Литературное чтиво Выпуск No 338 от 2006-03-30 Число подписчиков: 22    Валентин ПИКУЛЬ "БАЯЗЕТ" Часть 1    Всадники    Глава 4. Под ятаганами 1      И вот - горы. И вот - простор. И вот - ночь, "И вот я, поручик Андрей Карабанов. Чего хочу я от этой жизни? Чего не хватает мне?.. Все, кажется, уже было: и любовь, и пороки, и гордость, и унижение, и все-таки что-то не пережито... Знать бы - чего я хочу?"      Карабанов повернулся в седле к одному казаку:      - Послушай, ты чего-нибудь хочешь сейчас?      - До матки бы съездить, - вздохнул тот печально. - Старая уже... Крышу бы ей подновил, девок бы станишных пощупал. А потом и опять на коня можно!..      - Завидую я тебе, - сказал поручик. - Как все просто у вашего брата...      Никто не видел в темноте, как Андрей, припав к ласковой холке своего Лорда, от жалости к себе тихо плакал, кусая губы, и было ему в этот момент очень горько и даже как-то необыкновенно хорошо от этой горечи.      "Люди, - спрашивал он темноту, - почему вы меня забыли?.. Люди, хорошо ли вам без меня?.. Люди, я хочу быть с вами... Люди, покажите мне дорогу к себе... Люди, сжальтесь надо мною!.."      Глубокой ночью, почти на ощупь, в пугливой, вздрагивающей тьме, ведя лошадей в поводу по козьим тропам, карабановские всадники обошли горы и, спустившись в долину, сомкнулись с первой сотней.      - Как странно плачут шакалы, - сказал Карабанов. - Так плачут, наверное, дети или обиженные женщины...      Костров не разводили. Близость противника не дозволяла пасти лошадей. Их даже не расседлали, держа для осторожности в поводу.      Жесткие камыши не шелестели во тьме, а скрежетали, как ножи.      Люди томились без сна, поджидая рассвета.      - Уже шестой, - сказал Ватнин мрачно, - Поскорей бы подошел пехотный эшелон. Хуже нет такой ночи!      - Огонек вот там светится, - показал в черноту ночи вахмистр. - Видать, курд у костра греется...      На заре казаки вышли на Ванскую дорогу, и вскоре с гор спустились пехотные колонны; впереди ехали на лошадях полковники Пацевич и Хвощинский. Сотни обрадовались пехоте, солдаты обрадовались казакам.      - Вы уж нас не выдавайте, - неслось из колонны. - Мы вам тоже подсобим!      Распорядок движения войска был разработан Хвощинским, и Пацевич покорно с ним согласился. На расстояние полета пули вперед был выдвинут взвод хоперцев; карабановская сотня, перемахнув через завалы камней, прикрыла колонну с левого фланга; сотня Ватнина на рысях пошла по солончакам с правой стороны пехоты; немного отстав от колонны, шла пестрая милиция Елисаветополя и Эривани.      Вставало солнце. Начиналась жара. Головы солдат были прикрыты белыми противосолнечными шлемами. Все чаще и чаще звякали, передаваемые из рук в руки, солдатские фляги. Однако, несмотря на утомительный ночной переход, люди были бодры и даже веселы.      Изредка по обочинам дороги встречались камни, отмечавшие мусульманские могилы.      В одном месте строй сломался.      - Братцы, коса! - крикнул кто-то. - От девки...      На турецкой могиле действительно лежала женская коса соломенного цвета, толстая и длинная. Зачем она здесь - никто не знал. Но, проехав немного вперед, хоперцы наткнулись на тело полураздетой русской женщины; из шеи торчал какой-то кривой железный обломок, ноги ее уже были объедены шакалами. Кто она, как попала сюда, какие муки вынесла - это было для всех тайной...      Панацевич первым надел фуражку.      - Значит, - сказал он, - турки где-то рядом. Уже мы видим их следы... Братцы, похороните по-христиански страдалицу эту...      Колонна двинулась дальше. Солнце жгло солдатские спины.      Ненавистная Туретчина, дичь ее гор и сухая синь небес, ярая зернь бордовых песков, гнусавые ветры в ущельях, хрюкающие, как свиньи, мутные реки - все это открывалось солдатскому взору. И, может быть, по этой же дороге прошли уже тысячи русских людей, чтобы навсегда сгинуть рабами на галерах и каторгах, в гаремах и рудниках...      В тылу колонны сухо затрещали выстрелы. Банда редифов напала из укрытия на отставших. Но в колонне не растерялись.      Вместе с милицией солдаты насели на турок дружным скопом.      Редифы бросились назад, но Карабанов уже скакал с полусотней напересечку банде. Короткие выстрелы, режущий пересвист шашек - и сорок редифов полегли в схватке. Начальника их спасли от смерти широченные шальвары, в которых он запутался ногами, упал и остался живым.      В колонне сразу повеселели. Правда, многие имели несколько ошалелый вид, особенно молодые солдаты, которые как-то тупо, чересчур внимательно глядели на острия окровавленных штыков.      Отовсюду слышались голоса:      - А я его прикладом, ей-бо. Да в зубы!      - У меня живуч был... Ровно зверь!      - То он гашиша, видать, покурил перед смертью...      В конце эшелона, вслед за верблюдами, тащившими тулуки с водой, дребезжали санитарная полуфурка с аптечной двуколкой.      Фельдшер Ненюков как бы замыкал колонну, чтобы принять от ослабевшего ранец, подобрать на дороге обморочного, подкислить воду во фляге, если кто из солдат попросит об этом.      Но еще до привала Ненюков стал посасывать спирт из аптечного ящика и вскоре едва сидел на двуколке. Хвощинский, увидев лекаря пьяным, рванул из ножен шашку, и никто еще не видел полковника в такой страшной ярости.      - Изрублю, собаку! - орал он, лупцуя лекаря плашмя клинком по плечам и прямо по башке, а на белых от жары губах полковника вскипала пена бешенства. - Очухайся скорее, подлец! Грязная свинья, мерзавец!..      Вскоре был сделан привал. Присев на камень, Хвощинский разложил на коленях походную тетрадь и что-то долго писал, изредка поглядывая по сторонам. Пацевич, сидя на барабане, жевал мятный пряник и, наверное, воображал себя Наполеоном.      Казаки по-прежнему гарцевали в отдалении, а пехота разбрелась в поисках воды и ягод. Бегали за водой куда-то к ручью. Пили.      Кое-кто мыл лицо, по-крестьянски вытираясь подолом рубахи.      Собирали комки сухого перекати-поле; разводили костры.      А старый гренадер Хренов, увязавшийся в поход за солдатами, даже поставил чай в котелке. Один молоденький солдат смотрел на него, смотрел да и спросил:      - Дяденька, а как же чай-то пить будете? Из котелка, что ли, лакать? Аль из фляжки?      Лохматые брови кавалера грозно вздернулись кверху:      - Брысь, котенок, отседова! Сопляк...      Наломал дед стеблей травы посуше. Сунул друзьям по трубочке, сам лег животом у костра:      - Лакайте, слюнявые... Отпусти туда и тяни, будто граф. Не знаете, што ли, как из одного котелка всей ротой чай хлебать надо? Только уговор: кто пузыря в котел пустит, - тут для него чай и кончился...      