Новости странички Рэя Брэдбери

     С человеком в картинках я повстречался ранним тёплым вечером в начале сентября. Я шагал по асфальту шоссе, это был последний переход в моем двухнедельном странствии по штату Висконсин. Под вечер я сделал привал, подкрепился свининой с бобами, пирожком и уже собирался растянуться на земле и почитать - и тут-то на вершину холма поднялся Человек в картинках и постоял минуту, словно вычерченный на светлом небе.
     Тогда я еще не знал, что он - в картинках. Разглядел только, что он высокий и прежде, видно, был поджарый и мускулистый, а теперь почему-то располнел. Помню, руки у него были длинные, кулачищи - как гири, сам большой, грузный, а лицо совсем детское.
     Должно быть, он как-то почуял мое присутствие, потому что заговорил, еще и не посмотрев на меня:
     - Не скажете, где бы мне найти работу?
     - Право, не знаю, - сказал я.
     - Вот уже сорок лет не могу найти постоянной работы,- пожаловался он.
     В такую жару на нём была наглухо застегнутая шерстяная рубашка. Рукава - и те застегнуты, манжеты туго сжимают толстые запястья. Пот градом катится по лицу, а он хоть бы ворот распахнул.
     - Что ж, - сказал он, помолчав, - можно и тут переночевать, чем плохое место. Составлю вам компанию,- вы не против?
     - Милости просим, могу поделиться кое-какой едой, - сказал я.
     Он тяжело, с кряхтеньем опустился наземь.
     - Вы ещё пожалеете, что предложили мне остаться, - сказал он. - Все жалеют. Потому я и брожу. Вот, пожалуйста, начало сентября. День труда - самое распрекрасное время. В каждом городишке гулянье, народ развлекается, тут бы мне загребать деньги лопатой, а я вон сижу и ничего хорошего не жду.
     Он стащил с ноги огромный башмак и, прищурясь, начал его разглядывать.
     -На работе, если повезет, продержусь дней десять. А потом уж непременно так получается - катись на все четыре стороны! Теперь во всей Америке меня ни в один балаган не наймут, лучше и не соваться.
     - Что ж так?
     Вместо ответа он медленно расстегнул тугой воротник. Крепко зажмурясь, мешкотно и неуклюже расстегнул рубашку сверху донизу. Сунул руку за пазуху, осторожно ощупал себя.
     - Чудно,- сказал он, всё ещё не открывая глаз. - На ощупь ничего не заметно, но они тут. Я все надеюсь - вдруг в один прекрасный день погляжу, а они пропали! В самое пекло ходишь целый день по солнцу, весь изжаришься, думаешь: может, их потом смоет или кожа облупятся и всё сойдёт, а вечером глядишь - они тут как тут. - Он чуть повернул ко мне голову и распахнул рубаху на груди. - Тут они?
     Не сразу мне удалось перевести дух.
     - Да, - сказал я, - они тут.
      Картинки.
     - И ещё я почему застегиваю ворот - из-за ребятни, - сказал он, открывая глаза. - Детишки гоняются за мной по пятам. Всем охота поглядеть, как я разрисован, а ведь всем неприятно.
     Он снял рубашку и свернул ее в комок. Он был весь в картинках, от синего кольца, вытатуированного вокруг шеи, и до самого пояса.
     - И дальше то же самое, - сказал он, угадав мою мысль. - Я весь как есть в картинках. Вот поглядите.
     Он разжал кулак. На ладони у него лежала роза - только что срезанная, с хрустальными каплями росы меж нежных розовых лепестков. Я протянул руку и коснулся её, но это была только картинка.
