Давно я не обращалась к рассылке, хотя материал для нее был готов давно. Сегодня прозвучит голос Василия Ерошенко. Книга "Стон одинокой души" Васэля Ерошенко вышла на эсперанто в Шанхае в 1923 г. и стала его дебютом как автора художественных произведений на эсперанто. Кроме четырех стихотворений, в книгу вошли "Одна страничка в моей школьной жизни" и "Рассказы увядшего листа", напечатанные в виде привычной нам прозы. Однако по ритмической организации, количеству повторов, эмоциональному накалу это не что иное, как стихи. И я как переводчик пыталась сохранить эти особенности текста средставами другого языка, но языка, на котором автор мыслил.

Что-то удалось больше, что-то меньше. Не удалось поделить художественное целое, написанное на таком высоком художественном и духовно-эмоциональном уровне, на какие-то насильственные фрагменты для выпуска нашей рассылки - слишком уж здесь все переплетено и слито воедино струнами души Василия Яковлевича. Надеюсь, что все дочитают до конца этот удивительный текст. И дочитают на одном дыхании, как это не раз происходит со мной. А значит - авторская цель будет еще и еще раз достигнута.

Вчера в Китае (провинция Хубэй) прошел двухдневный эсперанто-семинар, на котором моими коллегами были представлены наработки нашей исследовательской  группы. Состоялось два выступления - ветерана китайского эсперанто-движения г-на Ху Гоуджи (эсперантист с более чем 50-летним стажем!) о художественной реальности "Одной странички в моей школьной жизни" Ерошенко и встрече реального Ерошенко с Ли Хунчжаном, которой на самом деле не было, а также мое, подготовленное  в виде стендового доклада по материалам нашего сайта.

Ваша Юлия Патлань

Василий Ерошенко

РАССКАЗЫ УВЯДШЕГО ЛИСТА

маленькие сказочные зарисовки шанхайской жизни

предисловие

Была осень, похолодало. Это была первая осень, которую я должен был провести в Шанхае. Воспоминания о весне в Японии с милыми друзьями, с благородными порывами, сделали ее еще печальнее, еще холоднее. Я был так одинок в этом большом незнакомом городе. К счастью, я нашел здесь двух своих друзей, которых я знал еще в Японии. Они прибыли из Японии чуть раньше меня, и они тоже чувствовали одиночество. Почти всегда мы были вместе; Китай для нас был загадкой, разгадывать которую у нас не было ни желания, ни энергии. Я думал о Европе, мои друзья грезили о Южных Островах или Тибете; мы ощущали, что наш счастливый корабль разбился безвозвратно, мы были выброшены на пустынный остров, называемый Шанхаем; у нас не было ни надежды построить новый корабль, ни смелости помыслить о Китае как о нашей новой стране. Безнадежно мы рассматривали людское море, безучастно мы стояли на шумящем пустынном острове. Как часто, проходя по большому базару, где тысячи человекпродавали и покупали, обманывали и были обмануты, под аккомпанемент рева человеческой жизни, мы со слабой улыбкой на устах, с непереносимой болью в сердце говаривали: «Вот поистине непроходимый лес». Бродя в «Новом Мире»[1], как часто мы повторяли: «Чтобы обрести одиночество, отчего же люди желают уйти в высокие горы?.. они должны идти в «Новый Мир», и они почувствуют себя более одинокими, чем где-то в Гималайских Горах».

Однажды мы бродили бесцельно по этому городу, и внезапно остановились перед одним большим деревом; оно было уже совсем обнажено, лишь один увядший лист виднелся на нем, и вид этого одинокого листа впечатлил нас невыразимо, мы стояли без движений, без слов, только в наших изболевшихся сердцах зазвучали тысячи вопросов: «Разве каждый из нас не похож на этот лист? Разве мы – не увядшие листья на великом дереве жизни?» О, как мы жалели его, ведь мы сами были так достойны жалости. Он, казалось, говорил нам: «Я сделал все, чтобы продлить жизнь на дереве, чтобы сберечь жизнь, я не любил никого, кроме себя самого. Цель этой жизни была – не упасть с дерева, и вот я один, печальный, холодный, и вяну от мыслей, что я не делал ничего полезного, я не любил никого, я думал всегда лишь о себе самом…» Мы стояли без движений, без слов. Лист упал на мою шляпу, я взял его себе.

В ночи холодные, в ночи осенние, в ночи одинокие, бессонные, когда, спрятав лицо в подушку, я пытался удержаться от рыданий, удержаться от стонов о разрушенном счастливом корабле, этот увядший лист появлялся передо мной и рассказывал свои истории. И, слушая их, я забывал понемногу счастливый корабль, который я погубил собственноручно. И теперь я не жалею о своем корабле, не плачу о нем. И если бы все в самом деле было бы только грезой, если бы я, пробудившись, нашел, что счастливый корабль еще цел в моих руках, что я могу еще своевольно направить его, я не изменил бы направления, не шевельнул бы нисколько рулем; я вышел бы в море, где погиб этот корабль.

Здесь – лишь несколько рассказов увядшего листа; если эти рассказы породят несколько добрых мыслей в головах моих читателей, если они пробудят несколько благородных чувств в их сердце… жизнь этого увядшего листа не будет прожита понапрасну, и моя авторская цель будет достигнута.