И пили чай. И висло солнце. И качались травы.      Пацевич тем временем, докушав пряник, ходил среди солдат, от одного костра к другому, велел кричать "ура" и, стуча себя кулаком в жирную грудь, клялся:      - Братцы, если бусурман встретится, отступления не жди - его не будет. Затрубил горнист отход - не верь ему: это изменник! Если я прикажу отступить - коли меня штыком, братцы!      Ватнин подскакал к Карабанову. Безо всякого дела. Просто так - поговорить. Махнул нагайкой куда-то вдаль, сказал обеспокоснно:      - По всему видать, ежели пойдут, так эвон, поручик, откуда... Рубиться-то - ладно, в хузары их, в песи, не делибаши ведь перед нами. Делибаш - тот был ловок, из наемных. За деньги да за чапаул резался. Этих-то, говорю, башибузуков и порубали бы мы с тобой. А только - эх, брат! - по рукам и ногам связаны. Пехоту ведь не кинешь. Свои парни... Некрасов-то - мужик с головой: верно сказал - наверх взлетел, осветил, по башке трахнул, и вертайся до дому... Да чтобы не сейчас, а ночью!..      Карабанов промолчал. Казаки быстро смахали куда-то за водой.      Вернулись с полными флягами. Но ему не предложили. Просить он не захотел.      - Люди, люди, - вздохнул он, - хорошо ли вам без меня?.. 2      В гарнизоне Баязета, конечно, не знали, что в канун войны вожди курдских племен тайно от турок предлагали свое боевое содружество России, но Петербург, плохо извещенный о делах Курдистана, отказался от союза с курдами. Теперь же курдский шейх Обейдулла поклялся Фаик-паше выставить в поле пятнадцать тысяч сабель. Но курдов, мастеров стрельбы, кажется, больше соблазняли английские винтовки, получив которые многие и разбежались. Конечно, разбойничая в округе Вана, они причинили немало зла бедным армянам и даже туркам, жившим в деревнях. Но турки, поголовно вооруженные до зубов, давали крепкий отпор налетчикам, зато армянам в Турции носить оружие всегда воспрещалось.      Русские люди всегда удивлялись курдам:      - Что за народ? Живут где хотят, словно цыгане, а своей земли не имеют. Если б не мыкались по белу свету, наверно, и не лезли бы в каждую заваруху...      Всюду гонимые, эти парии мусульманского Востока издревле использовались владыками Персии и Турции как боевая подручная сила, и под стенами Баязета курдские шейхи возглавили отряды фанатиков из религиозной общины "накшддандийя". В самом деле, чудовищна трагедия этого народа, рожденного в очаге древней цивилизации и бредущего теперь в стороне от главных дорог человечества. Если не турки и не свои продажные шейхи, то англичане сбивали курдов на кровавые обочины истории, и без того орошенные кровью...      Когда отряд, миновав скалистое крутогорье, стал спускаться в соседнюю долину, появились сильные разъезды противника. Они пристроились к левому флангу колонны, но Карабанов, желая поберечь лошадей, погони не выслал. И курды на виду всего эшелона, не навязывая боя, медленно отходили к персидской границе.      - Курды бы еще ничего, - сказал Хвощинский, - они зачастую совсем не ввязываются в бой: ждут - кто выйдет победителем? Победили турки - прутся всем табором, с детьми и женами, нашего брата грабить. Мы победим - они под орех разделают своих друзей-турок... Однако, - заметил полковник, опуская бинокль, - на этот раз курды выглядят чересчур воинственно!..      Казаки отчетливо видели рубахи всадников из красного коленкора, их круглые щиты - как дамские шляпы; на концах длинных пик развевались пестрые хвосты. Лошади у курдов были большей частью арабской породы и горячие карабахи, - бежали они резво, словно играючи, совсем не утомленные, свежие.      Некрасов, опустив бинокль, сказал Евдокимову:      - Нагляделся, ажио с души воротит! Верно говорят солдаты, что, имей курды свой огород, в чужой бы и не совались. Нет страшнее народа без родины: сегодня нас режут, завтра армян, а потом их самих турки вырежут. К нам же и бегают спасаться! Однако в Крымскую кампанию, помнится, эти молодчики здорово помогли нашей армии восстанием - чуть было и Багдад не взяли. Вояки матерые!      - Они и сейчас, - поддакнул Евдокимов, - под Карсом в нашу кавалерию пошли, и слышал, что отлично воюют.      - А эти воюют здесь, юнкер.      - Знать бы - сколько их?      - Меньше турок, но зато больше нас...      Ватнин послал одного казака поопытнее в сторону от колонны, велел ему послушать землю. Тот надолго приник ухом к жаркой земле и вернулся обратно, еще издали крича:      - Тьма-тьмущая валит!      - Куды валит?      - Кубыть, налево.      - Конница аль пехота?      - Шайтан разберет. Гудит "сакма".      - Хорошо, братец. Спасибочко.      За кавалерией курдов скоро завиднелись орды турецких конников-"сувари", пылила турецкая пехота - низама и редифа.      Противник начал взбираться в горы. Изредка курды что-то кричали в сторону казаков, взмахивая щитами. Скалы были бурые, иссеченные трещинами, кое-где зеленел кустарник; сахарные головы Арарата голубели вдалеке, но Карабанова сейчас эти красоты не могли тешить...      К нему подскакал Евдокимов.      - Андрей Елисеевич, - задыхаясь, передал юнкер, - полковник Пацевич приказывает навязать бой и сесть курдам на плечи. Первая сотня уже идет к вам... Пехота перестраивается в каре...      - Зачем? - спросил Карабанов.      - То есть, - не понял юнкер, - как это - зачем?      - А на кой черт полковнику понадобилось лезть на эти горы? Здесь ему не Швейцария, а мы не туристы-англичане. Откуда я знаю, что за этими скалами?.. Может, там мне снимут башку так же легко, как я снимаю фуражку...      Но, ковылем под ветром ложась и колеблясь, вдали уже разворачивалась первая сотня, уже бежали среди камней солдаты, и Карабанов в ярости рванул шашку из ножен:      - За мно-ой... ры-ысью...      Подножие гор было пологим, его взяли единым махом. Потом копыта лошадей стали срываться с крутизны. Казаки похватали из седел винтовки, каждый нахлестнул своего конягу нагайкой, чтобы тот бежал вниз.      И началась просто обыкновенная перестрелка.      - Ну какая глупость! - возмущался Карабанов. - Хвощинский - тоже дурак хороший, кому все это нужно?      Стреляя из револьвера, он вместе с казаками взбирался на вершину скал. Турки отвечали недружно и даже как-то неохотно.      Но вот, подтягивая лошадей, враги добрались до перевала - и сразу захлопали плотные пачки выстрелов.      Казаки с руганью залегли.      - Не давайте им спускаться! - крикнул Карабанов и, перепрыгивая через солдат, добежал до Хвощинского, который, лежа на боку, протирал носовым платком линзы громадного бинокля.      - Я не понимаю, что происходит? - нервно выкрикнул Андрей, падая под зыканье пуль рядом с полковником. - Ведь навязав туркам этот бой, мы уже не сможем и отступить без боя! Ясно, как дважды два... Совсем не надо быть для этого Суворовым!      - Карабанов, - невозмутимо ответил Никита Семенович, - вы особенно-то не нервничайте: умирать надо всегда спокойно...      Андрея передернуло от обиды:      - Я не трус, вы это знаете!      - Один мундир еще не делает человека храбрым.      Карабанов вскочил, вернулся к своим казакам. Перебежками, громыхая сапожищами по каменьям, стреляя с колена, поодиночке подтягивались ставропольцы. Милиция стала обходить выступ скалы.      Убитые как-то сразу шлепались навзничь, катились под крутизну, застревали в кустах и расщелинах...      - Ах... Ах... Ах! - надрывался кто-то от боли.      Прапорщик Латышев подполз к Андрею, волоча бренчавшую по камням шашку.      - Господин поручик, извините, у меня к вам просьба...      - Не будьте так вежливы. Что угодно?      - Дайте папиросу. У меня кончились...      Карабанов выбросил из кармана папиросницу. Прапорщик жадно закурил, руки у него тряслись. Сняв с отворота мундира букашку, он отпустил ее в траву, дохнув на нее табачным дымом.      - Сейчас, - сказал он не сразу, - Пацевич вызвал застрельщиков-добровольцев, и я поведу их туда... Вы благородный человек, Карабанов. Спасибо, что не стали разглашать моей подлости. И я не могу уйти, не пожав вашей руки... Прощайте!      Андрей пожал влажную узкую ладонь прапорщика величиною в солдатский сухарь:      - Оставим, Латышев, это!..      - И еще хочу сказать последнее: не советую дружить с Некрасовым. ..      - А это почему?      - Я не могу сказать... А впрочем - нет, знайте: за ним уже давно тайный надзор полиции...      Кто-то постучал Карабанова в подошвы раскинутых ног. Андрей обернулся: вжавшись в землю, Пацевич прошипел ему:      - Поручик, поднимайте казаков!      "Ну, черта с два!" - решил Карабанов.      - Я казаков не подниму. Пусть идут охотники. А казаки останутся здесь... Пехота погибнет без конницы...      Полковник снова застучал по каблукам. На этот раз чем-то тяжелым. Андрей оглянулся снова и увидел в руках Пацевича громадный револьвер системы "бульдог".      - Вы отказываетесь? - спросил Пацевич. - Латышев, голубчик, арестуйте его... Карабанов, сдайте оружие!      - Оружия не дам, - ответил Андрей и отполз в сторону, чтобы не закрывать полковника от пуль своим телом. - Я скорее останусь без штанов, - добавил он злобно, - но оружия не отдам: мне еще предстоит драться...      - В Баязете поговорим, - пригрозил ему Пацевич.      - Как бы не так! - ответил поручик. - Неужели вы еще надеетесь выбраться отсюда?..      Бросок охотников на вершину скалы был ужасен. В стригущем пересверке ятаганов и сабель, в жестоких воплях и лязге затворов Латышев довел-таки людей до гребня скалы. Грудь в грудь, пуля в пулю, баш на баш сошлись! Началась резня... А там еще стенка - сбитая из глины, древней аллаха. Уже осатанев от крови, каким-то чудом охотники махом перескочили и эту стенку, дружно кинулись на турок сверху, и... никто из них не вернулся обратно!      - О-о-о, - застонал Пацевич, слыша возгласы убиваемых, и закрыл лицо руками.      Карабанов уже мчался на высоту; казаки быстро растекались вдоль стенки, совали в бойницы винтовки, дышать стало тяжко от газов паршивого пороха. Ватнин сел, припав спиною к древней стене. Толстые губы есаула были в пыльной жаркой коросте, борода его казалась седой.      - Кирпич это али... так просто? - сказал он, потрогав стенку. - Ну, ладно, пока сидим. А дальше-то што?      Убило рядом казака. Через бойницу. Прямо в лоб.      - Дальше что? - спросил Карабанов, задыхаясь.      Взял он винтовку убитого, просунул ее между камнями. Турецкая пуля, как тупой палец, ткнула перед ним глину, обдав его Душной пылью. Ватнин силком оттащил его от бойницы:      - Смотри, поручик!.. Да оставь ты... глянь-ка!      - Да, - сказал Андрей, бросая винтовку, - это уже не война. Ну и день же сегодня поганый!      Из-за горного хребта, верстах в четырех от баязетского отряда, скатывались в лощину сразу несколько сотен турецких всадников.      Откуда-то, со стороны Персии, ощетинясь копьями, словно гигантский дикобраз, двигалась, утопая в пыли, лавина конных курдов. А еще ниже, вдоль узкой зеленой балки, тянулась длинная змея пеших редифов, тащивших на своих плечах ружья, ятаганы и длинные копья.      На глаз численность врагов можно было определить в пять тысяч человек. Но первая волна вражьей конницы уже прокатилась, и тогда хлынула вторая, а за ней третья!..      - Спасайтесь!..      - Стой!..      - Беги!..      - Куда, каналья?..      - Братцы...      - Стой, сволочи...      А трубы уже играли отбой. Потом отбой как ножом отрезало, и повис над скалами заунывный сигнал сбора.      Карабанов, стреляя на бегу из револьвера, как последний заяц, кинулся бежать в долину.      Стенка, за которой погибли охотники, уже была в руках турок. Шлепаясь, катились в долину по крутому склону мертвецы и раненые...      - А вы быстро бегаете, Карабанов! - встретил его Хвощинский. - Даже Дениску обогнали!      - Вниз - не кверху, - огрызнулся Андрей. - Всегда легче...      И тут произошло то, что и должно было произойти. Первый страх перед турецкой ордой уже схлынул, и люди быстро выстраивались в каре. Перезаряжали оружие, бинтовали раны, пили воду, искали своих приятелей.      Казаки уже заскочили в седла, смачно отсмаркивались направо и налево.      - Ништо! - говорили пожилые. - Выдюжим...      Пацевич подъехал к Хвошинскому.      - А вы что же молчите, полковник? - сказал он. - Я ведь знаю: солдаты готовы на вас богу молиться... Вот и прикажите им, чтобы они встали как стена!      - Да, - печально отозвался Хвощинский. - Я знаю: они мне поверят. Но представьте себе, что меня вдруг убили... Тогда как?      Шальная пуля зыкнула над головой Пацевича: он прилег на лошадиную холку, признался:      - Никита Семенович, дорогой. Я не знаю, что делать... Посоветуйте!      Хвощинский долго смотрел поверх солдатских голов куда-то в пыльное небо.      - Прикажите срочно отступать на Баязет... Все бессмысленно и глупо! Для того чтобы сварить яйцо, не нужно поджигать своего дома. Численность противника мы могли бы узнать и через лазутчиков, не выходя из крепости... Играйте отход!      - Но я-то при чем? - жалобно воскликнул Пацевич. - Тифлис требовал от нас дела!      - Спасайте людей, полковник!.. Если в Тифлисе штабные адъютанты, чтобы полюбиться дамам с новеньким крестом, и жаждали нашей крови, то кровь уже была. Кресты им обеспечены...      