Анонсы материалов журнала БЛИН
за 09-13 сентября 2002 года

нетленка

Жил-был старик со старухой. Жил, жил, да и помер, как час его пришёл. Взяла старуху тоска одной век доживать. Родила она тогда себе сыновей, семерых сразу, чтоб веселей было. Симеонами назвала, в мужнину честь. Другие-то имена старуха все позабыла — давно уж жила вдали от людей.

Вот растут Симеоны не по дням, а по часам. Все красавцы удалые, все равны как на подбор, один в одного, точно яйца от одной пеструшки — близнецы, одним словом, однояйцовые. Кабы были в округе девки — тяжко б им пришлось: поди выбери себе, кто больше люб, когда они все на одно лицо, и на одну стать к тому ж! Да не водилось под боком ни девок, ни людей, и братьям Симеонам одно оставалось: с утра до вечера в поле пахать, мысли, значит, всякие от себя отгонять.

И вот случилась такая оказия, что ехал тою стороною царь. С охоты ли, а может, от полюбовницы своей — того уж теперь не выведаешь. Глядит: семеро парней в поле землю пашут. А царю-то всё интересно, справный был государь, хозяйственный; может, думает, заговор супротив него мыслят, вот и собрались такою толпою. И посылает он своего посыльного, что нарочно для таких случаев при нём был:

— А ну иди-ка ты, — говорит, — посыльный, вон к тем мужикам, разузнай, кто таковы да чего задумали.

Побежал посыльный к Симеонам, говорит, так, мол, и так, послал меня государь наш. Испросить велел, чего вы тут делаете да откуда такие взялись. А Симеоны его обратно посылают хором:

— А ну иди-ка ты, посыльный, да по матушке, и передай царю нашему батюшке, что мы тут пашем, как проклятые, отцову землю, а зовут нас Симеонами. Братья мы промеж собой, близнецы одноимённые да однояйцовые.

Воротился тот к царю, поплакался, что Симеоны его разобидели, да всё, что близнецы велели, передал: и про имя одно, и про яйцо. А царь дивится: никогда, говорит, о таком не слыхивал, чтобы у семерых братьев даже только имя одно на всех имелось, а тут дела и того пуще обстоят! Чудо, говорит, и языком цокает. Словом, не шибко учёный был царь, вот и впал в заблуждение по незнанию. А может, то посыльный Симеоновы слова переврал.

Вдругорядь послал царь посыльного к братьям, велел сказать, что непременно желает их у себя в палатах царских лицезреть. Оно и понятно: в царстве-то до сей поры никаких чудес не водилось, окромя яиц заморского мастера Фаберже. Будет теперь чем пред чужеземными послами похваляться.

Вот приходят Симеоны в царский терем и становятся все в ряд, по старшинству — хоть и близнецами были, а всё ж чередой на белый свет появлялись, не кагалом. А царь не желает им до поры выдавать, для чего они ему сгодиться могут, вот и говорит для отводу глаз:

— Признавайтесь, братья, кто из вас какому ремеслу обучен. У меня ведь в палатах за красивые глаза токмо родня моя живёт, а прочие все пользу приносят.

А у братьев-то Симеонов сызмальства только плуг да пахота в голове — другого дела не знают. Да смекают, что царю в палатах пахари не больно-то нужны. Неровён час, выгонит взашей восвояси, опять впахивать доведётся.

Выходит тогда вперёд старший Симеон.

— Я, — говорит, — могу голыми руками выковать столб железный, саженей этак с двадцать.

Царь, понятно, о таком и не слыхивал. Не удержался, бровь свою густую, царскую приподнял, словам таким дивясь. А тут второй брат выступает:

— Я, — говорит, — могу этот столб взять голыми руками и в землю вбить.

Третий брат, покуда царь-батюшка не взялся удивления своего вголос выказывать, тут же встрял:

— А я могу голыми руками на этот столб влезть!

Малость поразмыслил и добавил:

— И оттуда оглядеть всю землю кругом: что там, дескать, в мире делается? За морями там, за горами всякими... Вот.

— Да ну! — говорит царь и вторую бровь ввысь тянет в изумлении. О прежних чудесах, для каких Симеонов в палаты позвал, и вовсе позабыл.