╤. уличное дерево

На улице этого города я знаю одно большое дерево; сейчас оно стоит молча, сейчас оно не молвит ничего, ничего оно не желает сейчас говорить; и я не знаю, сколько лет оно жило, каков его век, но доподлинно знаю, что дерево это видело честь императоров этой страны, видело также их бесчестие и упадок. Оно видело, как народ этой страны грабили вельможные грабители своей страны, оно видело, как народ грабили чужие грабители-плебеи, и плакало оно тогда, и просило ветер: «О ветер, свали меня тут же, чтоб ничего мне не видеть!» Но ветер чтил дерево, ведь оно было таким древним. И сейчас дерево видит народ, который грабят свои точно так же, как и чужие грабители, желтые и белые грабители, но сейчас оно уже не говорит ничего, ничего сейчас оно уж не желает сказать, отчего – я совершенно не знаю.

Это дерево видело, как народ этой страны падал рабски в грязь, чтобы почтить своих «перворожденных великих людей», оно видело, как народ падал в пыль перед чужими мясниками, и тогда оно закричало дровосекам, рубившим деревья для прокладки новых улиц в новом стиле белого мира: «О, срубите меня тут же, срубите скорее, чтоб ничего мне не видеть – ни желтых дьяволов, ни белых демонов, чтобы не могло я видеть ни рабского народа, ни еще более раболепных правителей!» Но дровосеки лишь склонили почтительно головы перед деревом, ведь оно было таким древним. И сейчас это дерево видит, что народ этой страны лежит в грязи, живет в пыли, поклоняясь в страхе мясникам этой страны и чужестранным, но сейчас оно не говорит ничего, ничего оно не желает сейчас говорить, отчего – я совершенно не знаю.

Оно видело, как появились большие новые улицы в стиле мира белых, появились роскошные домищи для жадных до денег грабителей из своей страны и чужих, появились прекраснейшие сады и парки, в которых лишь народ этой страны не вправе гулять, и дерево вскричало в отчаянии: «О, что случилось с этим народом, что случилось с этой страной? Великий ли дух этого народа умер? Великая ли душа этой страны отлетела навеки? Разве геройское сердце никогда больше не забьется в груди этих юношей?...»

Никто не ответил дереву, никто ведь не знал, умер ли великий дух народа, отлетела ли великая душа этой страны навеки, и с тех пор дерево молчит, с тех пор оно больше не говорит, не желает больше говорить ничего, оно стоит молча на улице этого города. Молча глядит оно ныне на юношей из народа, которому нескольно тысяч лет; они начинают с игр в мяч и олимпийского спорта, а заканчивают азартной игрой, в которой их собственная честь и честь их народа поставлены на кон с последними долларами, или службой в грабительских армиях; без какого-либо укора глядит оно сейчас на юношей, которые начинают со стакана недорогого вина и заканчивают трубкой опиума ценой в жизнь; молча глядит оно сейчас, как старейшие в стране, которой несколько тысяч лет, торгуют своими принципами, продают и перепродают страну, предают ее народ…

Дерево больше не говорит ничего, отчего – я совершенно не знаю.

╤╤. О стране мечтаний

Была весна, молодые листья древнего дерева пели зеленые гимны солнцу, теплым вечерам, полным грез, луне таинственной, звездам загадочным…

Они трепетали от радости, трепетали от любви, наполняющей каждую их жилку. Они спрашивали дерево: «О, доброе дерево, о дерево древнее, скажи нам, что нам делать с любовью. Скажи нам, как мы должны жить, кого нам любить». Но дерево молчало, ничего оно не желало говорить, и листья были грустны, были печальны зеленые листья, трепещущие от любви.

Была ночь спокойна, тиха. Луна таинственная зачаровала мир, небесные созвездия рассыпали сверкающие загадки по вселенной; шаловливые грезы наполнили землю и шутили весенние шутки над царями в мраморных пышных дворцах, над мальчиками-пастушками в полевых травах.

Настала глубокая ночь….

Этой ночью весенней уснул и южный ветерок[2], уснул по пути к Великой Реке, к городу в стиле мира белых, уснул по пути прочь от южных морей. Он уснул по пути, и шаловливые грезы начали шутки весенние.

Зазвучали городские часы, ведь они не спали даже этой ночью весенней.

Зефир проснулся в большом изумленьи. «Да разве то были лишь грезы весенние?» – воскликнул южный зефир. Шаловливые грезы, смеясь, быстро прочь улетели.

«Подождите, постойте!» – кричал южный ветерок. «Подождите, о грезы весенние, подождите хоть один миг, ответьте хоть на один вопрос». Но грезы, смеясь, быстро прочь улетели. На легких крыльях южный ветерок полетел вслед за ними, чтобы поймать их.

«Подождите, подождите», – он кричал. «Ответьте хоть на один вопрос». Шаловливые грезы скрылись от южного ветерка в зеленых листьях дерева древнего. Тут же явился ветерок и сказал дереву: «О милое дерево с зелеными листьями, скажи мне, куда улетели грезы ночи весенней?» Но дерево молчало. Улыбались скрытые грезы. Зеленые листья дрожали от смеха. Целуя зеленые листья, южный ветерок спрашивал пылко: «О зеленые листья, скажите, зеленые братцы, куда отлетели грезы весенние?» Зеленые листья ответили шаловливо: «Мы не знаем, мы ясно не видели, ночь ведь. Но возможно, грезы отлетели к прекрасному созвездию Южного Креста». Ведь зеленые листья думали, что грезы ночи весенней останутся с ними всегда. Грезы улыбались. Дерево молчало.

Южный ветерок продолжил пылко: «О зеленые листья, о зеленые братцы, я грезил о стране мечтаний, я грезил счастливым островом. Он находится на море вечной любви, у него есть гавань дружбы всегда неизменной; в эту гавань течет прекраснейшая река неисчерпаемой радости; на нем цветут цветы верности и доверия, ростут деревья добродетелей; там высится гора свободы, там сияет солнце правды, луна справедливости, звезды прекрасных искусств… О, чудеса страны мечтаний неисчислимы. О зеленые листья, пойдемте со мной! О зеленые братцы, пойдемте в страну мечтаний!»