Колонны тронулись. Шли скорым шагом. Казачьи сотни попрежнему скакали по флангам. Люди часто оборачивались назад, где копилась, как саранча, турецкая конница, и вскоре уже не шли, а почти бежали,..      Карабанов, придя в себя и подсчитав убитых, нагнал Хвощинского:      - Прикажите хоть что-нибудь! Прикажите - именно вы! Так же ведь невозможно!      - А об этом, поручик, вам следовало бы подумать еще вчера. На офицерском собрании, на которое вы столько возлагали надежд!      - Ну, хорошо, - повинился Андрей, уронив поводья. - Пусть я мерзавец. Пусть я ничтожество. Но вы хоть покажите мне место.      - Русский офицер с честью всегда найдет себе место в бою!..      И они разъехались. 3      В этот день Аглая проснулась задумчивой и печальной. Ее тревожили неясные признаки беременности. Правда, по своей женской неопытности она даже наивно тешилась над своей боязнью.      Но женщины, с которой можно бы посоветоваться, в Баязете не было, и тогда Аглая просто испугалась. "Наверное, так и есть, - размышляла она, еще лежа в постели. - Боже мой, что-то будет?      И если лгать, то кому: ему или Андрею?.. А он-то здесь при чем?.,"      "Он" - это уже ребенок, нечто еще неясное и таинственное; но кто отец ему? - в этом сомнения не было: Андрей, самый чужой и самый близкий; она невольно вспомнила его всегда торопливые ласки и, закусив розовую губку, тихо поплакала. В окна киоска уже светило солнце, пора было вставать...      Майор Потресов в эту ночь спал плохо. Он переутомил себя за последние дни, и ему было дурно. Денщик жалел доброго старика, часто прикладывал мокрые тряпки на грудь майора; Потресов лежал в удушливых потемках, вспоминал покойницу жену Глашу, первый детский плач, раздавшийся в их доме, а потом раскрытые, как в галочьем гнезде, восемь ртов... Вскоре начало светать, он встал и прислушался к биению сердца. "Изъездился, старый мерин!" - сказал майор и пошел на крепостные работы: всю жизнь Потресов был человеком чести и долга.      Клюгенау в эту ночь совсем не ложился. С вечера он остался следить за работой своих пионеров, потом один из них подцепил лопатой из груды старого мусора томик Саади на арабском и отдал его офицеру. Клюгенау арабский знал самоучкой, но смысл стихов был ему хорошо ясен. "Много скрывается под чадрою прекрасных женщин, но когда откинешь чадру, тогда увидишь мать своей матери..." Мечтатель и бродяга, прапорщик не умел ценить вещей.      При лунном свете он прочел эти строки, потом вырвал страницу и поджег ее, чтобы прочесть другую. Рисовая бумага с шипением сгорала в руке, но Клюгенау успел прочесть другое стихотворение, чтобы поджечь вторую страницу над третьей. Потом рассвело и пришел майор Потресов.      - Я завидую мудрости древних, - сказал Клюгенау, отбрасывая от себя пустой переплет книги. - Как все просто и ясно: отдерни чадру, и ты увидишь мать своей матери. Оттого-то и должны мы уважать любую женщину, чтобы не обидеть в ней свою мать!      Крепость пробуждалась. Ездовые погнали через дворы лошадей к водопою. Заспанный отец Герасим, обмотав шею деревенским полотенцем, расшитым петухами и паровозами, шел мыться. Жалостливый повар, вытянув за рога барана, обреченного на заклание для офицерского стола, слезно просил каждого, чтобы его зарезали.      Исмаил-хан босиком вылез из конюшни к фонтану, денщик намыливал ему волосатые ноги, иначе хану не натянуть щеголеватые сапожки без подошв.      - Какое сегодня число? - интересовался хан.      - Шестое, - отвечали ему. - Шестое июня тысяча восемьсот семьдесят седьмого года.      Исмаил-хан обещал запомнить. Потом ефрейтор Участкин, только вчера вышедший из госпиталя, прихрамывая, вывел из казармы и построил во дворе полвзвода.      - Зачем с оружием? - спросил его Потресов.      - Его благородие капитан Штоквиц приказали. Еврей тут один приходил, так сказывал, что турки трех наших ребят на майдане угрохали...      Появился и Штоквиц, на ходу пристегивая к поясу шашку.      Хмуро предложив офицерам по первому стакану лафита, он приказал солдатам примкнуть штыки и увел их за собой.      Клюгенау покачал головой:      - Вот дела-то, господин майор... Верно: трое солдат вчера при мне на майдан собирались. Мяса на артель купить. Один - такой глупый - все никак куруши пересчитать не мог. Боялся, что не хватит. И глаза у бедного синие-синие, словно васильки...      А майдан шумел. Среди резких лиц курдов мелькали холеные лики персов, реяли среди халатов яркие лохмотья цыганок. Вращались закопченные вертела, звенела медь, оружейники совали в бадьи с нашатырем шипевшие клинки, выли голодные нищие. Молодой, удивительно красивый юродивый блеял козой, и ему за это платили деньги. Издалека пришедшие верблюды, ложась на землю, ревели под ношей тюков, и полуголые погонщики, чтобы взбодрить усталых животных, заливали им в ноздри жидкое лиловое сало.      - Стой! - скомандовал Участкин.      Убитых вытащили из караван-сарая. Трое мертвецов легли посреди притихшего майдана, как три страшных красных обрубка; только у одного, словно в удивлении, были распахнуты васильковые глаза и пусто смотрели в сизо-желтое от пыли турецкое небо.      - Замучили, гады, - сказал Штоквиц, и, закрыв эти синие глаза, что жили на пагубу рязанским сарафанам, он снял фуражку, часто и нервно закрестился.      - У рус - плохо, бей гяуров! - гаркнул кто-то, и здоровенный булыжник ударил в плечо капитана, который присел от боли и сказал:      - Тэ-э-эк-с...      Штоквиц был человеком жестоким, но зато не был трусом и решил дать ответ на этот удар. Подвыдернув шашку из ножен, капитан громко позвал толпу:      - Эй вы, слепцы!.. Я, комендант Баязета, говорю вам: Россия не Каир и не Тебриз. Она, если надо, раздавит вас, как дерьмо под сапогом. Заставим жрать свинячьи уши!      При упоминании о свинине, вкушать которую аллах не советует правоверным, майдан стал плеваться, затряс подолами халатов.      - Участкин, - тихо велел капитан, - прикажи загнать по патрону. Кто, - снова выкрикнул в толпу капитан, - убил этих солдат? Разве они обидели вас? Или ограбили, не заплатив денег за мясо?      Толпа отхлынула, но камни полетели со всех сторон. Изворачиваясь под их ударами, Штоквиц напролом двинулся в самую гущу майдана. И - низенький, плотный, резкий - рванул из толпы двух буянов: толстого кадия, кидавшего камни, и злобного курда с желтым бельмом на глазу.      - Иди, иди сюда, сволочи!.. Я вам дам сейчас по стакану лафита...      