***

Я первый смерил жизнь обратным счетом –

Я буду беспристрастен и правдив:

Сначала кожа выстрелила потом

И задымилась, поры разрядив.

Я затаился, и затих, и замер, –

Мне показалось – я вернулся вдруг

В бездушье безвоздушных барокамер

И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен,

И погружен в молчанье, а пока –

Меха и горны всех газетных кузен

Раздуют это дело на века.

Хлестнула память мне кнутом по нервам –

В ней каждый образ был неповторим…

Вот мой дублер, который мог быть первым,

Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта, –

Запас заглавных букв – на одного.

Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,

Но дальше я поднялся без него…

Вот тот, который прочертил орбиту, –

При мне его в лицо не знал никто, –

Всё мыслимое было им открыто

И брошено горстями в решето…

И словно из-за дымовой завесы

Друзей явились лица, и семьи, –

Они все скоро на страницах прессы

Расскажут биографии свои.

Их всех, с кем вел я доброе соседство,

Свидетелями выведут на суд, –

Обычное мое, босое детство

Обуют и в скрижали занесут…

Чудное слово «Пуск» – подобье вопля –

Возникло и нависло надо мной, –

Недобро, глухо заворчали сопла

И сплюнули расплавленной слюной.

И вихрем чувств пожар души задуло,

И я не смел – или забыл – дышать.

Планета напоследок притянула,

Прижала, не желая отпускать.

Она вцепилась удесятеренно, –

Глаза, казалось, вышли из орбит,

И правый глаз впервые удивленно

Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул – не помню, крик ли, кляп ли, –

Я рос из кресла, как с корнями пень.

Вот сожрала всё топливо до капли

И отвалилась первая ступень.

Там, подо мной, сирены голосили,

Не знаю – хороня или храня,

А здесь надсадно двигатели взвыли

И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,

Вновь чередом своим пошла весна,

Глаза мои на место возвратились,

Исчезли перегрузки, – тишина…

Эксперимент вошел в другую фазу, –

Пульс начал реже в датчики стучать.

Я в ночь влетел – минуя вечер, сразу, –

И получил команду отдыхать.

И неуютно сделалось в эфире,

Но Левитан ворвался в тесный зал

И отчеканил громко: «Первый в мире…» –

И про меня хорошее сказал.

Я шлем скафандра положил на локоть,

Изрек про самочувствие свое.

Пришла такая приторная легкость,

Что даже затошнило от нее.

Шнур микрофона словно в петлю свился.

Стучали в ребра легкие, звеня.

Я на мгновенье сердцем подавился –

Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело – на совесть,

Разборчиво и очень делово.

Я думал: вот она и невесомость –

Я вешу нуль, – так мало, ничего!..

Но я не ведал в этот час полета,

Шутя над невесомостью чудной,

Что от нее кровавой будет рвота

И костный кальций вымоет с мочой…

Владимир Высоцкий

***

Всё, чего достиг?

На вершины гор, шляпу

Опустив, прилег.

Мацуо Басё

…Когда ты догадаешься, что взрослые похожи друг на друга, а тебе дано не более, чем им, очень захочется спрятаться в старую дедову шляпу… В огромном велюровом пальто, в талой апрельской луже, руки в карманах, по заходящему на прищуренных веках бледному весеннему солнцу… И послать эту жизнь к черту!?... Вспомни меня: не делай ни того, ни иного. Не делай вообще ничего из того, что уже разочаровало твоих близких. Ибо всё, что ими создано, ими же и разрушено…

И еще: там, в апрельской луже, собрав свои силенки, вытащи из мною сказанного два слова: «всё» и «ничего». И, сложив их, шепни себе на дорожку – всё ничего…

Всев. Соловьев