«Но путь, разве ты знаешь путь в ту страну мечты? О, скажи скорее, скажи, о южный ветерок!» – вопрошали упрямо зеленые листья.

«Путь… лишь пути я совсем и не знаю, я хотел спросить грезы весенние о пути, но они прочь улетели…» – ответил печально южный легкий ветерок.

Зеленые листья вскричали в огромной радости: «О, эти грезы скрылись на нашем дереве, спроси же их, спроси о пути в страну мечтаний!»

Но шаловливых грез уже не было там, они втайне отлетели прочь, смеясь над южным ветерком, смеясь над зелеными листьями. Дерево молчало.

И усомнились зеленые листья, и просили дерево: «О доброе дерево, о дерево древнее, скажи нам, слова южного ветра достойны ли веры? Скажи нам, можно ли верить грезам весенним теплой, полной мечтаний ночи, когда луна таинственная чарует мир, когда небесные созвездия рассыпают сияющие загадки по вселенной?»

Дерево молчит, оно хотело не говорить ничего, не желало оно сказать, что грезы о стране мечтаний улетели на север, в ту снежную страну таинственную, в страну великого духа, сил скрытых, которые грозят перевернуть мир; не хотело оно сказать, что грезы о стране мечтаний не пугает холод, не пугают морозы; не хотело рассказывать дерево древнее, как сильно любят грезить обитатели снежной страны.

Южный ветер вскричал: «О зеленые листья, пойдемте со мной, о зеленые братцы, пойдемте искать страну мечтаний! Я чувствую, что она близка».

«Не чувствуем мы ничего», – ответили зеленые листья. Южный ветер продолжил пылко: «А если страны мечтаний нигде не существует, мы сами сотворим ее!» «Но как? Как мы сами можем творить страну мечтаний с солнцем правды, с луной справедливости, с горой свободы?» – спросили зеленые листья, колеблясь. Южный легкий ветер ответил: «Великим могучим духом юных отважных душ. Этот великий дух юных отважных сердец – всемогущий, он – Бог, что творил, творит и сотворит миры!»

«О доброе дерево, о дерево древнее, духу наших юных душ стоит ли верить?» – спросили зеленые листья. Дерево молчало, ничего оно не желало говорить, и многие листья вскричали: «Мы не пойдем никуда, никуда мы не должны идти с наших родных веток, никуда с этого дерева древнего!»

Дерево молчало. Южный легкий ветер прочь улетел на легких крыльях…

Рассвело…

╤╤╤. Секрет одной маленькой девочки

Была весна, зеленые листья дерева древнего трепетали от любви и радости. Все улыбалось, голубое небо, солнце гордое, причудливые облачка, ищущие счастья в просторе безграничном. Тем весенним днем пришло к дереву древнему малое дитя, пришла девятилетняя девочка; и она тоже улыбалась, и она тоже трепетала от любви и радости. Ее глаза сияли от скрытой надежды.

Она сказала: «О доброе дерево с зелеными листьями, правда ли, что все люди смертны? Значит ли это, что и мой брат должен теперь умереть? О, конечно же, нет, ведь он еще лишь двенадцатилетний, разве все двенадцатилетние должны умереть лишь оттого, что все люди смертны? О доброе дерево с зелеными листьями, я не люблю никого, кроме него; кроме него у меня нет никого для любви, ведь чтобы похоронить отца, они продали мою самую старшую сестру, чтобы похоронить мать, они продали мою вторую сестру, и сейчас они хотят продать и меня, ведь они хотят пригласить известного врача, чтобы он исцелил моего брата.

О, но брат никогда не согласится на это. О доброе дерево с зелеными листьями, родные торгуют девочками, но кто же их покупает? Брат говорит, что мои страшие сестры были куплены, чтобы их продавать ночами. Правда ли все это? Я часто хочу пойти на рынок, где торгуют девочками, но никто не хочет показать мне его место…

О доброе дерево с зелеными листями, кашлять кровью – такая ли это опасная болезнь? Дядя и тетя говорят мне, что брат не должен выходить из своей комнаты, не должен забавляться с другими друзьями, не должен учиться, не должен читать, не должен много говорить; он должен лишь лежать в постели, или сидеть на своем огромном стуле у окна. О, как он печален! Ведь сквозь окно виднеются лишь высокие грязные кирпичные стены. О доброе дерево с зелеными листьями, зачем везде строят высокие грязные кирпичные стены? Для того ли, чтобы нельзя было видеть мир свободный, деревья в одеждах весенних?

О доброе дерево с зелеными листьями, и я тоже не должна больше сидеть с братом, не должна больше опираться на его колени, не должна забавляться с ним, ведь дядя и тетя говорят, что я уже большая девочка; но как же могу я жить отдельно от брата? Я люблю лишь его, он любит лишь меня, мы оба ненавидим дядю с тетей, ведь чтобы похоронить отца, они продали нашу самую старшую сестру, чтобы похоронить мать – продали другую…

О доброе дерево с зелеными листьями, ты, конечно, не выдашь им мой самый большой секрет, ты не скажешь о нем никому, ни весеннему ветерку, ни облачкам порхающим. Так ведь?