Сатанинская старуха вцепилась ему в погон. Красивый юродивый, похожий на молодого Иисуса Христа, перестал блеять козлом и достал из-за пазухи нож. С головы капитана сбили фуражку, пытались повалить его на землю. Но Ефрем Иванович оказался крут: он с бешеной силой отодрал свои жертвы от воющей своры фанатиков...      Размазывая по лицу кровь и щупая во рту выбитый в свалке зуб, капитан сказал Участкину:      - Поставь к стенке... Здесь же. Прямо к сараю. Пусть видят, что мы не боимся. Русский солдат пришел, - неожиданно вспомнил он слова Ватнина, - то власть пришла русская!      Жирно щелкнули затворы винтовок. И курд оскалил зубы, богатый судья завыл. Толпа вдруг присмирела, на коленях поползла к Штоквицу, мулла хватал офицера за фалды мундира, старуха покрывала поцелуями его сапоги.      - Залпом, - скомандовал Штоквиц, ударив муллу ногой по зубам. - На изготовку возьми... Клац-пли!      Грянуло, и задымились ружья.      - Оно и верней, - сказали солдаты. - Что, у нас кровь-то - похуже ихней? Пущай знают...      В крепость Штоквиц вернулся злой и крикливый. Дожевывая на ходу маисовую лепешку и тут же закуривая сигару, капитан сразу набросился на Клюгенау:      - Прапорщик, черт вас знает, где вы там опоэтизировались? Где телеграфные столбы, которые прибыли из Игдыра?      - Но полковник Пацевич...      - Важно - столбы, а не полковник! Я - комендант, и я приказываю: свозить все имущество, склады перенести к казачьим казармам. Лошадей пусть выводят пасти на кладбище!      Имущество действительно было разбросано по всему Баязету.      Но когда первые подводы пытались въехать в цитадель, Штоквиц снова рассвирепел:      - Сваливайте там! У входа. Здесь не ярмарка, чтобы с кумой ходить любоваться. В крепости должен быть порядок, и вещи внесем по порядку.      Гарнизон трудился до обеда. В духоте, в немыслимой жарище.      Клюгенау и Некрасов охрипли от своей ругани и оглохли от чужой.      У въезда в крепость росла невообразимая свалка вещей, и двое турок уже попались на воровстве. Исмаил-хан тут же отлупцевал их нагайкой и посочувствовал на прощание:      - Воровать - плохо: один раз украл, второй раз украл, а на третий - попался... Бить будут!      Клюгенау попросил у Некрасова флягу:      - С утра не могу утолить жажду. Пью и пью!      - Такой уж идиотский день, - отозвался штабс-капитан. - Мы-то еще ладно, так-сяк, а вот каково тем, что ушли на рекогносцировку?      Подходя к офицерам, Исмаил-хан заметил:      - Нехорошо пасти лошадей на кладбище... 4 И именем его младенцев Пугали жены диких гор!.. П. В. Хлопов      Турецким войском, собранным под Баязетом в долине Ванской дороги, командовали два человека; жестокий сластолюбец Фаикпаша и Кази-Магома-Шамиль, старший сын знаменитого Шамиля1.      Кази-Магома-Шамиль был рожден от любимой жены Шамиля - юной армянки Шуанеты, дочери моздокского купца Улуханова; этот строгий абрек, закаленный в сечах, умевший спать на голой земле и быть сытым куском чурека, презирал Фаик-пашу за его женское легкомыслие и хитрые козни. Но сейчас их объединяло одно: они оба до ослепления, до зубовного скрежета ненавидели этих упрямых солдат в белых рубахах, которые сами попались сегодня в капкан; и зубы капкана уже щелкнули - любопытно, как поведет себя добыча?..      - С ними идет Хвощин-паша, - предупредил Фаик-паша. - А он умен, как старый лис.      - Что ж, - ответил Кази-Магома, - умная лиса - не глупая лиса: она если попадет в капкан, так двумя ногами сразу...      В этот день сын Шамиля нарочно дразнил свою память о жене Каримат, дочери Даниель-бека, которая, люто презирая мужа, не допускала его до брачного ложа; наконец, в Калуге однажды купались в реке русские бабы и больно отхлестали его крапивой, когда он подглядывал за ними из-за кустов.      Теперь-то он насытит себя благородной местью: за Баязетом дорога на Эривань, которую охраняют всего две роты русских солдат, а там - Чечня и Дагестан; только бы выбраться за Араке, и снова наступит счастливое время: старухи будут показывать русским кулаки, жены станут на них плеваться, а дети бросать в гяуров каменья.      Прислушиваясь к стрельбе, Кази-Магома сказал:      - На змею наступили, и она теперь жалит!..      Они сидели в шатре нежного зеленого шелка, пропускавшего дневной свет. Маленький толстяк Фаик-паша, с накрученной на голове пестрой чалмой, возлежал на груде ковров, обложенный множеством пуховых мутаки. На одной из мутаки была выстегана даже форма для щеки и носа Фаик-паши, чтобы он не трудился продавливать подушку лицом, - совершенная утонченность кейфа!      Прислуживала же ему, поднося кальяны и сласти, красивая девочка-халдейка, одетая в платье мальчика, но с голым животом и с круглым щитом на спине.      - Сегодня я не буду ужинать в шатре, - сказал Фаик-паша, добавляя в шербет вина, воспрещенного Кораном: паша был пьяница и поэт; о своем пьянстве он даже написал такие стихи: Я имею глаза, подобные рубинам, Нос мой похож на драгоценный карбункул, Щеки мои воспламенены дивным огнем, Ах, какая легкая и красивая у меня походка, Когда я вливаю в себя сладость винограда... Я буду ужинать сегодня уже в Баязетс - закончил Фаикпаша, улыбаясь, и возвратил девочке пустую чашу.      - Завтра! - коротко ответил Кази-Магома, словно огрызнулся, и даже не повернул головы.      Сын имама сидел на земле, уткнув в колени черную бороду; красивые печальные глаза его, подернутые влагой, ярко светились лишь одним чувством - злостью и еще раз злостью.      - Нет, сегодня, почтенный Казн, - ответил Фаик-паша, любуясь издали угловатыми движениями слуги-девочки.      В шатер им кинули голову прапорщика Вадима Латышева; КазиМагома поднял ее за волосы, пальцами раскрыл тяжело опущенные веки русского офицера, посмотрел в его светлые помутневшие глаза.      - Это все не то, - сказал он и отбросил голову в угол. - Мне нужна глупая башка наиба Пацевича! Спустите на гяуров еще четыре сотни моих редифов. И пусть они приготовят веревки: мы будем батовать их, как лошадей!      - Почтенный Казн, - ревниво заметил Фаик-паша, - я уже спустил с цепи восемь сотен моих сорвиголов.      - Но чапаул нужен и моим редифам! - гневно вздернулся, не вставая с земли, Кази-Магома. - Им тоже нужны белые рубахи для жен, казацкие седла и сапоги из русской кожи. Четыре сотни! Пусть поднимают бунчук! Я сам поведу их на гяуров! Побольше веревок!      Легкий и быстрый, как юноша, сын Шамиля вскочил с земли, схватил саблю и, прижав ко лбу руки, стремительно выбежал из шатра.      Криками радости встретило его войско.      - Чапаул!.. Алла!.. Чапаул! - кричали вокруг, приветствуя молодого полководца, и ловко прыгали на лошадиные спины. 