменательное событие на 3-й
Парковой улице, рядом с продовольственным магазином. По всей видимости,
мужики вместе выпивали и простецкий вид дяди Коли обманул его собутыльника.
Не знал тот, что выпивающие русские люди могут сильно ненавидеть
антисемитов.
Мне было одиннадцать лет, и я считал себя человеком вполне взрослым. Конеч
но, мне очень хотелось иметь друзей возрастом старше себя. Толик Жирный и
был годом постарше, но настоящим другом быть никак не мог. Потому что
обзывал Севку Лещинского "евреем". Севка жил в соседнем подъезде моего
дома, а не в доме напротив, где жил Толик. Севкина бабушка знала идиш и ч
асто беседовала на нем с моей бабушкой, маминой мамой. Но сам Севка свое
еврейство пытался скрыть. Однако ему плохо это удавалось. Возможно, если бы
он выдавал себя за представителя какого-либо из кавказских народов, то мог
бы, так сказать, "навести тень на плетень". Но Севка представлялся дворовым
антисемитам "чистокровным русаком-сибиряком". Однако семитские черты из
него буквально выпирали. А может, они и не семитскими были вовсе. Ведь его
бабушка по матери была гречанкой и только по отцу - еврейкой. В некотором
смысле бабушка Севы была дворовой знаменитостью, ибо говорила на нескольких
языках. Когда в фестивальные дни лета 1957 года в наш двор случайно забрело
несколько групп иностранцев, она смогла перемолвиться с греками, немцами и
французами.
Еще одной знаменитостью двора считался Рома Сафиуллин. Он был старше всех
дворовых ребят, учился на историческом факультете университета и писал
стихи. Одно его стихотворение даже напечатала "Пионерская правда", а другое
прозвучало в радиопередаче "Пионерская зорька". Рома был внуком какого-то
видного башкирского революционера, расстрелянного во времена сталинщины. Он
знал немецкий язык и однажды, к неописуемому моему удивлению, заговорил с
моей бабушкой на идиш. Я был уверен, что Рома говорит с бабушкой
по-немецки, а она, ввиду родственности языков, вполне его понимала. Честно
говоря, я и до сих пор так думаю, хотя Рома уверял меня, что умеет
изъясняться именно на идиш.
Особый разговор - о Севиной маме. В нее нельзя было не влюбиться. Такие
красивые женщины могли жить только на других планетах, а она ходила по
нашему двору. Мама Севки была полькой и говорила по-русски с легким
акцентом. Когда через несколько лет я увидел и услышал по телевидению Эдиту
Пьеху, то поразился сходству самой красивой женщины нашего двора со
знаменитой певицей. В принципе Всеволод Лещинский, наверное, имел право не
считать себя принадлежащим к семитскому племени. Но ведь правильно говорят,
что бьют не по паспорту, а по другому месту.
И надо же такому было случиться - меня, чистокровного еврея, из-за
курносости и широкой физиономии, если не знали фамилию, обычно принимали за
азербайджанца или узбека. Тоже, скажу вам, приятного мало, но все
же...Толик вообще же по "пятому пункту" претензий лично ко мне никогда не
предъявлял. Скорее, даже наоборот. Однажды Славик Максимов, самый нач
итанный из всех наших дворовых пацанов, после просмотра одного из фильмов о
Великой Отечественной войне неожиданно заявил, что "единственное, что немцы
правильно делали, так это то, что они убивали евреев". Прошло уже много
лет, я давно распрощался с детством, но мне неприятно вспоминать тот
эпизод, потому что не заехал я тогда Славику по физиономии. Однако
безнаказанным юный антисемит все-таки не остался. Максимову хорошенько
вмазал тот самый Толик Жирный. Он в момент Славкиного откровения стоял как
раз рядом со мной и все слышал. Но позже Толик меня сильно разочаровал.