Сразу же, как наступает ночь, сразу же, как все засыпают в доме, я украдкой иду в комнату к брату, и тогда я счастлива, и тогда я все забываю. Я лежу вместе с ним в его постели, я сплю в его объятьях; нежно он ласкает меня, любя я целую его бледное лицо со странными пятнами на щеках…

О доброе дерево с зелеными листьями, как счастливы мы тогда! Мы тогда говорим о многих вещах: о Боге в высоком небе, о прекрасных ангелах, о моих родителях, летающих среди прекрасных созвездий, о чудищах, плавающих в море, об ужасных дьяволах, бродящих в горах, о хитрых лисах, о страшных волках, скрывающихся в больших лесах, о белых людях, живущих в нашем городе…

Спрятавшись с головой под одеялами, мы часто зажигаем свечу под одеялом и развлекаемся разными играми или спокойно разглядываем картинки в книгах для белых детей, и, когда я совсем устаю, я засыпаю спокойно в его объятьях, и сплю, пока часы не разбудят меня своей музыкой.

О, эти часы – отличный друг, они знают отлично, когда нас будить, чтобы наши дядя с тетей ничего не смогли и заподозрить, и тогда я украдкой возвращаюсь в мою комнату, и там ожидаю, пока все встанут…

О доброе дерево с зелеными листьями, я сомневаюсь, я совсем не верю, что кашлять кровью – это так опасно. Ты, конечно, не выдашь им мой секрет, ты не скажешь о нем никому, ни весенним ветеркам, ни облачкам порхающим…

О доброе дерево с зелеными листьями, и я тоже кашляю кровью, но этого не знает никто, я кашляю втайне и прячу кровавые сгустки, а если я не могу спрятать кровь, я просто глотаю мокроту; и взгляни, я здесь гуляю и играю с моими друзьями, и так счастлива; но брат, он должен только лежать в постели или сидеть перед окном, из которого видны лишь высокие грязные кирпичные стены.

О доброе дерево с зелеными листьями, зачем нужны грязные кирпичные стены?...

Но самое худшее – что брат ежедневно должен выпивать самое противное питье.

О доброе дерево с зелеными листьями, можно ли верить тому, что невкусным лекарством можно лечить болезнь легких? Дядя с тетей говорят «да», но брат не верит, со слезами он всегда его пьет, а сейчас он не пьет его уже больше, сейчас почти всегда я пью лекарство вместо него: каждой ночью, когда вдвоем в постели мы играем в карты, брат всегда ставит условие, что тот, кто проиграет игру, должен выпить питье вместо него. О, как смеется он всегда над этим!...

И наши дядя с тетей, конечно, ничего не знают об этом; о, мой брат так заботлив и мудр, его мудрость изумляет очень часто даже наших дядю с тетей…

О доброе дерево с зелеными листьями, правда ли, что слишком мудрые дети не живут долго? Я в это не верю, а ты? Разве только глупцы достигают старости? О, это было бы так ужасно; мои дед и бабка дожили до девяноста и, однако, многие говорят, что они были так мудры; до какого же возраста доживут наши дядя и тетя, ведь никто не говорит, что они так мудры…

О доброе дерево с зелеными листьями, дай мне несколько твоих листьев! Я хочу сплести из них зеленый венок для моего брата больного…»

Она протянула руки к дереву.

Зеленые листья вскричали: «О доброе дерево, о дерево древнее, можем ли мы довериться этому растению, называемому человеческое дитя?» Дерево молчало, оно не желало говорить ничего, и усомнились зеленые листья, и многие из них вскричали: «Никому не доверимся мы, никуда мы не пойдем с наших родимых веток, никуда с нашего отчего дерева!»

Лишь несколько веточек склонилось к земле, лишь несколько листьев упало на землю, и девочка с радостью собрала листья и, сплетая из них зеленый венок, ушла, напевая, домой, где ждал ее брат с бледным лицом, со странными пятнами на щеках. Он был уже мертв…

Дерево молчало, дерево не хотело рассказать, что зеленый венок украсил голову мертвого. Дерево не хотело рассказать, что продали маленькую девочку, чтобы похоронить ее брата. Дерево молчало, оно не хотело говорить ничего.

Все улыбалось: голубое небо, солнце гордое, причудливые облачка, ищущие счастья в просторе безграничном…

IV. Человеколошадь

Весна уж прошла. От горячих поцелуев солнца листья дерева древнего стали желтеть. Они не пели больше гимнов, они устали. Любовь и радость прекрасной весны стали грезой, быстро прошедшей. Сомнения, подозрения, сожаления начали наполнять каждую жилку, и листья висели тяжело в неподвижном горячем воздухе. Дерево молчало как прежде, оно не хотело говорить ничего.

Одним вечером пришел к дереву человек. Он был юн, он, казалось, имел все права быть счастливым, но это лишь казалось. Сам человек и не подозревал о своей юности, он совсем позабыл о своем праве быть счастливым. Он обнял дерево страстно; он прижал щеку горящую к его стволу.

Шло к ночи, но звезды не желали явиться, луна позабыла о земле. Было удушливо жарко. Ветер не хотел и чуть-чуть шевельнуться. Листья висели тяжело в воздухе.

Прижав щеку к дереву, человек стоял недвижимо, он, казалось, пытался найти слова. Дерево молчало.

Наконец он заговорил горько:

«О доброе дерево с желтыми листьями! Доколе я должен быть для них лошадью? Доколе я должен быть для них вьючным животным? До тех пор ли, пока я не стану кашлять кровью, до той поры, пока легкие в груди совсем распадутся? Но если так, тогда это время уже настало: уже давно я кашляю кровью, немного уже осталось от моих легких. О доброе дерево с желтыми листьями, доколе, ты скажи, доколе я должен сносить удары седоков на мне? Будет ли это до тех пор, пока они не выбьют из меня мои зубы, чтобы не мочь мне кусать? Будет ли это до тех пор, пока не потеряю я голос, чтобы не мочь мне лаять на людской прогресс, на удивительную культуру белого мира? Но если так, тогда это время уже настало: они выбили из меня зубы и я не могу больше кусать. Голос охрип от рыданий, от стонов скрытых, и я не могу больше лаять на этот удивительный прогресс».