     Да что ладонь! Я сидел и пялил на него глаза: на нём живого места не было, всюду кишели ракеты, фонтаны, человечки - целые толпы, да так все хитро сплетено и перепутано, так ярко и живо, до самых малых мелочей, что казалось - даже слышны тихие, приглушенные голоса этих бесчисленных человечков. Чуть он шевельнётся, вздохнёт - и вздрагивают крохотные рты, подмигивают крохотные зелёные с золотыми искорками глаза, взмахивают крохотные розовые руки. На его широкой груди золотились луга, синели реки, вставали горы, тут же протянулся Млечный Путь - звёзды, солнца, планеты. А человечки теснились кучками в двадцати разных местах, если не больше,- на руках, от плеча и до кисти, на боках, на спине и на животе. Они прятались в лесу волос, рыскали среди созвездий веснушек, выглядывали из пещер подмышек, глаза их так и сверкали. Каждый хлопотал о чём-то своём, каждый был сам по себе, точно портрет в картинной галерее.
     - Да какие красивые картинки! - вырвалось у меня.
     Как мне их описать? Если бы Эль Греко в расцвете сил и таланта писал миниатюры величиной в ладонь, с мельчайшими подробностями, в обычных своих жёлто-зелёных тонах, со странно удлиненными телами и лицами, можно было бы подумать, что это он расписал своей кистью моего нового знакомца. Краски пылали в трёх измерениях. Они были точно окна, распахнутые в живой, зримый и осязаемый мир, ошеломляющий своей реальностью. Здесь, собранное на одной и той же сцене, сверкало все великолепие вселенной; этот человек был живой галереей шедевров. Его расписал не какой-нибудь ярмарочный пьяница татуировщик, всё малюющий в три краски. Нет, это было создание истинного гения, трепетная, совершенная красота.
     - Ещё бы! - сказал Человек в картинках. - Я до того горжусь своими картинками, что рад бы выжечь их огнём. Я уж пробовал и наждачной бумагой, и кислотой, и ножом...
     Солнце садилось. На востоке уже взошла луна.
     - Понимаете ли, - сказал Человек в картинках, - они предсказывают будущее.
     Я молчал.
     - Днём, при свете, еще ничего, - продолжал он. - Я могу показываться в балагане. А вот ночью... все картинки двигаются. Они меняются.
     Должно быть, я невольно улыбнулся.
     - И давно вы так разрисованы?
     - В тысяча девятисотом, когда мне было двадцать лет, я работал в бродячем цирке и сломал ногу. Ну и вышел из строя, а надо ж было что-то делать, я и решил - пускай меня татуируют.
     - Кто же вас татуировал? Куда девался этот мастер?
     - Она вернулась, в будущее,- был ответ.- Я не шучу. Это была старуха, она жила в штате Висконсин, где-то тут неподалеку был ее домишко. Этакая колдунья, то дашь ей тысячу лет, а через минуту поглядишь - лет двадцать, не больше, но она мне сказала, что умеет путешествовать во времени. Я тогда захохотал. Теперь-то мне не до смеха.
     - Как же вы с ней познакомились?
     И он рассказал мне, как это было. Он увидел у дороги раскрашенную вывеску: РОСПИСЬ НА КОЖЕ! Не татуировка, а роспись! Настоящее искусство! И всю ночь напролёт он сидел и чувствовал, как ее волшебные иглы колют и жалят его, точно осы и осторожные пчелы. А наутро он стал весь такой цветистый и узорчатый, словно его пропустили через типографский пресс, печатающий рисунки в двадцать красок.
     - Вот уже полвека я каждое лето её ищу, - сказал он и потряс кулаком. - А как отыщу - убью.
     Солнце зашло. Сияли первые звезды, светились под луной травы и пшеница в полях. А картинки на странном человеке все еще горели в сумраке, точно раскаленные уголья, точно разбросанные пригоршни рубинов и изумрудов, и там были краски Pyo, и краски Пикассо, и удлиненные плоские тела Эль Греко.