Оказывается, он просто ненавидел Славку Максимова, потому что его отец,
Максимов-старший, которого мы звали дядей Мишей, занимал в милиции какую-то
должность, и однажды отказал отцу Толика в помощи вновь прописаться в
Москве после отсидки. Жирным Толика прозвали за габариты еще до возвращения
его отца из мест не столь отдаленных. Помню, как жарким июльским днем в наш
двор вошел худой, как щепка, отец Толика. Все-таки поразительно, как
действует на детей, говоря современным языком, визуальный ряд. Толику сразу
же "вернули" его настоящую фамилию. Из Жирного он вновь стал Титовым.
Однажды зимним вечером мы с Толиком подрались. Так, ничего особенного. Маль
чишеские разборки. Да и драки-то, по сути, не было - ну, пацапались малость
пацаны-пацанчики. И все бы ничего, но проходивший мимо мужик имел цепкий
взгляд. На евреев, понятное дело. Не думаю, что он лично знал меня, но с
азербайджанцем или узбеком не спутал. С диким воплем: "Жиды русских бьют!"
он ударил кулаком меня в лицо. Ударил сильно! Очень сильно! Таких ударов я
больше никогда в жизни не получал. Конечно, на ногах не устоял, упал.
Падая, заметил убегавшего Толика, которого, по-видимому, такая "помощь"
просто до смерти напугала. Потом я почувствовал сильные руки, которые меня
поднимали. Встал на ноги. Выплюнул кровь, заполнившую весь рот, на снег. По
чувствовал языком, что внутренняя сторона щеки рассечена. Ищу глазами
мужика-обидчика, но его нет. Надо мной склонился дядя Коля. Он ободряюще
улыбается, что-то говорит, но я ничего не слышу. Внизу же у моих ног корч
ится тот самый поднявший на меня руку мужик. Из его носа в два ручья течет
кровь. Он пытается подняться, кричит и матерится. Но дядя Коля, сильно
рассвирипев, вновь ему врезал. Тут из подъезда уже моего дома выбежало
несколько теток. Они жили на первом этаже и выскочили в валенках, в спешке
наброшенных на плечи хламудах, напоминавших пальто. Только одна была в
накинутой шали. Ее, тетю Таню, я хорошо знал, потому что одно время она
работала вместе с моим отцом, и иногда заглядывала к нам на правах соседки
и бывшей сослуживицы.
Тетя Таня протянула мне полотенце. Сразу я и не понял, зачем. Тогда она
просто приложила его к моим губам. В ту же секунду я кашлянул - и полотенце
окрасилось в красный цвет. И в самом деле, рана во рту была достаточно
серьезной, заживала она несколько месяцев. Женщины оттащили в сторону
ударившего меня мужика, а дядя Коля, сделав вид, что забыл о нем, подошел
ко мне и высказал мысль, а точнее - дал совет, которым я смог
воспользоваться только спустя несколько десятилетий: "Эх, ингалэ-ингалэ!
Всех антисемитов и погромщиков не перебьешь. Сподобится случай - уезжай в
Израиль".
Дядя Коля не был евреем. Но меня не удивило, что он обратился ко мне на
идиш, назвав "ингалэ", то есть "мальчиком". Историю его жизни мне
рассказывали папа, мама и особенно бабушка. С бабушкой, Марьям Гершковной
Трейберман, урожденной Гольдшмидт, дядя Коля всегда разговаривал на ее
родном языке. Он, русский по отцу и матери, вырос в Белоруссии, в еврейском
местечке, даже успел поучиться в еврейской школе. И влюбился он еще на
школьной парте в красивую "мейделэ", которую звали Соней, - рассказывал он
бабушке. "Мейделе" стала его женой, и вскоре у него появилась еще одна <<а
шейнэ мейделэ" ("красивая девочка") - их дочь. Первую семью дяди Коли, жену
и троих детей, оставшихся на оккупированной территории где-то в Минской
области, убили. Дядя Коля воевал, несколько раз был ранен, лечился в
госпиталях, а когда вернулся с фронта в родные места, узнал, что палачами
самых дорогих ему людей были соседи. Некоторых по приговору советского суда
повесили, некоторым дали срок, а один, отсидев пару лет, успел выйти. Дядя
Коля пришел к этому палачу домой и расправился с ним, как потом он
говорил,"по законам военного времени". Что это значило, точно сказать не
могу - может быть, дядя Коля прикончил убийцу своих детей и жены, может
быть, покалечил, но три года за этот самосуд он отсидел.