Он разжал кулак своей руки, и листья увидели несколько пар белых зубов, смешанных с кровью и землей; и дерево тоже могло видеть окровавленный рот, но оно ничего не сказало, оно было безмолвно.

Человек продолжал: «О доброе дерево с желтыми листьями, ты скажи, доколе я должен терпеть жизнь без света – чтоб радоваться, без тепла – чтоб наслаждаться, без воздуха – чтоб дышать свободно? Будет ли так до тех пор, пока сердце не разорвется от ненависти ко всему человечеству, взорвется от ужасных проклятий небу и богам, сотворившим мир и человека в мире, чтобы тот сделал из него ад?

О доброе дерево с желтыми листьями, и в грезах никогда не имел я дружеской руки для пожатья, но сколько рук белых и желтых, юных и старых, мужских и женских меня било? Никогда и в мечтах не имел я лица дорогого, чтобы прижаться щекой, пышущей дружбой, губами, пылающими от любви, но сколько губ земляков и чужеземцев плевали в меня с презреньем! О доброе дерево с желтыми листьями, пожалей человеколошадь, пожалей шанхайского джинрикшу! Для ненависти у меня – все человечество, для объятий – лишь твой ствол холодный».

Но дерево молчало. Желтые листья вскричали: «О доброе дерево, о дерево древнее, скажи нам, это движущееся растение, зовущееся шанхайским джинрикшей, заслуживает ли жалости?» Дерево молчало, оно не хотело говорить ничего. И усомнились листья, и многие из них вскричали: «Мы не будем делать ничего, мы предоставим человеческому растению делать, что оно хочет! Мы не пойдем никуда с наших родимых веток!»

Лишь несколько листьев опало на плечи этого человека. Они говорили ему о правах каждого человека: быть счастливым, быть любимым в этом мире; но он не пошевелился. Ночь глубокая царила на земле. Было удушливо жарко, звезды не желали явиться, луна позабыла о земле.

Наутро полицейские нашли мертвого человека под деревом с желтыми листьями; он стоял прямо, обхватив дерево, с уже похолодевшими щеками, припавшими к земной коре; в ладони его руки они нашли несколько пар зубов, смешанных с кровью и землей, выбитых из его рта. Полицейский врач констатировал смерть от разрыва сердца; он, конечно, не знал, что сердце этого человека разорвалось от ненависти ко всему человечеству с его удивительной культурой, от проклятий небу и богам, сотворившим мир и человека в мире, чтобы тот сделал из него ад. Полицейский врач, конечно, не знал об этом. Дерево с желтыми листьями не сказало об этом ни единого слова…

V. ПЕРВОЕ СОКРОВИЩЕ

Был другой вечер, жаркий, спокойный. Мир пытался позабыть во сне жизнь реальную. Богатые и бедные ловили счастье в грезах куда успешнее, чем в реальной жизни. Дерево молчало. Желтые листья висели неподвижно в воздухе. В этот вечер пришла к дереву древнему одна девушка-калека. Со дня ее рождения судьба предназначила ей быть нищенкой; до ее последнего дня судьба предназначила  ей быть насмешкой природы и людей; но судьба позабыла дать этой калеке сердце из камня, чтобы не ощущать ей несправедливости Бога и жестокости людей; судьба совсем позабыла добавить к ее двум горбам на груди и на спине голову безмозглую, чтоб ей не размышлять ни о чем.

Калека упала на землю, она пыталась скрыть свое пылающее лицо на каменной груди матери-земли. Она вскричала в отчаяньи: «О доброе дерево с желтыми листьями, я больше не пойду к ним, я больше не попрошу милостыни… ведь я больше не хочу жить! О доброе дерево с желтыми листьями, существует ли средство позабыть эту жизнь с протянутой для подаяния рукой, со вздохами и плачами о пище? О доброе дерево с желтыми листями, я протягиваю сейчас руку к тебе, я прошу у тебя последней милостыни, дай мне забвения последних двух дней! Я хочу позабыть о нем. Он носит красивую шляпу, он одевается в чужеземные одежды и его ботинки словно сияют. Я хочу позабыть о нем! Я хочу позабыть навсегда об этом лице, об этих глазах… никогда никого я не любила и хочу умереть, никого не любя. Но эти глаза! О доброе дерево с желтыми листьями, дай забвения мне, как последнюю милостыню, я прошу забвения у тебя. Я всё прощу им: их насмешки, их плевки; я не прокляну их за их жестокости и грубость.  Я прощу всё Богу  – эти горбы, это обезьянье лицо; я не брошу в Его святой лик с упреком дни постоянного голода в этих узких улочках, холодные бессонные ночи с собаками; я не плюну с проклятием в Его святые очи из-за жизни, полной непрерывных телесных страданий, из-за безграничных душевных терзаний, из-за бесконечных сердечных болей. Всем я всё прощу, только дай забвенья мне о последних двух днях!»

Дерево молчало, трепетали листья в спокойном жарком воздухе ночи. Мир пытался позабыть хотя бы в грезе реальную жизнь серого цвета.

