Уходит в облака, да… Выбранные мною самой же рамки не позволят поговорить о том, какое это чудо – две-три строки из стиха, и как они порой – особенно часто у Пастернака и Гумилёва – перевешивают собою всё стихотворение целиком… Потом, может быть. Когда-нибудь. А здесь и сейчас я вспомню даже не книгу. Я вспомню пластинку. Чёрный виниловый диск – теперь такие уже вызывают острое чувство
прошедшего времени. На конверте не было ни фотографии, ни картинок. Но я и так видела его – смуглого, лопоухого, с пятнами чёрной смазки на пальцах, как у моего деда-шофёра. «Что-то сломалось в моторе моего самолёта», - говорил тот человек низким сильным голосом, спокойно и доверительно. – «Со мной не было ни механика, ни пассажиров». И, как бы извиняясь за безвыходье, добавлял: «Я должен был исправить машину или умереть». И потом я ждала, ждала. Томилась и тянулась сквозь сухой и светящийся
по ночам песок пустыни в ожидании, пока другой - тонкий, как луч от звезды, нежный голос не скажет чуть-чуть в нос, со странным лёгким акцентом: «Пожалуйста… Нарисуй мне барашка…» Узнали.
Я и сама не уверена, хочу ли я говорить именно о «Маленьком принце». Или о «Планете людей». Или о самом пилоте. О них написано уже так много. Я, пожалуй, могу попытаться рассказать только о «моём» Сент-Экзюпери. Почему моё сердце тоже остановилось на лютой высоте, вместе с мотором лётчика Гийоме.
Кто такой старый Барк, Мохаммед Бен Лаусин, и почему я его знаю и помню, хотя не видела никогда. Как отметила всю мою жизнь фраза о воде, что не имеет ни вкуса, ни запаха, но она и есть сама жизнь. Я могу…
Мой Сент-Экс – мифотворец. Не сказочник. Миф – это когда «так должно быть» прорастает в «так и есть» настолько, что их нельзя разнять. Разобрать на составляющие: вот это реально, вещно, а это - уже тайно и нематериально. Отсвет легендарного огня равно заметен и в том, как пустыня по ночам лучится
скрытыми родниками, и в том, как капли дождя мерцают на кожаных куртках пилотов, когда они осенним утром набиваются в «дежурку» и едут в раннюю рань из тёплого дома в ангары, к машинам. К машинам, которые сами легенда и миф. Самолёт Сент-Экса не превращается в дракона или в птицу. Он, как и положено орудию в мифе, срастается с душой человеческой. Становится продолжением не рук его или ног, но именно души. Руки и ноги не перенесут тебя через сухую, смертельную, прекрасную страну песков или через океан.
Но душа свободна одолевать пространства и падать – вместе с метеором из тех звёзд, что не прикреплены к небосклону. Таков и самолёт. И лётчик. И звезда. Мир «моего» Сент-Экзюпери полон знаков. Колодцев. Путеводных светил и огней жилья. Следов на песке. Невидимых рубцов на сердце. В этом мире воздух чистый, резкий и разреженный – как на высоте тех первых полётов, как в Андах, которые ползком пересёк Гийоме в «Планете людей». Это воздух мифа. Им трудно, до слёз трудно дышать. Поэтому Сент-Экс
так часто заставляет плакать. Должно быть, я потому его люблю – потому, что он мастер пронзающей сердце красоты и правды. Он был счастливо одарён – в нём на всю жизнь сохранилась глубинная память о той, другой стороне реальности, где звери мудры и печальны, розу можно приручить, и где вода и песок становятся Водой и Песком в Божьей ладони. Это не дар вечного детства, как иногда говорят, это данное во всей полноте ощущение связи всего со всем. Не той жёсткой связи, где ни косточки не сдвинуть в мозаике
судьбы, а той, где каждый вздох человека отражается в глазу Неба. Не так важно, что вы снимете с полки – мистическую и страстную неоконченную «Цитадель», нежную и полную заботы «Планету людей», «Маленького Принца», о котором – без слов вовсе, не нужны, или это будет «Ночной полёт», или… Оставите всё и всё приобретёте. Будете едины с миром и с собой. Выпьете той самой воды из глубины песков, которая и есть жизнь. Я вам сорадуюсь.