     - Ну вот, и когда мои картинки начинают шевелиться, люди меня выгоняют. Им не по вкусу, когда на картинках творятся всякие страсти. Каждая картинка - повесть. Посмотрите несколько минут - и она вам что-то расскажет. А если три часа будете смотреть, увидите штук двадцать разных историй, они прямо на мне разыгрываются, вы и голоса услышите, и разные думы передумаете. Вот оно всё тут, только и ждёт, чтоб вы смотрели. А главное, есть на мне одно такое место. - Он повернулся спиной. - Видите? Там у меня на правой лопатке ничего определенного не нарисовано, просто каша какая-то.
     - Вижу.
     - Стоит мне побыть рядом с человеком немножко подольше, и это место вроде как затуманивается и на нем появляется картинка. Если рядом женщина, через час у меня на спине появляется ее изображение и видна вся ее жизнь - как она будет жить дальше, как помрет, какая она будет в шестьдесят лет. А если это мужчина, за час у меня на спине появится его изображение: как он свалится с обрыва или поездом его переедет. И опять меня гонят в три шеи.
     Так он говорил и все поглаживал ладонями свои картинки, будто поправлял рамки или пыль стирал, точь-в-точь какой-нибудь коллекционер, знаток и любитель живописи. Потом лёг, откинувшись на спину, очень большой и грузный в лунном свете. Ночь настала теплая. Душно, ни ветерка. Мы оба лежали без рубашек.
     - И вы так и не отыскали ту старуху?
     - Нет.
     - И по-вашему, она явилась из будущего?
     - А иначе откуда бы ей знать все эти истории, что она на мне разрисовала?
     Он устало закрыл глаза. Заговорил тише:
     - Бывает, по ночам я их чувствую, картинки. Вроде как муравьи по мне ползают. Тут уж я знаю, они делают свое дело. Я на них больше и не гляжу никогда. Стараюсь хоть немного отдохнуть. Я ведь почти не сплю. И вы тоже лучше не глядите, вот что я вам скажу. Коли хотите уснуть, отвернитесь от меня.
     Я лежал шагах в трёх от него. Он был как будто не буйный и уж очень занятно разрисован. Не то я, пожалуй, предпочел бы убраться подальше от его нелепой болтовни. Но эти картинки... Я всё не мог наглядеться. Всякий бы свихнулся, если б его так изукрасили.
     Ночь была тихая, лунная. Я слышал, как он дышит. Где-то поодаль, в овражках, не смолкали сверчки. Я лежал на боку так, чтоб видеть картинки. Прошло, пожалуй, с полчаса. Непонятно было, уснул ли Человек в картинках, но вдруг я услышал его шепот:
     - Шевелятся, а?
     Я понаблюдал с минуту. Потом сказал:
     - Да.
     Картинки шевелились, каждая в свой черёд, каждая - всего минуту-другую. При свете луны, казалось, одна за другой разыгрывались маленькие трагедии, тоненько звенели мысли и, словно далекий прибой, тихо роптали. Не сумею сказать, час ли, три ли часа все это длилось. Знаю только, что я лежал как зачарованный и не двигался, пока звёзды свершали свой путь по небосводу...
     Человек в картинках шевельнулся. Потом заворочался во сне, и при каждом движении на глаза мне попадала новая картинка - на спине, на плече, на запястье. Он откинул руку, теперь она лежала в сухой траве, на которую ещё не пала утренняя роса, ладонью вверх. Пальцы разжались, и на ладони ожила еще одна картинка. Он поежился, и на груди его я увидал чёрную пустыню, глубокую, бездонную пропасть - там мерцали звёзды, и среди звёзд что-то шевелилось, что-то падало в чёрную бездну; я смотрел, а оно всё падало...

     Город ждад двадцать тысяч лет.
     Планета двигалась по своему космическому пути, полевые цветы распускались и облетали, а город ждал. Реки планеты выходили из берегов, мелели и пересыхали, а город ждал. Ветры, некогда молодые и буйные, захирели, остепенились; облака в небесах, исстрадавшиеся, разодранные в клочья, истерзанные, обрели покой и плыли в праздной белизне. А город ждал.