Девушка продолжила: «О доброе дерево с желтыми листьями, знаешь ли ты, что просить милостыню у них – еще более мучительная вещь, чем боли голодного желудка? Пока я могла терпеть голод, никогда я не шла к ним просить милостыню.  Но голод – самый могущественный царь на земле, сильной рукой он правит узкими улочками, домами грязными, людьми бедными. Никто не может восстать против него в этих грязных вместилищах людей, и, однако, я  всегда пыталась восставать против него. В последние два дня  я совсем не хотела идти к ним, но наконец я была должна, царь-голод меня вынудил идти. Я протянула к ним руки, я просила о пище, но они проходили быстро, с отвращением взглянув на меня, многие из них, вероятно, были и сами голодны, ведь все они были жителями узких улочек. Я никогда не имела смелости выйти из этих улочек, я боялась огромных улиц в стиле мира белых сильнее самой смерти. Я сидела в углу на улице и думала об облаках в небе, и вот пришел он, тот юноша в красивой шляпе, в одеждах чужеземных, в ботинках сияющих. Увидя его лицо, увидя его глаза, я позабыла обо всем. Что-то случилось со мной. Я забыла протянуть руку, забыла попросить милостыню, я смотрела только в это лицо, в эти удивительные глаза. Улыбаясь, он бросил серебряную монету мне и исчез.

Что-то случилось со мной, сердце затрепетало от радости, душа запела гимн облакам в голубом небе.

Я взяла монету и спрятала ее на груди. Это было мое первое сокровище, я предпочла бы умереть с голоду, чем истратить это сокровище.

Вновь я просила у них милостыню, но теперь они все словно знали, что у меня есть серебряная монета на груди; с ненавистью они проходили мимо меня, они словно не хотели простить мне, завидовали, не могли стерпеть мысли о моем счастье, они словно поклялись заставить меня истратить мое первое сокровище, но я предпочла бы умереть, чем истратить его.

Прошел еще один день. Я ничего не ела, и я увидала уже смерть, скрывающуюся за каждым углом узких улочек. Сильнее я прижала слабеющими руками мое сокровище к пылающей груди.

Наконец я решила испробовать последнее средство. Я отправилась к большим широким улицам в стиле мира белых. Никогда еще я не ходила этими огромными улицами белых дьяволов и никогда больше не пойду. Я слыхала раньше об этих огромных улицах, я всегда боялась даже думать о них.

В ночи холодные под злым холодным небом, там, в узких улочках я очень часто грезила об ужасном аде ужасных дьяволов, и теперь, вступая на эти улицы, я тут же узнала ужасный ад. Все словно было сделано из ненависти и вражды,  – дома, всё презирающие, трамваи бегущие, фонарные столбы, гордо стоящие, люди, быстро проходящие.

О, как билось сердце! Прижимаясь к стенам, я боялась, что в любой миг они обрушатся на меня. Я совсем позабыла голод. Протянуть руку, чтобы просить милостыню, казалось мне более ужасной вещью, чем смерть голодная. Прячась за каждым углом, я шла настороженно, ведь каждый камень, на который я ставила свою ногу, казалось мне, скрывал коварно бездонную пропасть для меня. Я боялась даже дышать, потому что воздух казался мне враждебным. Так я продвигалась. И внезапно я увидела прямо напротив меня на другой стороне улицы ужасный призрак. Там стояла маленькая девушка с двумя большими горбами – один на груди, другой на спине, с обезъяньим лицом, полным неимоверного страха. Она была едва полуодета, покрыта грязными тряпками, ее волосы никогда не знали гребня. Я видела много нищеты, моя жизнь прошла среди нищих калек, но никогда я не видела ничего более нищего, чем тот призрак на том проспекте в стиле мира белых.

Мое сердце сжалось от жалости с такой силой, что я застонала от боли.

Я взяла мою серебряную монету, я взяла мое первое сокровище, которое я с силой прижимала к своей груди, и бросила его той девушке как подаяние, и тогда я все поняла и прокляла саму себя…

О доброе дерево с желтыми листьями, научи меня проклясть белых дьяволов с их огромными зеркалами.

Я кричала от ужаса, я хотела бежать прочь, но не могла пошевелиться нисколько. Несколько прохожих остановились и начали смеяться надо мной. Я хотела бежать прочь, нет, я хотела тут же умереть, но смерть коварно скрылась за ближайшим углом. О, как я благословила бы камни, если бы они разверзли бездонную пропасть под моими ногами, но они были вражески прочны. О, как я благодарила бы стены, если бы они тогда рухнули на меня, но они коварно стояли недвижимо. Прохожие, останавившись, смеялись надо мной.

В этот проклятый миг я увидела его – с благородным лицом, с удивительными глазами, в красивой шляпе, в одеждах в стиле мира белых, в ботинках сияющих, – я бросилась к нему с отчаянным криком: «О, помоги мне, помоги! Помоги убежать от меня самой!» О доброе дерево с желтыми листьями! Увидев меня, он побледнел внезапно и закричал дрожащими губами: «Прочь, чудовище, дьяволенок!» и сияющим ботинком ударил меня в горб на моей груди.

Этим ударом мое сердце он разбил…

Я упала на горб на спине… О доброе дерево с желтыми листьями, не позволяй мне больше говорить об этом! Позволь мне все позабыть! Как последнюю милостыню дай забвения мне, и я прощу всё им, все, даже те огромные зеркала! Я всё прощу Богу, всё! Даже эти горбы, даже это обезьянье лицо, только дай забвения мне…»

Она скрыла свое лицо на каменной груди матери-земли. Дерево молчало. Желтые листья вскричали: «О доброе дерево, о дерево древнее! Это растение с обезьяньим лицом достойно ли нашей жалости?» Дерево не ответило ничего, и усомнились листья, и многие из них вскричали: «Мы не знаем ничего, мы совсем не знаем, кого и как нам нужно жалеть; поэтому мы должны оставаться спокойными на наших родных ветках, никуда мы не сдвинемся с нашего дерева родного!»