Дядя Коля не стеснялся и с моим отцом говорить на идиш. Мне даже казалось,
что дядя Коля знал этот язык лучше папы. И почти наверняка так оно и было в
действительности. Ведь мой папа намного был старше дяди Коли, учился в
хедере еще до революции, потерял родителей в детстве, а с сестрами и
братьями говорил только по-русски. С мамой и бабушкой, своей тещей, папа
редко переходил на еврейский язык. По-моему, мама и бабушка, выходцы из
украинского местечка, не всегда понимали литовско-белорусский диалект отца.
А дядя Коля окончил еврейскую школу в начале 30-х годов и с женой и в своем
довоенном доме нередко переходил на идиш.
...До сих пор не могу понять, как меня угораздило тогда влюбиться. Мне было
уже двенадцать лет, а ей четырнадцать. Мою избранницу звали Ирой. Она была
сестрой моего дворового приятеля Бори Деева, который, как и Лещинские, жил
в соседнем подъезде на втором этаже. Но с Лещинским Деевы особенно не
дружили. Лещинский-старший был простой инженер, и его семья занимала самую
маленькую комнату в трехкомнатной коммуналке. Отец же Бори занимал
ответственный пост.Об этом знал весь двор. Потому что только у Деевых в
нашем доме была отдельная квартира. Да и не какая-нибудь,а трехкомнатная.
Потом за отцом Бори каждое утро заезжала машина "Победа". Не знаю, как так
получалось, но с работы он нередко возвращался на шикарном "ЗИМе". У Бори
была своя "детская", в которую он иногда приглашал меня и еще нескольких
ребят с нашего двора. Все пацаны, и я в том числе, Борину квартиру считали
хоромами. Однако завсегдатаем Бориной "детской" был только один человек -
Славик Максимов.
Моя первая в жизни любовь закончилась неожиданно быстро. Ира меня просто
напугала. Однажды как бы невзначай она спросила: "Ты знаешь, как
"расшифровывается" Берия?". Сразу ее вопроса я не понял. После "дела
Лаврентия Берии" прошло шесть лет, и с чего вдруг моя первая любовь назвала
эту фамилию, для меня и сегодня загадка. Но тогда Ира "пояснила": "Вот,
если читать эту фамилию справа налево,то получается - "Я Изменник Родины
Еврейской Банды". Конечно, я обомлел от такой "расшифровки". И поэтому
запомнил на всю жизнь.
На этом месте я просто обязан остановить свое повествование и выразить -
пусть через десятилетия - свою благодарность Роме Сафиуллину. Когда я ему,
единственному, открыл Ирину "расшифровку", он вначале только рассмеялся, но
уже на следующий день подошел и задал, по сути, риторический вопрос: "А ты
знаешь, как расшифровывается французский город Ницца?". Я не знал. "А очень
просто, - серьезно объяснил Рома, - Ницца - это половина от "задницы",
просто так город нельзя было называть". Вряд ли Рома сам бы додумался до
подобной "расшифровки". Скорее всего, ему помог весьма эрудированный отец.
Но абсурдность "расшифровки" Ниццы продемонстроровала полнейшую нелепость
привязки евреев к Берии. Мне стало легче.
...Странно, конечно! Отец Славика, офицер не то милиции, не то бери выше -
органов, ходивший в штатском, почти всегда возвращался домой в сильном
подпитии. Если время не было поздним и у подъезда на лавочке сидела хотя бы
одна старушенция, дядя Миша непременно останавливался, по-старорежимному
целовал даме ручку, и начинал разгоаор "за жизнь". Пару раз он "попадал" на
мою бабушку, которая была от него в восторге. Убежден,что, кроме отца
Славика, моей бабусе, неграмотной женщине из украинского местечка, в жизни
никто руку не целовал. Правда, ни мой отец, ни дядя Коля с отцом Славика не
общались. Не скажу, что они его опасались. Скорее, не относились с
уважением. Мать же Славика однажды выдала такое, что, будь рядом дядя Коля,
тот день для матери Славика мог бы стать последним.