     Город ждал, всеми своими окнами и чёрными обсидиановыми стенами, и небоскрёбами, и башнями без флагов, и нехоженными, незамусоренными улицами, и незахватанными дверными ручками. Город ждал, а тем временем планета описывала в космосе дугу, следуя своей орбите вокруг сине-белого солнца. И времена года сменяли друг друга, и сменяли друг друга мороз и палящий зной, а потом опять наступали холода и опять зеленели поля и желтели летние лужайки.
     Это произошло в летний полдень, в середине двадцатитысячного года - город дождался.
     В небе появилась ракета.
     Ракета полетела высоко-высоко, развернулась, подлетела ближе и приземлилась на глинистом пустыре в пятидесяти ярдах от обсидиановой стены.
     Послышались шаги ног, обутых в ботинки, ступающих по худосочной траве, и голоса людей из ракеты, обращённые к людям снаружи.
     - Готовы?
     - Всё в порядке, ребята. Будьте начеку! Идём в город. Енсен, вы и Хачисон пойдёте в переди, в охранении. Смотрите в оба.
     Город отворил потайные ноздри в своих чёрных стенах и прочную вентиляционную шахту, запрятанную глубоко в теле города. Мощные потоки воздуха хлынули вниз по трубам, сквозь густые фильтры, задерживающие пыль, к тончайшим нежным спиралькам и паутинкам, излучающим серебристое свечение. Снова и снова нагнетается и всасывается воздух, снова и снова вместе с тёплым ветром город вдыхает запахи с пустыря.
     "Пахнет огнём, упавшим метеоритом, раскалённым металлом. Из другого мира прибыл космический корабль. Пахнет медью, жжёной пылью, серой и ракетной гарью".
     Информация, отпечатанная на перфоленте, пошла, передаваемая жёлтыми зубчатыми колёсиками, от одной машины к другой.
     Щёлк-щёлк-щёлк-щёлк.
     Затикал подобно метроному вычислитель. Пять, шесть, семь, восемь, девять. Девять человек! Застрекотало печатающее устройство и мнгновенно отстучало это известие на ленте, которая скользнула вниз и исчезла.
     Щёлк-щёлк-щёлк-щёлк.
     Город ждал, когда же послышаться мягкие шаги их каучуковых подошв
     Великанские ноздри города снова расправились.
     Запах масла. Шагавшие люди распространяли по городу слабые запахи. Они попадали в гигантский Нос и там будили воспоминания о молоке, о сыре, о мороженом, о сливочном масле, об испарениях молочной индустрии.
     Щёлк-щёлк.
     - Ребята, будьте наготове!
     - Джонс, не делай глупостей, достань свой пистолет!
     - Город мёртвый, чего бояться.
     - Как знать.
     От лающей речи ожили Уши. Столько веков они прислушивались к жалобным вздохам ветра, слышали, как опадает с деревьев листва, как из-под снега по весне потихоньку пробивается трава. И вот Уши, освежив смазку, принялись натягивать барабанные перепонки, туго-натуго, чтобы суметь расслышать тончайшие оттенки биения сердец пришельцев, неуловимые, как трепыхание мотылька. Уши напрягли слух. Нос накачивал полные камеры запахов.
     От страха люди вспотели. Под мышками у них намокли островки пота, взмокли ладони, сжимавшие оружие.
     Город потягивал своим Носом этот запах, пробуя, словно знаток, дегустирующий старинное вино.
     Щёлк-щёлк-щёлк-щёлк.
     Параллельно друг другу с катушек скользнули ленты с данными. Пот: хлориды - столько-то процентов; сульфаты - столько-то: азот мочевины, азот аммиачный: Выводы: креатинин, сахар, молочная кислота, так-так-так!
     Звякнули и выскочили окончательные результаты.
     Нос зашипел, выдавливая из себя отработанный воздух. Уши продолжали вслушиваться.
     - Капитан, по-моему, нужно возвращаться к ракете.
     - Приказы отдаю я, мистер Смит!
     - Да, сэр.
     - Эй, там, впереди! Видите что-нибудь?
     - Ничего, сэр. Похоже, этот город опустел очень давно!
     - Что теперь скажете, Смит? Опасаться нечего.
     - Не нравиться мне тут. Не знаю, почему. Вам знакомо это чувство, когда вы приходите куда-нибудь и вам начинает мерещиться, что вы тут уже побывали? Слишком уж этот город кажется знакомым.
     - Бросьте" Эта планетная система находится в миллиардах миль от Земли. Мы никак не могли побывать здесь раньше. Наша ракета единственная из всех, которая может летать со световой скоростью.
     - И всё же я никак не могу отделаться от этой мысли. Надо уносить отсюда ноги.
     Звук шагов оборвался. В неподвижном воздухе слышно было лишь дыхание Смита.
     Ухо уловило его и приступило к действиям. Закрутились роторы и валы, сквозь клапаны и трубки заструились, мерцая жидкости по канальцам. Сперва формула, затем готовый продукт стали появляться один за другим. Через какие-то минуты по сигналу Носа и Ушей из широких пор в стенах на пришельцев стал изливаться пахучий пар.
     - Запах. Слышите запах? А-ах! Зелёная травка. Вы когда-нибудь вдыхали запах приятнее? Клянусь, я готов стоять тут хоть до скончания века, лишь бы дышать этим воздухом!
     Над стоящими людьми витал невидимый хлорофилл.
     - А-ах!
     Шаги возобновились.
     - Ну, Смит, в этом-то что плохого? Вперёд, вперёд!
     На миллиардную долю секунды Ухо и Нос позволили себе расслабиться.
     Контригра удалась. Пешки продвигались дальше.
     Теперь из дымки показались затуманенные глаза Города.
     - Капитан! Окна!
     - Что такое?
     - Окна домов, вон там! Они двигались, я видел!
     - А я нет.
     - Они поворачивались и поменяли цвет, с тёмного на светлый.
     - С виду обычные квадратные окна.
     Размытые предметы стали видны резче. В машинных расщелинах города крутились смазанные оси, противовесы окунались в поддоны с зелёным маслом. Оконные рамы выгнулись. Окна засияли.
     Внизу, по улице, шагали двое из охранения. За ними на безопасном расстоянии шли ещё семеро. На них была одета белая форма, лица порозовели так, словно их отхлестали по щекам, глаза голубые. Ходят прямо, на задних ногах, в руках держат оружие из металла. Ноги обуты. Пола они мужского. У них есть глаза, уши, рты, носы.
     По окнам пробежала дрожь. Они истончились. Незаметно расширились, словно бесчисленные зрачки.
     - Говорю же вам, капитан, что-то неладное с окнами!
     - Ерунда!
     - Я возвращаюсь, сэр.
     - Что?
     - Я возвращаюсь к ракете.
     - Мистер Смит!
     - Я не собираюсь попадать в западню!
     - Что, пустого города испугались?
     Остальные натянуто улыбнулись.
     - Смейтесь, смейтесь!
     Улица была выложена булыжником. Каждый камень размером три дюйма в ширину и шесть в длину. Улица осела, но совсем незаметно для глаза. Улица взвешивала пришельцев.
     В машинном бункере красная стрелка коснулась отметки: 178 фунтов: 210, 154, 201, 198: Каждый был взвешен, вес каждого записан, и запись уползла с катушки в густую темноту.
     Теперь уже город окончательно пробудился!