5      - Пить хочется, - сказал Пацевич и, отвинтив горлышко фляги, глотнул раз, глотнул два. Жаркий ветер донес до Евдокимова запах крепкого раки, но юнкер сделал вид, что не понял этой "жажды" полковника.      - Казаки спешились, - доложил он. - Вторая сотня уже в перестрелке!      - Вижу...      Случилось то, что издалека предвидел Ватнин: казакам пришлось слезть с лошадей и драться в пешей цепи, наравне с солдатами.      ("Трудно объяснить, - замечает один исследователь, - к чему Пацевичем была взята пехота. Ведь благодаря этому обстоятельству наша кавалерия была употреблена в пешем строю".)      - Бей на выбор! Ближних бей! - кричал Карабанов, и тут же мимо него, проскочив между локтем и грудью, пролетела хвостатая пика.      Налетевший сбоку турок-"сувари" распластал голову ставропольца ятаганом - и захохотал, скаля зубы, довольный. Дениска выбил его из седла меткой пулей и, шаря по карманам за свежей обоймой, побежал дальше. А рядом с ним, крича и падая, спотыкаясь о мертвецов, штыками и выстрелами баязетцы старались задержать турецкие цепи...      - Лошадей береги... Чужих не выпускай, - орал вахмистр Трехжонный.      И все бегом, бегом.      А голова повернута назад, назад.      Били сбоку.      Припадали на колено.      Взмах.      С налету.      По-разному.      Только бы задержать...      Ох, как страшно свистят ятаганы, полосуя по живому кричашему мясу!      - Пики - в дело! - орал Карабанов. - Какого черта вы только палите?..      Турецкие всадники плясали неотступно от русской цепи. То один, то другой вырывался вперед, косо взмахивая саблей. Есть: еще один неверный шлепается в песок, окрашивая его неверной кропью...      Рядом страшно ругался Дениска:      - А, в суку их... Ни за грош пропаду... Не лезет...      Карабанов сгоряча схватил его винтовку. Приклад потный, скользкий. Клац-щелк затвором - выбил обойму. Ну, конечно, штабные умники: к "снайдерам" добавили патроны ружей "генримартини".      - Беги... зарубят! - крикнул поручик казаку. - Хватай у мертвых... Видать, мало еще бьют нас! Гробовщики у нас, о не генералы. ..      И опять - бегом, бегом...      Только изредка остановишься.      - Трах!.. Трах! - и беги дальше...      Под ногами то зыбучий песок, то глыбы камней, потом кустарник схватит за ноги и путает тебя, будто берет в свой плен.      - Не подпущай ближе! - истошно орал Трехжонный.      Со звоном вылетают пустые гильзы. Ломаются пики и трещат, как береза в жарком огне. А горькая пыль виснет, словно желчь И кто-то упал на у павшего... И турки визжат,..      - Трах... трах!..      Солнце, солнце, проклятое солнце: до чего же оно безжалостно в этот день!..      - Дай воды,.. Глотнуть только!      - Беги! Нашел время - пить!..      - Алла!.. Алла!..      - Братцы!.. Аи, аи!..      Вот это война: только тогда и узнаешь ее, когда тебя бьют.      Это тебе не "зелененькая книжечка" генерала Безака! И поручик Карабанов, как рядовой казак, бежал сейчас в редкой цепи... Он - бежал. Кто бы мог подумать? И ни гордости. И ни позора. И ни желания умереть. И ни желания жить. Все это он оставил еще там - возле глиняной стенки,..      Просто - бежал. Мог бы - и полетел, кажется.      - Трах! - Нет: на этот раз промазал...      Вашим, дорожа своей согнсй, отвел ее за пехотное каре. Но скоро увидел, что солдаты гибнут, не в силах противостоять, и тогда он снова спешил казаков, велев пристроиться к правому флангу.      - Братушки, - наказал он, грозя им нагайкой, - чтобы мне раненых не было: берегите себя, станишные!..      Круто забегая за фланг русской колонны, в отдалении на бойкой рыси прошел отряд турецкой конницы. В центре аллалакающей оравы высоко развевался бунчук Кази-Магомы-Шамиля, и Ватнин понял: бунчук неспроста - сейчас ударят во фланг, закружат сбоку сабельщиной и воем...      - Где полковник? - хрипло спросил он Евдокимова.      Юнкер повернул к нему постаревшее лицо; там, где раньше играли на румяных щеках милые ямочки, теперь косо прорезались жесткие морщины.      - Полковник? - Юнкер вытер мокрую от пота ручку револьвера. - Не знаю. Наверное, в каре...      Пацевич, сунув руки в карманы мундира, ссутулив широкую спину, шагал в самом центре отряда. Шалые пули, залетающие сюда, безжалостно валили рядом с ним солдат и милицию, но он словно не видел этого: руки в карманы, фуражка на лоб, глаза в землю, - так он шел, главный виновник этой трагедии...      - Что вам, сотник? - спросил он, берясь за флягу. - Мне сказали, что вас уже убило...      - Господин полковник, - доложил Назар Мпнаевич, -бунчук ползет справа... Ежели вон энтот отрожишко, - и сотник махнул против солнца, - не захватим, тогда обойдут нас. Прикажите казакам на коней, чтобы мы его взяли!      Пацевич перешагнул через солдата, который упал перед ним и задергался в страшных корчах.      - Эк его! - пожалел полковник. - Впрочем, нет: мы дойдем до Баязста и так, оставьте сотни в пешей цепи.      Колонна, истекая кровью, медленно отползала к Баязету. Но как ни усиливай шаг, уже не оторваться от насевшей конницы. Отряд редифов, под бунчуком Кази-Магомм, замкнул отряд с фланга, и растерянный Пацевич даже не стал выслушивать доклад Евдокимова.      - Отстаньте от меня! - выкрикнул он. - Я-то здесь причем?      Обращайтесь к Хвощинскому.      - Нет! - настоял юнкер. - Вы должны знать, что теперь мы окружены с трех сторон. Я сейчас пойду, полковник, чтобы умереть, но - помните: эта резня - дело ваших рук!.. Протайте!..      Пули теперь пронзали колонну с трех сторон: с тыла, который, точнее, сделался фронтом, и с флангов. Солдатские шеренги, встав спинами к центру каре, отбивались с ожесточением. Мало того - они должны были еще и двигаться дальше, - Баязет лежал где-то невдалеке, высоты Зангезура уже синели прохладою острых вершин...      Но постепенно передовые застрельщики и казаки, под частыми ударами пик и ятаганов, падали мертвыми; выставив штыки, вторые и третьи шеренги заменяли павших, и строй начал ломаться.      Колонны теперь обращались в толпу. Шаг людей участился, переходя временами в постыдный бег. Стрельба сделалась беспорядочной. Целились через головы.      Курды врывались уже в середину цепи. Многие раненые, просто измученные усталостью и жаждой люди начали отставать. Правда, они еще отбивались, но, расстреляв патроны, иногда сами ложились на землю...      Очевидец свидетельствует:      "...Обливаясь потом, падали без чувств; иной, завидя подскакивавшего всадника, под влиянием потери сил, вскрикивал только: - Прощайте, братцы!.. - и тут же валился, проколотый турецкой пикой. Курды пользовались тем, что ближайшая к ним цепь сама собой формировалась из отсталых и слабо раненных, а потому и врывались в нее, безнаказанно рубя ослабевших, но не сдающихся солдат".      