Так кричали желтые листья, но калека уже не слыхала ничего, она спала. В своей грезе она видела в огромном зеркале грациозную маленькую девушку с голубыми глубокими глазами, в которых виднелось безграничное небо, со щечками розового цвета, о которых художники мечтают в весеннем сумраке, со всегда улыбающимися розовеющими губками, о которых поэты грезят в прекрасные лунные ночи, и та очаровательная девушка улыбалась юноше в красивой шляпе, в одеждах чужеземных, в ботинках сияющих, юноше с благородным лицом, с удивительными глазами, с сердцем самым лучшим в мире. И он тоже улыбался ей, и все улыбалось из-за них в огромном зеркале белых дьяволов. И знала спящая калека, что та хорошенькая улыбающаяся девушка – она сама, а благородный юноша – ее герой навсегда.

Никогда она больше не проснется, греза счастливая будет длиться вечно для нее.

Дерево молчало. Оно не желало говорить ничего.

VI. ДЕВУШКА С МАЛЕНЬКИМИ НОГАМИ

Пришла осень. Листья дерева покраснели. Жаркие поцелуи лета тоже стали грезой, ушедшей прочь. Все ожидало печально печальную зиму. Великие надежды, красивые грезы, заманчивые мечты, – все улетело прочь в страну воспоминаний. Дерево молчало как прежде. Однажды пришла к дереву одна девушка, с пóтом на лбу, со слезами в прекрасных глазах. Она почти не могла уже ходить, ведь ее ноги были такими маленькими, такими нежными. От рождения ей предписали своими ногами чаровать мужчин, а не ходить по городу.

Девушка уселась под деревом древним и плакала. Дерево молчало. Красные листья, дрожа, смотрели на плачущее растение, зовущееся китайской девушкой, которое не могло даже свободно двигаться на своих маленьких ногах. Девушка плакала: «О доброе дерево с красными листьями, пожалей девушку с маленькими ногами! Эти ноги не могут больше ходить, это сердце не хочет больше биться! О доброе дерево с красными листьями, пожалей эти маленькие ноги, покрытые пылью и кровью. Этими маленькими ногами я пришла сюда с гор самых далеких, с тех самых высоких огромных гор, что говорят со звездами, что ласкают огромные тучи и тучки балуют. Я там родилась и там я хотела умереть. Там у гор величественных, у стойких утесов я училась любить. Я любила парня, смелого и храброго, он был – дитя гор, брат стойких огромных утесов, друг орлов гордых.

«Наши родители обручили нас с наших колыбелей, и вместе с ним я научилась любить огромные горы и бояться Великую Реку, загадку земли, таинственную Янцзы-цзян[3]. И каждое утро, когда солнце учтиво окрашивало красным снежные вершины и приветствовало горных великанов от имени Великой Реки, я благодарила горы за моего жениха, я благословляла снежные вершины за мое счастье, каждый вечер, когда прощальные лучи солнца  получали последние послания от снежных вершин, горящих в золоте, к Великой Реке, я вновь благословляла горы за моего храброго героя, за мою горную любовь. Это делала я каждое утро и каждый вечер, только один день…

О доброе дерево с красными листьями! Только один день я об этом забыла, только один день не благословила я горы за моего жениха, не благодарила снежные вершины за мое счастье. В этот день я стояла вместе с ним на высоком огромном утесе. Я смотрела на солнечные лучи, прощающиеся с огромными горами, но он смотрел лишь на меня, нет, не на меня, а на мои маленькие ноги. Он говорил мне: «Обещай всегда быть счастливой, всегда улыбаться любовно этим великим огромным горам».

«О да», – я ответила. «Если я не буду счастлива на этих красивых огромных горах, нигде, никогда я не буду счастлива! Он улыбнулся мне и снова сказал: «Обещай никогда ни по какой причине не идти к Великой Реке, к загадке земли, к таинственной Янцзы-цзян!» Я ответила: «О, конечно, нет, ни по какой причине никогда я не пойду к Великой Реке!»

Он обнял меня своими сильными руками, и помог учтиво вниз сойти с высокого огромного утеса, и тогда… О доброе дерево с красными листьями, в тот раз я благодарила моих родителей, ведь они сделали мои ноги маленькими; я благословила маленькие ноги, ведь из-за них я нуждалась в помощи, и эту помощь он дал мне с такой радостью, и в тот раз я забыла поблагодарить горы за моего жениха, лишь в тот раз я забыла благословить снежные вершины за мое счастье. Я была благодарна моим родителям, я была благословляющей маленькие ноги.

«О доброе дерево с красными листьями! Только в тот раз я все позабыла и следующим утром, когда солнце приветствовало горы величественные от имени Великой Реки, его уже не было в горах.

Никто не мог сказать мне, куда он ушел, отчего оставил он  горы. Никто не мог сказать мне этого, но все глядели с  жалостью на мои маленькие ноги. Многие месяцы я плакала, многие месяцы я сомневалась и пыталась найти причину его ухода, и наконец и я тоже решила оставить горы, чтобы идти  и найти его.

Я целовала стойкие дружеские огромные утесы, послала прощальный привет снежным вершинам, послала в слезах прощальную улыбку долинам нижним и пошла.

Я шла к Великой Реке, я знала, что он там; я знала, я чувствовала, сердце уверяло меня (никогда ведь сердце не обманывает людей), что он пошел в город в стиле мира белых, что он живет там среди чужих демонов, среди дьяволов всех цветов.

О доброе дерево с красными листьями! Этими маленькими ногами я прошла путь от тех самых высоких огромных гор до этого города, и если этот путь был бы стократ длиннее, тысячекратно тяжелее, без какого-либо колебания я прошла бы его так же этими же маленькими ногами. Я верила, что в конце пути ждет меня мой герой, ждет меня мое счастье. Сердце мне это говорило, сердце мне в том поклялось, но на сей раз сердце ошиблось… 

О доброе дерево с красными листьями! Сердце солгало мне, сердце меня обмануло и теперь оно не хочет больше биться…

Не нашла я больше героя, не нашла дитя гор, брата стойких огромных утесов, друга орлов гордых. Я нашла юношу с бледным лицом, со всегда усталым видом, со всегда мутными глазами, с губами печально улыбающимися. В его голове неясно снуют лишь мысли о деньгах; его грудь волнует лишь пылкое желание золота; ужас бедности царит в его сердце склонного к рабству. Чтобы найти богатство, он все позабыл, горную честь, орлиную храбрость, он всегда лишь боится бедности…

О Великая Река, загадка земли, таинственная Янцзы-цзянь! Что ты сделала из горного героя! Что ты сделала с сердцем брата утесов? Не довольно ли склонных к рабству душ в этом мире? Не довольно ли склонных обогащаться зверей на твоих берегах? Не довольно ли жадных до денег скотов в этом городе?

О доброе дерево с красными листьями, он сказал мне, что маленькие ноги не годны в этом мире для того, чтобы пройти путь жизни; он сказал мне, что девушки с  маленькими ногами больше не годны в этой  стране, чтобы бороться борьбой жизни. О доброе дерево с красными листьями, разве это правда? Ты древнее, ты знаешь мир лучше, скажи мне, разве маленькие ноги не годны, чтобы пройти путь жизни? Скажи мне, кто ныне пригоден биться битвой жизни».

Девушка ждала, плача, ответа, но дерево молчало, оно не желало говорить ничего.  Красные листья вскричали: «О доброе дерево, о дерево древнее, разве мы не должны пожалеть это растение с маленькими ногами, продукт  культуры нескольких тысячелетий, зовущееся китайской девушкой?»

Но дерево молчало, оно не хотело говорить ни единого слова. И дрожали листья от сомнений, и многие вскричали: «Мы совсем не знаем, как и кого жалеть, поэтому мы должны быть спокойны на наших родных ветках!»

Лишь несколько листьев упали на маленькие ноги, покрытые пылью и кровью. Они тихо прошептали плачущей девушке с гор самых далеких: чтобы пройти путь жизни, нужны не большие ноги, а большая душа; чтобы биться  битвой жизни, необходимы не большие лапы тигра, не копыта жеребцов, а воля решительная, ясный разум, сердце храброе, справедливый честный дух, знание глубокое о мире!

Девушка поднялась решительно: «О доброе дерево с красными листьями, не имею я ни большой души, ни сердца храброго; не имею я  ни воли решительной, ни ясного разума; не имею я ни справедливого честного духа, ни знания глубокого о мире. Я ведь простая девушка этой страны, самая простая девушка с самых далеких  огромных гор; есть у меня лишь маленькие ноги, которые не хотят больше ходить; есть у меня лишь сердце тоскующее, которое не хочет больше биться. Я иду, я пойду к Великой Реке. Если загадка земли, таинственная Янцзы-цзян, не дала мне счастья, она даст мне вечный отдых в своих спокойных таинственных волнах. А ты, о доброе дерево с красными листьями, я прошу тебя, нет, я умоляю, пошли с ветром легким мой прощальный привет самым далеким огромным горам, снежным вершинам; пошли прощальный поцелуй, первый и последний, с теплым зефиром ему, тому юноше с бледным лицом, со всегда усталым видом и губами, печально улыбающимися, но не говори ничего ему о моих маленьких ногах, ничего о Великой Реке…»

Она ушла прочь. Дерево молчало. Красные листья спросили с сомненьем: «О доброе дерево, о дерево древнее, это растение, зовущееся китайской девушкой, пошло  ли оно к Великой Реке, чтобы найти отдых в волнах, разве китайская девушка – водяное растение? Из какого же рода? Разве из рода тех растений, что не имеют корней в земле и всегда движутся по воле волн?» Но дерево не ответило ничего.

Следующим утром рыбаки на Великой Реке поймали в свои сети тело красивой девушки с красивыми маленькими ногами. Никто из тех рыбаков ни в коей мере не мог заподозрить, что этими маленькими ногами она шла к Великой Реке с гор самых далеких, с тех высоких огромных гор, что говорят со звездами, что ласкают огромные тучи и и тучки балуют. Она пришла, чтобы найти счастье со своим героем с гор, братом стойких огромных утесов, другом орлов гордых, а нашла юношу, всегда думающего лишь о деньгах, всегда мечтающего лишь о больших богатствах.

О Великая Река, загадка земли, таинственная Янцзы-цзян, что ты делаешь из китайских юношей? Что ты делаешь из юных душ этой страны? Не довольно ли в этом мире склонных к рабству душ? Не довольно ли на этой земле склонных к обогащению зверей? Не довольно ли в этой стране жадных до денег скотов, готовых распродать за золото все и вся? О Великая Река, загадка земли, о таинственная Янцзы-цзян!

___________

Из книги LA ĜEMO DE UNU SOLECA ANIMO de  Vaselj EROŜENKO (Poemoj, rakontoj kaj skizoj pri ĥina vivo, originale verkita de Vaselj Eroŝenko), eldonita de Orienta Esperanto-Propaganda Instituto, Ŝanhajo, 1923.

«Стон одинокой души» Васэля Ерошенко (стихи, рассказы и зарисовки из китайской жизни, написанные в оригинале на эсперанто Васэлем Ерошенко), изданный Восточным институтом пропаганды эсперанто, Шанхай, 1923

Перевод с эсперанто Юлии Патлань, май-август 2009 г.

Перепечатка возможна только с разрешения переводчика,

с указанием линка на данный источник