     Вентялиционные шахты вдыхали и выдыхали воздуз, смешанный с табачным духом изо рта пришельцев, с запахом зелёного мыла, который шёл от рук. Глазное яблоко и то источало едва уловимый запах. Город подмечал всё это. Сводная информация отсылалась дальше, чтобы там к ней прибавились новые данные. Хрустальные окна поблёскивали, Ухо всё туже натягивало свои барабанные перепонки: город всеми органами чувств, как невидимый снегопад, навалился на пришельцев, подсчитывая их вдохи и выдохи, глухие удары сердец, город вслушивался, всматривался, пробовал на вкус.
     Улицы служили городу языком. И там, где проходили люди, вкус их ступней улавливался сквозь поры в камнях, а затем проверялся на лакмусовом индикаторе. Дотошно собранные сведения о химическом составе влились в нарастающий поток информации. Оставалось дождаться, когда средь крутящихся колёс и шуршащих спиц будет выдан окончательный результат.
     Шаги. Кто-то бежит.
     - Вернитесь! Смит!
     - Подите к чёрту!
     - Хватай его, ребята!
     Шум погони.
     И - последнее. Город послушал, посмотрел, попробовал на язык, прощупал, взвесил и подвёл итог. Осталось решить последнюю задачу.
     На поверхности улицы распахнулась ловушка.
     Бегущий капитан незаметно для других исчез.
     Он был подвешен за ноги. Горло ему перерезала бритва. Вторая бритва полоснула по груди, его скелет был вмиг очищен от всех внутренностей. В потайной камере под улицей капитан умер, распластанный на столе. Хрустальные микроскопы, уставившись, смотрели на красные переплетения мышц, бесплотные пальцы тыкали в сердце, которое всё ещё сокращалось. Лоскутья его раскроенной кожи были приколоты к столу, а тем временем чьи-то руки перекладывали части его тела так и сяк, казалось, некий любознательный шахматист стремительно передвигает по доске красные фигуры.
     Наверху, на улице, бежали люди. Они гнались за Смитом и что-то кричали ему вдогонку. Смит что-то кричал в ответ, а внизу, в таинственной комнате разливалась по капсулам кровь, встряхивалась, вертелась на центрифуге, намазывалась на предметные стёклышки и вновь отправлялась под микроскопы. Производились подсчёты, измерялись температуры. Сердце было разрезано на семнадцать долек, печень и почки - тщательно пополам. В черепе было просверлено отверстие и через него высосаны мозги, нервы были выдернуты, как проводаи из испорченного распределительного щита, мускулы проверялись на упругость. А в это время в электрическом чреве города Мозг подвёл наконец под всем черту. И грандиозной работе всех машин мгновенно был дан отбой.
     Итак.
     Это - люди. Они прибыли из далёкого мира, с определённой планеты, у них определённым образом устроены глаза, уши, характерная походка, они носят оружие, думают, дерутся, у них по-особенному устроено сердце и все прочие органы. Всё соответствует древним записям.
     Наверху люди гнались за Смитом.
     Смит бежал к ракете.
     Итак.
     Они - наши враги. Это их мы ждали двадцать тысяч лет, чтобы увидеться с ними снова. Это их мы ждали, чтобы отомстить. Всё сходится. Они прилетели с планеты Земля. Двадцать тысяч лет назад они объявили войну Таоллану, они держали нас в рабстве, калечили и уничтожили страшной болезнью. Потом, после того как разграбили и растащили нашу планету, они удрали в другую галактику, чтобы самим спастись от этой болезни. Они забыли и о той войне, и о том времени, они забыли и о нас. Но мы их не забыли. Они - наши враги. Известно достоверно. Наше ожидание кончилось.
     - Смит, вернись!
     А теперь, к делу! На красном столе, где лежало распростёртое и выпотрошенное тело капитана, чьи-то руки вновь приступили к игре. Во влажное лоно вложены внутренности из меди, латуни, серебра, алюминия, каучука и шёлка; паучки выткали золотую паутинку, которая вживляется в кожу; вложено сердце, а в черепную коробку помещён платиновый мозг, который гудит и сыплет крохотными голубыми искорками, провода тянутся к рукам и ногам. Через минуту тело прочно зашито, швы на разрезах, у горла, на голове замазаны, заживлены заново.