Критический момент наступил.      Толпа, даже когда она не сдается, - все-таки толпа, а не войско.      Это было понятно каждому офицеру.      Понял это и полковник Пацевич.      Когда вахмистр Трехжонный, проломившись через толпу, крикнул ему: "Ежели умирать, - так прикажите остановиться! Умрем здесь, - но только не бежать чтобы!" - тогда полковник задумался.      Сначала посмотрел на небо, с которого потоками лился удушливый яркий зной, вытер мокрую лысину. Мутно глянув на вахмистра, Адам Платонович поднес к губам флягу. Но турецкая пуля тут же выбила флягу из его пальцев.      - Я... болен. Да. Правда, - сказал он. - Не в мои годы переносить такое... Передайте Хвощи некому, чтобы он взял командование на себя!      И, снова сунув руки в карманы, полковник забился в самую глубину войска - прекрасного войска, которое он превратил в бессмысленное стадо... 6      - Хорошо, - согласился Хвощинский, и щека его нервно передернулась. - Хорошо. Я принимаю командование... Объявите солдатам, что отныне веду их я! Раненых - в середину, пики и штыки - в дело!      Он широко раскинул руки, словно пытаясь задержать отступавших, и - в редких паузах затишья - прокричал:      - Братцы мои, не давай ему подходить на пику!.. Резерва не будет: ты бей, а не отбивайся!..      - Наконец-то! - обрадовались солдаты. - И не такое бывалоча: старик не выдаст - отобьемся!..      За этой сутулой спиной, что обтянута такой же белой рубахой солдата, отгремело уже немало дел русской армии: походы на Самарканд и Хиву, горечь поражения в балках Инкермана, покорение мятежной Бухары, жуткие битвы с мюридами Шамиля в скалах и, наконец, проклятый Баязет - он тоже за ним...      - Казачьих сотников - ко мне! Живо!..      Ватнин и Карабанов уже вертелись перед ним на лошадях, оба без фуражек, потерянных в суматохе, грязные от пыли, охрипшие от ругани и озверелые.      - Господа, - сказал им Хвошинский, нащупав пулю, засевшую под шкурой на холке его коня. - Слово теперь за казаками... Пехоту я двину вперед. На переправе - перестроение. А вы, сотники, ударьте по этой сволочи с флангов... Хоть духом святым, но чтобы осмяны были задержаны! Как хотите, господа, это уж ваше дело...      Ватнин оглядел взбаламученное море солдатских голов, среди которых мелькали мохнатые папахи.      - Собрать нелегко, - заметил есаул. - Размельчала сотня, всяк по себе драку ведет...      - А вы, Карабанов, - добавил Хвощинский, - ваша сотня и без того истрепана, берите еще милицию и хоперцев... Ну, господа, целовать вас я не буду, вы должны вернуться живыми... С богом!..      Казаков - правда, не сразу - удалось стянуть, кое-как вырвать из драки, посадить на коней, отвести подальше от гущи сражения, чтобы они немного успокоились. Увидев себя снова в седлах, выравнивая лошадей и пики, люди приободрились.      Карабанов не спеша проезжал вдоль строя, вглядывался в казацкие лица и... подводил под своей жизнью последнюю красную черту. Она как смерть, которую он сейчас встретит, и пусть уж другие подсчитывают за него: заимодавцы вспомнят долги, а женщины вспомнят ласки, враги - пороки, друзья - тихие вечерние беседы.      А в итоге была просто жизнь!.,      И тут ему стало страшно. Такого страха еще никогда не испытывал. Тряслась спина, вдруг лязгнули зубы и мелко забилась каждая кость. Казалось, ребро за ребро задевает...      - Дрожишь, проклятый скелет? - сказал Карабанов выдергивая шашку из ножен. - Погоди, ты затрясешься еще не так, когда узнаешь, куда я тебя сейчас поведу!..      Одним дыханием ахнули люди. Гикнули, свистнули. Под дружным ударом копыт вздрогтла земля. Пыль присела, словно в ужасе. Вытянулись в полете диковатые казацкие кони.      И по камням - цок-цок-цок!      И по солончакам - том-топ-топ!      И по траве - шух-шух-шух!      - Руби их в песи, круши в хузары! - Это кричит Ватнин (его сотня идет справа).      А впереди, ошалело вскидываясь, жеребец поручика: глаза как два яблока, морда в бешеной розовой пене, и копыта саженями отхватывают землю: одна, две, три...      "Сколько их там еще будет?.."      Хороший жеребец и шашка острая - спасибо Дениске, хорошо наточил.      - А-а-а-а-а-а-а! - настигало поручика.      Уже не страшно. Смерть так смерть. Судьба! Как говорил Некрасов? - "Наплюем судьбе в ее длинную противную бороду".      Все ближе, ближе, ближе...      - Бери на пики, ребята! - крикнул Карабанов.      Цок-цок-цок...      Топ-топ-топ...      Шух-шух-шух...      Вот сейчас сшибутся, закружат в горьких полынных запахах и топот коней сгинет в ненастье полыхающей кровью стали.      Карабанов закрыл глаза.      Открыл.      - Вон того, - решил сразу, - рыжего...      Сшиблись!      Коротко всхрапнул Лорд, скрестились два лезвия. Только - вжиг, вжиг, хрясть - и присел рыжий курд в седле, косо хлестнула кровь.      - Алла!.. Алла!..      - Бей их, станишные!..      - Суворовские, не выдавай!..      - Ля-иллаха-илля-аллаху!..      - Крести их накрест!..      - Вздымай яво!..      - Куды, стерво? Лежи...      - Замолчь, курва!..      - Дениска, вжарь эфтому!..      Дело привычное, дело лихое. Рубились отцы их, рубились деды.      Еще прадеды хвастались с печки о былых с басурманами сечах.      - Руби их! - слышался голос Ватнина, и Карабанов, уже не человек, а комок, почти сгусток силы и нервов, знал только одно:      .. .влево - вправо...      ...раз - два...      .. .снизу - сверху...      ...в песи - в хузары...      Лязг и стон висел над ордою. Вместо турецкой рожи - один сплошной рот, кричащий от боли.      Все смешалось в этой свалке. Какие-то зубы, чьи-то рваные спины, где-то сейчас Баязет, при чем тут Аглая, почему я Карабанов, если повсюду - одно.      - А-а-а-а-а-а-а!..      И - звон. И - кровь. И - все...      Но вот ударило что-то сбоку, и это была уже его кровь. Кровь его матери, кровь его отца. Карабановская кровь. Билась она толчками у левого плеча. Вот тогда глянул вокруг поручик и понял, что не уйти. Мелькали, как в дыму, разъяренные курды, крестя перед собой ятаганами воздух.      - Дениска!.. Дениска... sauvez-nous la vie!., - молил Карабанов о помощи, отбивая удары, и уже не ощущал того, что кричит по-французски.      И тут горячка схлынула. Он понял, что один. И тот, конопатый, гвозди пропил и будет жить. И завтра кобылу свою пропьет. И не умрет. А он вот его избил, и сотня отвернулась, и никто не придет на помощь.      И это уже конец, это уже - смерть...      "Люди, люди, почему вы меня забыли?.. Люди, хорошо ли вам без меня?.. Люди, я хочу быть с вами... Люди, покажите мне дорогу к себе... Люди, сжальтесь надо мною!.."      