Дидро. Я полагаю, аббат, что вам не захотелось бы разговаривать с кем-нибудь,
кто никогда не отвечал на ваши вопросы?
Аббат. Конечно.
Дидро. Ну, а когда вы молитесь, то есть обращаетесь с речью к богу или
деве Марии, какой ответ вы получаете?
Аббат. Я и не жду ответа.
Дидро. Но к чему же тогда разговаривать?
Аббат. Вы ошибаетесь, дорогой философ. Вы смешиваете два понятия. Молитва
- не разговор.
Дидро. Что же это? Монолог?
Аббат. Да, если хотите. Это восхождение нашей души к богу. Это - излияние
чувств перед ним, это - доказательство и дань нашей любви и нашей благодарности ему;
очень часто это - также просьба, мольба.
Дидро. Но какова цель такой просьбы? Где гарантия ее выполнения, раз она
всегда упорно и неизменно остается без ответа? Словом, дорогой аббат, ваш бог - это
вечное безмолвие,- так, кажется, сказал Флешье. Вы никогда не слышите его голоса.
Вы напрасно будете взывать к нему:
"Отче! Отче! Сжалься! Прости! Умоляю тебя!..". Как бы ваши молитвы ни были пламенны
и пылки, умилительны, трогательны и убедительны, вы никогда даже не узнаете, дошли
ли они до него. Вы никогда не услышите, чтобы этот милосердный отец, к которому вы
так страстно взываете о помощи, ответил вам: "Дитя мое!" Помните женщину, которую
мы как-то видели в церкви св. Роха распростертой перед статуей богородицы? Она молилась,
плакала, рыдала... Это раздирало душу. Вы были так растроганы, что подошли и заговорили
с ней...
Магометане танцуют в своих храмах. Если бы я был султаном и хотел воспитать в
своих подданных общительность, я начал бы с того, что заставил бы танцевать в храмах
сначала мужчин и женщин отдельно, затем мужчин с женщинами. Потом с помощью имамов
я перенес бы религиозные танцы из храмов в частные дома, из домов - на улицы, так
чтобы религиозный характер танцев забылся и они стали общим публичным развлечением.
Я уже говорил вашему величеству, что национальная честность связана невидимыми
нитями с весьма существенными качествами и что невозможно внушить честность людям
низшего состояния, не воспитывая их. Я сознавался вашему величеству, что подходящего
средства для этого я не знаю. Когда я позже пораздумал над этим, мне пришла в голову
такая нелепая идея. Хождение в баню здесь - почти религиозный обычай. Я поручил бы
священникам усердно проповедовать святость бани. От утверждения святости бани они
естественно перешли бы к похвалам гребню и щетке, изобразив чистоплотность как дело
важное, серьезное и угодное богу. Таким путем священники избавили бы постепенно наших
мужиков от насекомых. Ваши священники в Петербурге делали бы то же самое дело, что
в Амстердаме делают почитаемые там всеми журавли и аисты, являющиеся грозой для мышей,
крыс и всех водяных насекомых...
Двадцатый век по Р.Х. был эпохою последних великих войн, междоусобий и переворотов.
Самая большая из внешних войн имела своею отдаленною причиною возникшее еще в конце
XIX века в Японии умственное движение панмонголизма. Подражательные японцы, с удивительною
быстротою и успешностью перенявши вещественные формы европейской культуры, усвоили
также и некоторые европейские идеи низшего порядка. Узнав из газет и из исторических
учебников о существовании на Западе панэллинизма, пангерманизма, панславизма, панисламизма,
они провозгласили великую идею панмонголизма, т.е. собрание воедино, под своим главенством,
всех народов Восточной Азии с целью решительной борьбы против чужеземцев, т.е. европейцев.
Воспользовавшись тем, что Европа была занята последнею решительною борьбою с
мусульманским миром в начале XX века, они приступили к осуществлению великого плана
- сперва занятием Кореи, а затем и Пекина, где они с помощью прогрессивной китайской
партии низвергли старую маньчжурскую династию и посадили на ее место японскую. С
этим скоро примирились и китайские консерваторы. Они поняли, что из двух зол лучше
выбрать меньшее и что свой своему поневоле брат. Государственная самостоятельность
старого Китая все равно была не в силах держаться, и неизбежно было подчиниться или
европейцам, или японцам.
Но ясно было, что владычество японцев, упраздняя внешние формы китайской государственности,
оказавшиеся притом очевидно никуда не годными, не касалось внутренних начал национальной
жизни, тогда как преобладание европейских держав, поддерживавших ради политики христианских
миссионеров, грозило глубочайшим духовным устоям Китая. Прежняя национальная ненависть
китайцев к японцам выросла тогда, когда ни те, ни другие не знали европейцев, перед
лицом которых эта вражда двух сродных наций становилась междоусобием, теряла смысл.
Европейцы были вполне чужие, только враги, и их преобладание ничем не могло льстить
племенному самолюбию, тогда как в руках Японии китайцы видели сладкую приманку панмонголизма,
который вместе с тем оправдывал в их глазах и печальную неизбежность внешней европеизации...
Буду рад, если Вы разместите мою кнопку на Вашей странице, просто вставьте
этот код на страницу:
<a href="http://www.citycat.ru/philosophy/"><img src="http://www.citycat.ru/philosophy/button.gif"
alt="Золотая Философия" border=0 width=88 height=31></a>