     Капитан сел и вытянул руки.
     - Стоять!
     На улице снова возник капитан, поднял пистолет и выстрелил.
     Смит упал с пулей в сердце.
     Все обернулись.
     - Глупец! Города боится!
     Они смотрели на тело Смита, лежавшее у их ног.
     Они смотрели на капитана, кто широко раскрытыми глазами, кто прищурившись.
     - Слушайте, - сказал капитан, - я должен вам кое-что сообщить.
     Теперь город, который их взвесил, попробовал на вкус и обнюхал, который пустил в ход все свои средства, за исключением одного, последнего, приготовился пустить в ход и его - дар речи. Он говорил не враждебным языком массивных стен и башен, и не от имени каменной громады булыжных мостовых и крепостей, нашпигованных машинами, а тихим голосом одного-единственного человека.
     - Я больше не капитан, - сказал он, - и не человек.
     Люди отпрянули.
     - Я - город, - произнёс он и заулыбался. - Я ждал двести веков, - сказал он. - Я ждал, пока вернутся сыновья сыновей других сыновей.
     - Капитан, сэр!
     - Я ещё не всё сказал. Кто создал меня? Город. Меня создали те, кто погиб. Древний народ, который жил здесь когда-то. Народ, который земляне бросили издыхать от страшной неиздлечимой болезни, похожей на проказу. И древний народ, мечтая о том дне, когда земляне снова явятся сюда, построил этот город, и нарёк его городом Возмездия, на планете Тьмы, на берегах Векового Моря, близ Мёртвых гор. Как поэтично! Этот город был задуман как весы, как лакмусовая бумажка, как антенна для проверки всех космических странников будущего. За двадцать тысяч лет здесь побывали всего две ракеты. Одна - с далёкой галактики Эннт. Обитателей корабля проверили, взвесили, решили, что они не подходят по параметрам и выпустили из города живыми и невредимыми, так же, как и пришельцев со второго корабля. Но сегодня наконец пожаловали вы! Отмщение будет полным. Вот уже двести веков, ка тот народ мёртв, но он оставил после себя этот город, чтобы вам был оказан в нём радушный приём.
     - Капитан, сэр, вам нездоровится. Может вам вернуться на корабль?
     Город содрогнулся.
     Мостовые разверзлись, и люди с воплями провалились вниз. Падая, они увидели мелькнувшие сверкающие лезвия, летящие им навстречу.
     Спустя некоторое время кто-то позвал:
     - Смит?
     - Здесь!
     - Енесен?
     - Здесь!
     - Джон, Хачисон, Спрингер?
     - Здесь, здесь, здесь.
     Они выстроились у люка ракеты.
     - Немедленно возвращаемся на Землю.
     Есть, сэр!
     Разрезы на шеях были незаметны, как незаметны были и латунные сердца, серебрянные внутренности и тонюсенькие золотые проволочки вместо нервов. Из голов доносилось едва слышное электрическое гудение.
     - Это мы в два счёта!
     Девять человек суетились, загружая ракету золотистыми бомбами, начинёнными микробами заразной болезни.
     - Их нужно сбросить на Землю.
     - Будет исполнено, сэр!
     Люк захлопнулся. Ракета взмыла в небеса. Рокот её двигателей удалялся, город лежал, раскинувшись на летних пустошах. Его зрение притупилось. Перестал напрягаться слух. Закрылись огромные вентиляционные шахты его Ноздрей, улицы больше ничего не взвешивали, не подытоживали, потайные машины нашли отдохновение в масляных ванных. Ракета растворилась в небе.
     Понемногу, растягивая удовольствие, город наслаждался роскошью умирания.