А тут четвёртый брат шаг вперёд делает. Не сумел он выдумать, как с этим столбом третьего брата в небылицах переплюнуть, и зацепился мыслью за моря. Говорит:

— Могу голыми руками корабль смастерить, чтоб по морям ходил.

Пятый тогда говорит:

— А я могу этот корабль товарами загрузить по самую маковку. Мачту то есть. И торговать ими за морями, за горами.

— Голыми руками? — дивится царь.

— А то! — кивает пятый Симеон.

А тут и шестой выходит, братьев старших оглядывает и шапку свою под ноги бросает с размахом:

— И-и-и-эх! — говорит. — Могу, стало быть, голыми руками взять этот корабль, и с ним, да с товарами, что на нём, да со всем корабельным людом — нырнуть прямо в море и плавать под водою, сколько надобно.

Поглядели братья на шестого, глаза большие сделали. Мол, ты, брат, ври, да не завирайся. Кому такое надобно — под водой век свой доживать?

Добавляет тогда шестой Симеон:

— А и вынырнуть потом могу, коли нужда на то будет!

— Вот это да, — царь им говорит. — Вот это вы молодцы, братья Симеоны. Ну а ты, — к меньшему, седьмому брату обращается, — чем государя своего удивить сумеешь?

Приутихли тут старшие Симеоны. Младшенький-то брат средь них самым честным был, небылиц сочинять не горазд. Ну, думают, зарежет сейчас младшенький правду-матку до смерти.

Тот и зарезал:

— Я, — говорит, — воровскому мастерству обучился самоучкой. Могу голыми руками добыть всё, что только пожелаю.

Тут царь брови свои, что от удивления Симеоновыми мастерствами вздёрнул, обратно нахмуривает, говорит грозным голосом:

— Такого искусства мне при дворе не надобно. Так что иди-ка ты, брат, из терема, а то даже и из царства моего куда подальше. Даю тебе на то три дни ровно, а не управишься — так я тебя без суда и следствия удавлю. Голыми, значит, руками.

Пригорюнился седьмой брат, что царь с ним, точно с посыльным, обращается. Да и старшие на него зашипели: ты чего, говорят, не мог измыслить какую небывальщину? А он рубаху на себе рвёт:

— Я, — говорит, — честный вор! Я не могу неправду сказать, даже царю-батюшке!

Хорошо, царь братней перебранки не слыхал — ему в тот час бояре принялись советы свои на ухо нашёптывать. И нашептали, что надо, мол, батюшка, оставить вора при дворе — и его ремесло крепко сгодиться может.

А надобно сказать, что у царя того зазноба была — царевна, что за далёкими морями, за высокими горами, в тридевятом царстве проживала да лавку у резного оконца зазря просиживала. Правду сказать, сам царь её не видал ни в глаза, ни в прочие части тела, однако слухи ходили, что больно писаной красавицей была. Царь по ней, конечно, сох и день и ночь. Давно уж послал бы за ней сватов — у него аккурат для таких межгосударственных дел был при себе посол на посылках, — да вот беда: не ведал никто, где то царство-государство находится, в какой стороне.

Вот бояре и нашептали царю, что, дескать, в этом деле ему сгодятся Симеоны, а пуще всех — вор, меньшой. Поразмыслил царь чуток, поразмыслил другой. Симеоны-то ему для другого были надобны. Да всё ж надумал, что царевна для послов чужеземных получше иных чудес выйдет, согласился с боярами.

[ читать со второй страницы ] [ читать другие сказки ]

библиофобия

Широкая распространённость какой-либо идеи не может быть аргументом в пользу её истинности. С другой стороны, иногда встречаются такие мысли, в правдивость которых так и хочется поверить всей душой, и сознательный отказ от этой веры чреват потрясением вплоть до ощущения бессмысленности дальнейшей жизни. Одна из таких привлекательных и потому распространённых иллюзий — мысль о высшем предназначении России, о доселе невиданном пути развития человечества, указать который призвана именно Россия, причём произойдёт это скоро — ещё до завершения эры Водолея.

[ читать всё ]

Марек Хласко утверждал, что нельзя построить литературный рассказ исключительно на подлинных фактах. Люди не верят в то, свидетелями чего сами были, и «никто не в состоянии поверить в правду». Агота Кристоф написала книжку, прочитав которую, начинаешь верить во что угодно.