Дело в том, что моя бабушка молилась. Не скажу, что ежедневно, но часто.
Повторюсь, она не умела читать и писать ни на одном языке. Разумеется, она
не знала иврита, поэтому молилась на идиш. Во время молитвы бабушка
плакала, вспоминала своих дочерей, внуков, мужа,с естер, родственников,
убитых немецкими пособниками на Украине. Чаще всего бабушка молилась, стоя
у окна. И надо же такому случиться - однажды жарким летним вечером, когда
окна почти у всех москвичей открыты настежь, ее молитву услышала мать
Славки Максимова. Непонятные идишские слова и плач бабушки очень не
понравились тете Свете. Она не поленилась спуститься с третьего этажа на
второй, позвонила в дверь нашей коммунальной квартиры, вызвала мою бабушку
на лестничную клетку и сказала ей, что "Гитлер евреев не добил, а вот она,
Светлана Максимова, их добьет, если еще хотя бы еще раз услышит ее
молитву".
Мой папа отличался вспыльчивостью. Фронтовик, контуженный и раненный в
штыковой атаке, он и меня учил не жаловаться, а самому решать свои мальч
ишеские проблемы. В принципе я так и делал. Но и папа свои проблемы решал
по-мужски. Моя мама была известным врачом. Она занимала должность
заместителя главврача поликлиники No104 Пролетарского района Москвы. Мама,
член партии с довоенным стажем, участница войны, награжденная несколькими
боевыми орденами и медалями, по сравнению с отцом была олицетворением
спокойствия. Ее, к счастью, не коснулось "дело врачей", и в измайловский
период нашей жизни мать и отца занимал один вопрос - квартирный.
До переезда в Измайлово мы жили в центре Москвы, на Маросейке, там я и
родился. На самом деле, мы не могли там жить. Разве возможно жить шестерым
в семиметровой комнатушке в подвале? Из удобств наличествовал только
туалет, в который сегда была очередь. Почему-то себя я отчетливо вспоминаю
сидящим на горшке рядом с этим туалетом. Еще помню, что разместиться в
семиметровке мы смогли, только сделав пристенные нары наподобие вагонных
верхних полок, на которых спят пассажиры поездов дальнего следования.
Когда мы переехали в Измайлово, в комнату площадью 22 квадратных метра, то
по сравнению с прежним жилищем, новое поначалу казалось дворцом. Но,
понятно, коммуналка долго раем казаться не могла.
Семья Максимовых состояла из четырех человек. У Славки был маленький брат.
Правильно говорят, что безнаказанность только распаляет хулиганов. Светлана
Максимова, угрожавшая моей бабушке расправой, несомненно, неверно расценила
молчание старушки. Моя бабушка не испугалась угроз соседки с верхнего этажа
и продолжала молиться. Однажды утром в субботу (а тогда суббота, напомню,
была рабочим днем) в дверь нашей квартиры опять позвонила Светлана
Максимова. Ей открыла наша соседка по коммуналке, которая в национальном
отношении была вполне нейтральной. Она, по всей видимости, ничего не
подозревая, впустила Максимову в квартиру. Но на сей раз тетя Света, резво
пройдя по коридору, без стука открыла дверь нашей комнаты.
Бабушка как раз в тот момент открывала холодильник, а я, сидевший за
уроками, успел повернуть голову, реагируя на звук открываемой двери. Всё, ч
то произошло в последующие минуты, я вспоминаю как замедленный
короткометражный фильм. Женщина, которую я звал тетей Светой, зайдя со
спины бабушки, не произнеся ни слова, взяла ее за волосы и потянула к себе.
Моя же бабушка, державшая в руках тарелку, которую так и не успела
поставить в холодильник, ухитрилась в каком-то акробатическом полуобороте
вмазать этой самой тарелкой Светлане Максимовой по ее застывшему в
юдофобской злобе лицу. Или у моей бабушки, всегда отличавшейся худобой,
рука, тем не менее, оставалась тяжелой, или тогдашние тарелки производились
на совесть, но антисемитская физиономия Светланы Максимовой сразу же
окрасилась в красный цвет. Она заорала благим матом и выбежала из нашей
комнаты. Должен сказать, что и моя бабушка в карман за словом в тот момент
не полезла. Она выкрикнула вслед стороннице гитлеровского решения
еврейского вопроса несколько фраз на очень простом русском языке.
