Учим английский язык, читая классическую литературу.

The little priest had stepped out into the main avenue, and now returned with the fallen sword, which looked ludicrously large and theatrical when attached to his dumpy figure, at once clerical and commonplace.

Маленький священник отошел было на главную аллею и теперь вернулся с брошенной шпагой, - в руках этого приземистого человечка в сутане, да притом такого с виду буднично заурядного, она выглядела нелепо огромной и театральной.

"Just before the police come," he said apologetically, "has anyone got a light?"

- Пока полицейские еще не подошли, у кого-нибудь есть огонь? - спросил он, будто извиняясь.

The Yankee journalist took an electric torch from his pocket, and the priest held it close to the middle part of the blade, which he examined with blinking care. Then, without glancing at the point or pommel, he handed the long weapon to the doctor.

Кидд достал из кармана электрический фонарик, священник поднес его поближе к середине клинка и, моргая от усердия, принялся внимательно его рассматривать, потом, не взглянув ни на острие, ни на головку эфеса, отдал оружие доктору.

"I fear I'm no use here," he said, with a brief sigh. "I'll say good night to you, gentlemen."

- Боюсь, я здесь бесполезен, - сказал он с коротким вздохом. - Доброй ночи, джентльмены.

And he walked away up the dark avenue towards the house, his hands clasped behind him and his big head bent in cogitation.

И он пошел по темной аллее к дому, сцепив руки за спиной и в задумчивости склонив крупную голову.

The rest of the group made increased haste towards the lodge-gates, where an inspector and two constables could already be seen in consultation with the lodge-keeper. But the little priest only walked slower and slower in the dim cloister of pine, and at last stopped dead, on the steps of the house. It was his silent way of acknowledging an equally silent approach; for there came towards him a presence that might have satisfied even Calhoun Kidd's demands for a lovely and aristocratic ghost. It was a young woman in silvery satins of a Renascence design; she had golden hair in two long shining ropes, and a face so startingly pale between them that she might have been chryselephantine - made, that is, like some old Greek statues, out of ivory and gold. But her eyes were very bright, and her voice, though low, was confident.

Остальные заторопились к главным воротам, где инспектор и двое полицейских уже разговаривали с привратником. А в густой тени под сводами ветвей маленький священник все замедлял и замедлял шаг и наконец, уже на ступенях крыльца, вдруг замер. Это было молчаливое признание, что он видит молча приближающуюся к нему фигуру; ибо навстречу ему двигалось видение, каким остался бы доволен даже Кэлхоун Кидд, которому требовался призрак аристократический и притом очаровательный. То была молодая женщина в костюме эпохи Возрождения, из серебристого атласа; золотые волосы ее спадали двумя длинными блестящими косами, лицо поражало бледностью - она казалась древнегреческой статуей из золота и слоновой кости. Но глаза ярко блестели, и голос, хотя и негромкий, звучал уверенно.

"Father Brown?" she said.

- Отец Браун? - спросила она.

"Mrs Boulnois?" he replied gravely. Then he looked at her and immediately said: "I see you know about Sir Claude."

- Миссис Боулнойз? - сдержанно отозвался священник. Потом внимательно посмотрел на нее и прибавил: - Я вижу, вы уже знаете о сэре Клоде.

"How do you know I know?" she asked steadily.

- Откуда вы знаете, что я знаю? - очень спокойно спросила она.

He did not answer the question, but asked another:

Он ответил вопросом на вопрос:

"Have you seen your husband?"

- Вы видели мужа?

"My husband is at home," she said. "He has nothing to do with this."

- Муж дома, - сказала миссис Боулнойз. - Он здесь ни при чем.

Again he did not answer; and the woman drew nearer to him, with a curiously intense expression on her face.

Священник не отметил, и женщина подошла ближе, лицо ее выражало какую-то удивительную силу.

"Shall I tell you something more?" she said, with a rather fearful smile. "I don't think he did it, and you don't either."

- Сказать вам еще кое-что? - спросила она, и на губах ее даже мелькнула несмелая улыбка. - Я не думаю, что это сделал он, и вы тоже не думаете.

Father Brown returned her gaze with a long, grave stare, and then nodded, yet more gravely.

Отец Браун ответил ей долгим серьезным взглядом и еще серьезней кивнул.

"Father Brown," said the lady, "I am going to tell you all I know, but I want you to do me a favour first. Will you tell me why you haven't jumped to the conclusion of poor John's guilt, as all the rest have done? Don't mind what you say: I - I know about the gossip and the appearances that are against me."

- Отец Браун, - сказала она, - я расскажу вам все, что знаю, только сперва окажите мне любезность. Объясните, почему вы не поверили, как все остальные, что это дело рук несчастного Джона? Говорите все, как есть. Я... я знаю, какие ходят толки, и, конечно, по видимости, все против него.

Father Brown looked honestly embarrassed, and passed his hand across his forehead.

Отец Браун, явно смущенный, провел рукой по лбу.

"Two very little things," he said. "At least, one's very trivial and the other very vague. But such as they are, they don't fit in with Mr Boulnois being the murderer."

- Тут есть два совсем незначительных соображения, - сказал он. - По крайней мере, одно совсем пустячное, а другое весьма смутное. И, однако, они не позволяют думать, что убийца - мистер Боул-нойз.

He turned his blank, round face up to the stars and continued absentmindedly: "To take the vague idea first. I attach a good deal of importance to vague ideas. All those things that 'aren't evidence' are what convince me. I think a moral impossibility the biggest of all impossibilities. I know your husband only slightly, but I think this crime of his, as generally conceived, something very like a moral impossibility. Please do not think I mean that Boulnois could not be so wicked. Anybody can be wicked - as wicked as he chooses. We can direct our moral wills; but we can't generally change our instinctive tastes and ways of doing things. Boulnois might commit a murder, but not this murder. He would not snatch Romeo's sword from its romantic scabbard; or slay his foe on the sundial as on a kind of altar; or leave his body among the roses, or fling the sword away among the pines. If Boulnois killed anyone he'd do it quietly and heavily, as he'd do any other doubtful thing - take a tenth glass of port, or read a loose Greek poet. No, the romantic setting is not like Boulnois. It's more like Champion."

Он поднял свое круглое непроницаемое лицо к звездам и словно бы рассеянно продолжал: - Начнем со смутного соображения. Я верю в смутные соображения. Все то, что 'не является доказательством', как раз меня и убеждает. На мой взгляд, нравственная невозможность - самая существенная из всех невозможностей. Я очень мало знаю вашего мужа, но это преступление, которое все приписывают ему, в нравственном смысле совершенно невозможно. Только не думайте, будто я считаю, что Боулнойз не мог так согрешить. Каждый может согрешить... Согрешить, как ему заблагорассудится. Мы можем направлять наши нравственные побуждения, но коренным образом изменить наши природные наклонности и поведение мы не в силах. Боулнойз мог совершить убийство, но не такое. Он не стал бы выхватывать шпагу Ромео из романтических неясен, не стал бы разить врага на солнечных часах, точно на каком-то алтаре; не стал бы оставлять его тело среди роз, не стал бы швырять шпагу. Если бы Боулнойз убил, он сделал бы это тихо и тягостно, как любое сомнительное дело - как он пил бы десятый стакан портвейна или читал непристойного греческого поэта. Нет, романтические сцены не в духе Боулнойза. Это скорей в духе Чэмпиона.

"Ah!" she said, and looked at him with eyes like diamonds.

- Ах! - вырвалось у женщины, и глаза ее заблестели, точно бриллианты.

"And the trivial thing was this," said Brown. "There were finger-prints on that sword; finger-prints can be detected quite a time after they are made if they're on some polished surface like glass or steel. These were on a polished surface. They were half-way down the blade of the sword. Whose prints they were I have no earthly clue; but why should anybody hold a sword half-way down? It was a long sword, but length is an advantage in lunging at an enemy. At least, at most enemies. At all enemies except one."

- А пустячное соображение вот какое, - сказал Браун. - На шпаге остались следы пальцев. На полированной поверхности, на стекле или на стали, их можно обнаружить долго спустя. Эти следы отпечатались на полированной поверхности. Как раз на середине клинка. Чьи они, понятия не имею, но кто и почему станет держать шпагу за середину клинка' Шпага длинная, но длинная шпага тем и хороша, ею удобней поразить врага. По крайней мере, почти всякого врага. Всех врагов, кроме одного.

"Except one," she repeated.

- Кроме одного! - повторила миссис Боулнойз.

"There is only one enemy," said Father Brown, "whom it is easier to kill with a dagger than a sword."

- Только одного-единственного врага легче убить кинжалом, чем шпагой, - сказал отец Браун. .

"I know," said the woman. "Oneself."

- Знаю, - сказала она. - Себя.

There was a long silence, and then the priest said quietly but abruptly:

Оба долго молчали, потом негромко, но резко священник спросил:

"Am I right, then? Did Sir Claude kill himself?"

- Значит, я прав? Сэр Клод сам себя убил?

"Yes" she said, with a face like marble. "I saw him do it."

- Да, - ответила она; и лицо ее оставалось холодно и неподвижно. - Я видела это собственными глазами.

"He died," said Father Brown, "for love of you?"

- Он умер от любви к вам? - спросил отец Браун.

An extraordinary expression flashed across her face, very different from pity, modesty, remorse, or anything her companion had expected: her voice became suddenly strong and full.

Поразительное выражение мелькнуло на бледном лице женщины, отнюдь не жалость, не скромность, не раскаяние; совсем не то, чего мог бы ожидать собеседник; и она вдруг сказала громко, с большой силой:

"I don't believe," she said, "he ever cared about me a rap. He hated my husband."

- Ничуть он меня не любил, не верю я в это. Он ненавидел моего мужа.

"Why?" asked the other, and turned his round face from the sky to the lady.

- Почему? - спросил Браун и повернулся к ней - до этой минуты круглое лицо его было обращено к небу.

"He hated my husband because...it is so strange I hardly know how to say it...because..."

- Он ненавидел моего мужа, потому что... это так необычно, я просто даже не знаю, как сказать... потому что....

"Yes?" said Brown patiently.

- Да? - терпеливо промолвил Браун.