[ читать всё ]

аудизм

Есть такой старый околокомпьютерный анекдот. «Иисус изменил твою жизнь. Сохранить изменения? Да/Нет/Отменить». Не могу похвастаться, что все было настолько буквально, да и не до такой степени очевидно, однако сейчас, оглядываясь назад, имею право уверенно сказать: в свое время я подсознательно ответил «Да». Потому что без Jesus Christ Superstar жизнь несомненно была бы иной.

[ читать всё ]

Хотите тест на модность? Назовите мне имена французских исполнителей, которых вы знаете.

Мирей Матье, Джонни Холидей, Эдит Пиаф, Милен Фарме, ее воспитанница Ализи, полу-канадка Селин Дион — уверена, что список практически закончен.

Хотя кое-кто назовет еще и мюзикл Notre Dame de Рaris, разумея под ним русскоязычную версию; и единственную песню из него же, названия которой скорее всего этот кое-кто не знает.

А жаль. Потому, что хотя Belle и главная, однако же — не самая лучшая песня.

Потому что петь ее на похоронах и свадьбах скоро будут все, кому не лень — уж такая она распопулярная.

И еще потому, что посредственная русская версия хорошего французского мюзикла лишний раз подтверждает: мало мы знаем Европу, и дурят нас, подсовывая то, что там уже устарело...

Певец Garou исполнял в Notre Dame de Рaris партию Квазимодо. Этот крупный парень с оттопыренными ушами и улыбчивыми глазами обладает удивительно сильным, пробирающим до костей, голосом. И голос этот — натурален и искренен, и не идет ни в какое сравнение с туберкулезным ревом Петкуна. Успех Notre Dame de Рaris сделал известного Garou — суперпопулярным; ныне он — один из самых любимых французами исполнителей.

Недавно его сольный альбом Seul докатился-таки и до нас. В малом тираже и без рекламы, но все-таки дошел, что само по себе удивительно — по вечному закону, он должен был бы ждать прихода в Россию минимум 3 года.

Seul — это красивая французская музыка, исполненная красивым французом. Альбом изящен и наполнен пронзительной лирикой. Хоть я и не понимаю ни слова, но полагаю, песни здесь — о любви, и, скорее всего, о любви мучительной и не всегда удачной.

Несмотря на восприятие «француз не может петь не о любви», и на численное преимущество медленных песен с придыханием, в альбоме есть и бодро-задорные композиции. Например, Criminel — песня с явным оттенком хорошего кино о стильных и благородных гангстерах. Слушается как неожиданное веселое приключение, легкий танец, где кто-то вылетает из-за угла навстречу, но не с револьвером, а с цветком в руке.

Garou обладает действительно незаурядным голосом. И этот голос он раскрыл в Seul — словно вытащил из скромного платочка роскошный бриллиант. Так не умеют «подавать» голос однозначные американцы — они тренируют свои глотки трехминутными завываниями на одной ноте. Европейская же музыка тем и выразительна — тут или шепчут, или искусственно, как Garou, сдерживают мощь голоса. Когда слышишь, как он, стремясь наружу, клокочет в глотке, — ощущаешь и мятежность души, и эту божественную природу голоса, который неподвластен своему хозяину и существует как бы сам по себе.

Мелодичность и узнаваемость альбома неслучайна — в его создании приняли участие Luc Plamondon (текст) и Richard Cocciante (музыка), уже известные нам по Notre Dame de Paris. Это сотрудничество и обеспечило достойную оправу голосу Garou.

Кроме симфонических, эстрадных и даже блюзовых мотивов, в Seul можно услышать сочный этнический ритм (Au plaisir de ton corps), гитарные переборы и приглушенные колокольца (Gitan), возвращающие к волшебному танцу Эсмеральды.

Немалую роль в создании альбома сыграли и канадские корни певца — одну из песен для Seul (Jusqu’a me perdre) написал сам Brian Adams, а Sous le vent певец блестяще исполнил в дуэте с Celine Dion.

В итоге получился цельный красивый альбом, который можно слушать и за рабочим столом, и в постели. Потрясающий вкус, многоголосье, мужественность — вот что красит Seul. И хочется верить, что все-таки эта музыка потечет по радиоэфирным волнам. В оригинале, а не в астматическом приступе наших шоу-копировальщиков.

Лучшие треки:

Gitan, Je n’attendais que vous, Au plaisir de ton corps и La moitie du ciel.

[ читать на сайте ]