Окровавленная Максимова выбежала на улицу, где у нее немедленно нашлись
"защитники" и "защитницы". Одна из этих "защитниц" проявила завидную
сноровку и прыть, и уже через минуту стучалась в дверь нашей коммуналки.
Излишне говорить, что пока она одолевала ступени до второго этажа, из ее
рта звучали не только оскорбления, но и угрозы. Наверное, в тот момент моя
бабушка вспомнила 1919 год, когда она сковородой отбилась в своем местечке
от деникинца, пытавшегося ее изнасиловать. Поэтому она открывала дверь
"защитнице", уже "вооруженная" тяжелой сковородой. Терять бабушке было неч
его, а со сковородой она выглядела весьма решительно. Первая "защитница"
явно струсила, увидев "вооруженную" старушку. Но снизу на помощь ей
поспешали еще несколько соседей, решивших проучить старую еврейку. Тем не
менее, мне стало страшно только в тот момент, когда я увидел дядю Мишу.
Нет! Это был уже не тот "дядя Миша", который по пьянке целовал руки
женщинам, сидевшим у подъезда. Это был совершенно другой человек - с
налитыми злобой глазами, с пистолетом в руке. Я закричал. Помню крик еще
какой-то женщины, которая, хотя и пришла наказывать мою бабушку, все-таки
смертоубийства не желала.
Крик сделал свое доброе дело.Спасение пришло в лице нашего дяди Коли. Он
появился из-за спины Максимова-старшего и, встав перед ним, загородил своим
телом не только бабушку, но и вход в квартиру.
"С оружием шутить не надо, Михаил!" - спокойно сказал дядя Коля. Максимов
внимательно посмотрел на него и с заметным недовольством спрятал пистолет в
кобуру, которая висела у него на поясе. Я взглянул на бабушку.С ее лба
текла кровь. Оказывается, Максимова, схватив старушку за волосы, так ее
тряхнула, что поранила лоб. Дядя Коля тоже увидел кровь и, конечно же,
понял, что здесь произошло. Мне показалось, что с приходом дяди Коли
страсти вот-вот улягутся. Но я ощибся. Максимов-старший сделал только вид,
что уходит. Через секунду, изловчившись, он ударил бабушку в лицо.
Возможно, потому, что был сильно нетрезв или ему кто-то помешал, но ударил
Михаил старую женщину по касательной, прямого удара не получилось. Бабушка
отлетела к стене противоположной входной двери, упала на пол, но сознания
не потеряла. Увидев ее на полу, Максимов-старший радостно произнес: "Вот
тебе, жидовская ведьма, от имени тех, кто всех вас не добил".
Здесь Максимов допустил промах. Серьезный промах! Для представителя
спецслужбы просто непростительный! Не учел он, что на дядю Колю такие
выражения действовали, как красная тряпка на быка. "Паскуда!" - тихо
произнес дядя Коля и, взяв Максимова за грудки, сильно врезал ему кулаком
здоровой руки в челюсть. Удар был настолько мощным, что прежде, чем
покатиться по ступенькам, Максимов сбил двух стоявших на лестнице женщин.
Одолев по воздуху лестничный пролет, тот, кого еще недавно пацаны звали
дядей Мишей, мешком плюхнулся на ступеньки. Дядя Коля спустился вниз,
поднял за грудки поверженного антисемита и громко произнес: "Это тебе от
имени еврейского народа!".
... Дядю Колю убили 6-го мая 1961 года. На той же 3-й Парковой улице, у
того же продовольственного магазина. Он услышал антисемитскую тираду - трое
мужиков обсуждали "еврейский вопрос". Пройти мимо дядя Коля не мог. В
завязавшейся драке его пырнули ножом. Он умер мгновенно.
-*http://subscribe.ru/
Код этой рассылки: media.news.online.interesno2005