И тот, конопатый Егорыч, что пропил ящик гвоздей для подковки, - он пришел, проломился, а за ним другие, и, разбросав шашками ятаганы, они избавили его от верной и лютой смерти!..      Турецкая орда до поры была остановлена. Чего это стоило уманцам и хоперцам, знают только сухие ветры, что по ночам сползают с гор в голубые долины; помнят пустынные орлы, клевавшие светлые русские очи, да еще долго-долго, до гробовой доски, не забудут их матери с Дону, Кубани да Терека...      Пехота уже подходила к переправе. Хвощинский правильно рассчитал казацкую ярость - ее хватило с избытком, чтобы прикрыть отступление солдат. Оторвавшись от курдов, всадники на рысях возвращались обратно; колонны скорым шагом стягивались у реки.      Здесь готовилось перестроение.      Уже стоя по пояс в воде, Хвощинский грозными окриками наводил порядок:      - Эриванцы, отойти правее... В колонну!.. Оружие на плечо!..      Подтяните раненых!.. Раненых вперед!.. Кто там лезет скопом?..      Евдокимов, следите за строем!      И юнкер Евдокимов поначалу не мог понять - зачем это нужно полковнику. Но если бы он лучше знал историю русских войн, то он бы, наверное, вспомнил, что говорил Кутузов-Смоленский: "Каре - против мусульман! - завещал полководец потомкам. - Но при перевесе врага каре должно соединяться в колонны...      И солдаты Баязета выходили на другой берег, словно умытые живою водой: стройными колоннами, рота к роте. Хвощинский пропускал мимо себя солдат, покрикивал:      - Веселей, ребятки!.. Не замочи сумки... Береги патроны... Оглядись каждый... Не так уж и весело... Но не так уж и страшно!..      И вдруг упал, всплеснул руками. По воде быстро расплывалось красное пятно, тонкой струей убегая по течению. Полковника подхватили, вытянули на берег. Санитары раздвинули перед ним носилки, запахнули его войлочною кошмой.      - Я, кажется, ранен... да? - спросил Хвощинский и, выдавив первый стон через желтые зубы, он цепко скрючил руки на животе. Продолжение следует...      1  Отпущенный на поклонение в Мекку, Шамиль писал уже из Медины 14 января 1871 года князю Барятинскому, что он всегда будет благодарен России, отпустившей из плена Кази-Магому, и ..."я завещал, - клялся Шамиль в письме, - женам моим и сыновьям не забывать ваших милостей и оставаться признательными России, пока они будут жить на земле!"  >>> Уважаемые подписчики!      По понедельникам в рассылке: Росс Кинг "Домино"      Роман-маскарад, роман-лабиринт, роман-матрешка; один из ярчайших дебютов в английской литературе последних лет. Ослепительной вереницей, растянувшейся на три эпохи, перед читателем проносятся в зажигательной пляске циничные шлюхи и наивные дебютанты, великосветские дамы и жертвы финансовых пирамид, модные живописцы, владеющие шпагой не менее искусно, чем кистью, и прославленные кастраты, чьей благосклонности наперебой добиваются европейские властители...      По четвергам в рассылке: Валентин Пикуль "Баязет"      Это мой первый исторический роман.      Первый - не значит лучший. Но для меня, для автора, он всегда останется дороже других, написанных позже. Двадцать лет назад наша страна впервые раскрыла тайну героической обороны Брестской крепости летом 1941 года.      Невольно прикоснувшись к раскаленным камням Бреста, я испытал большое волнение... Да! Я вспомнил, что нечто подобное было свершено раньше. Наши деды завещали внукам своим лучшие традиции славного русского воинства.      Отсюда и возник роман "Баязет" - от желания связать прошлое с настоящим. История, наверное, для того и существует, чтобы мы, читатель, не забывали о своих пращурах.      В этом романе отражены подлинные события, но имена некоторых героев заменены вымышленными. В.Пикуль     По воскресениям в рассылке: Астрид Линдгрен "Три повести о Малыше и Карлсоне"      В городе Стокгольме в лучшем в мире домике на крыше живет лучший в мире Карлсон. В этом совершенно уверен его друг Малыш. Убедитесь в этом сами, прочитав три повести знаменитой шведской писательницы Астрид Линдгрен. Карлсон, толстяк и обжора, всегда весел, полон выдумок и фантазий. Дружба с этим маленьким человечком с пропеллером на спине совершенно изменяет жизнь Малыша.      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Дэн Браун "Код да Винчи"      Секретный код скрыт в работах Леонардо да Винчи...      Только он поможет найти христианские святыни, дававшие немыслимые власть и могущество...      Ключ к величайшей тайне, над которой человечество билось веками, может быть найден...      В романе "Код да Винчи" автор собрал весь накопленный опыт расследований и вложил его в главного героя, гарвардского профессора иконографии и истории религии по имени Роберт Лэнгдон. Завязкой нынешней истории послужил ночной звонок, оповестивший Лэнгдона об убийстве в Лувре старого хранителя музея. Возле тела убитого найдена зашифрованная записка, ключи к которой сокрыты в работах Леонардо да Винчи... Диана Чемберлен "Огонь и дождь"      Появление в маленьком калифорнийском городке загадочного "человека-дождя", специалиста по созданию дождевых туч, неожиданно повлияло на судьбу многих его жителей. Все попытки разгадать его таинственное прошлое заставляют обнаружить скрытые даже от себя самого стороны души. Аркадий и Георгий Вайнеры "Петля и камень в зеленой траве"      "Место встречи изменить нельзя" "Визит к Минотавру", "Гонки по вертикали"... Детективы братьев Вайнеров, десятки лет имеющие культовый статус, знают и любят ВСЕ. Вот только... мало кто знает о другой стороне творчества братьев Вайнеров. Об их "нежанровом" творчестве. О гениальных и страшных книгах о нашем недавнем прошлом. О трагедии страны и народа, обесчещенных и искалеченных социалистическим режимом. О трагедии интеллигенции. О любви и смерти. О судьбе и роке, судьбу направляющем... Шон Хатсон "Жертвы"      Существует мнение о том, что некоторые люди рождаются только для того, чтобы когда нибудь стать жертвами убийства. в романе "жертвы" Фрэнк Миллер, долгие годы проработавший специалистом по спецэффектам на съемках фильмов ужасов, на собственном опыте убедился в справедливости этого утверждения. По нелепой случайности лишившись зрения, он снова обретает его, когда ему трансплантируют глаза преступника, и в один из дней обнаруживает, что способен узнавать потенциальных жертв убийцы. Миллер решает помочь полиции, которая сбилась с ног в поисках кровавого маньяка, но сам Миллер становится мишенью для садиста. Удастся ли ему остановить кровопролитие или же он сам станет жертвой?..      Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения