Человек, способный нарисовать равнодушие, способен на всё, и даже на подвиг.
Шарунас Саука.
Кому сейчас захочется любоваться на образину какого-нибудь дремучего аристократа или на безобразно жирную тушку очередной лавочной зазывалы? Тот, кому захочется - либо аукционный спекулянт, либо сумасшедший. Очень непопулярна у нас теперь живопись. Ей мало кто интересуется, ещё меньше тех, кто ей серьёзно занимается. Сегодня у произведений изобразительного искусства примерно такой же КПД, как и у батарейки в полтора Ватта. Даже книги читает гораздо большее количество людей. Картины же теперь
ценны постольку, поскольку могут выступать объектами купли-продажи и загораживать дыру на обоях. Не следует рыть корни проблемы Причина в самих художниках, в том, что и как они пишут. Примерно лет восемьдесят назад классический реализм пресёк ватерлинию и опустился до гнусного шаржизма и мерзкой порнографии. Это был последний удар колокола. Колокол разбился. Так закалялась сталь, и так встал на ноги новый вид искусства – живопись. Живопись вне пределов академии, галереи, сводов, салона, портрета, рамки,
эпоса, натюрморта, псевдоэтики реалистов и квадрофении нигилистов. Живопись как вещь вне себя.
Шарунас Саука сейчас возглавляет левый авангард литовской контркультуры и правый фланг мировой постмодернистской живописи. Творчество — это балансирование на самом краю бездны — безвкусицы, банальности, вульгарности, аморальности, литературности, анекдотизма, кича и так далее. Насколько красиво и убедительно ты сможешь балансировать, насколько опасно для тебя это пребывание на краю и насколько глубока пропасть — настолько зрителю будет интересно за тобой наблюдать. Но если ты переступишь
черту, тебе конец — все увидят, что никакой пропасти на самом деле нет. Ты будешь выглядеть глупо и совсем нетрагично, оставаясь на ровном месте.
“Запомни, сынок, если бросить в огонь бензиновую зажигалку, то всего лишь на всего пламя станет ярче, если эту же зажигалку плотно обмотать медной проволокой – случится взрыв”. – такими словами напутствовал отец своего сына, когда тот отправлялся в первый в своей жизни университет. Через три с половиной месяца сын изготовит первую бомбу из семисотграммовой бутылки из-под шампанского вина, а через полтора года атакует своим сумасшествием весь живописующий мировой бомонд. Так закалялась сталь.
Если он чем и занимался, то рыл большой подкоп под мавзолей гениальной эстетичности.
Вы где? О, где вы, прекрасные Рембо, Матиссы, Веласкисы и Васнецовы? Ваши лучшие репродукции висят в сортирах, прачечных и прихожих. Если бы вы видели, несчастные покойные, кто любуется слепками ваших творений, на которые вы размазали свою великую жизнь – уверен, что вцепились бы им в глотки, отгрызли бы им горла и выплюнули их потроха на грязный асфальт. Учитесь классики и их ученики. Учитесь рисовать так, чтобы ваши картины никогда не повесил в своих залах и гардеробных всякий сброд.
Запомните первое правило настоящего художника – фон самый главный враг рисуемого объекта. Потому его надо убить, во что бы то ни стало. Фон – будь это Каприоло, Рембрандт, Мурильо, Риберой, Латур, Дега, Рубенс, Тициан или даже Кандинский всегда отвлекает, тянет, ворует на себя львиную долю внимания и сосредоточенности. В результате, выходя с выставки, ты несёшь в пустой башке бессмысленную кучу треснувших кувшинов, грязных тарелок, заляпанных сажей занавесок, чьи-то голые
пятки, разбитые стёкла, лопнувшую штукатурку, тёмную темень и светлый светильник. У мастеров – начиная от возрождения и заканчивая новейшим постмодернизмом, на оформление фона уходило столько же времени, как и на создание центрального образа, поэтому идея, главный смысл картины, если предположить, что он там есть, утекал настолько, что превращался в фикцию. Фон – главная и последняя заслуга классической школы живописи. Классик и его перепевалы так и норовят из ничего сделать идею, а затем эту высосанную идею
превратить в монументальность бронзового изваяния. Любой кусок односекундной реальности, которого может и не быть вовсе, у бездарей каменеет и становится неповоротливым. Самый заезженный пример – голландец Тербрюгген. Вы видите там смысл? Не больше, чем в безалкогольном пиве.
Картины должны убивать, насиловать и перевоплощать. Ни один человек не должен выходить с выставки равнодушным. Классики насчёт этого проехали мимо. Пизанская башня падает уже, чёрт знает, сколько времени. Каждый чего-то ждёт и каждый надеется, что именно в его-то поколении должно что-нибудь, да произойти. В этом вся фишка – умрёте вы, умрут ваши дети и правнуки, а эта хренова глыба останется торчать на месте. Если вы воспримите это всерьёз, то поймёте настоящее предназначение искусства,
главнейшим из которого является кинематограф, а его заместителем, без сомнения, живопись.
Беря в руки краски и кисти, сделайте всё возможное и от вас зависящее, чтобы эти ваши кисти и краски стали агрессивными, нападающими и полыхающими самыми яркими и огненными молниями. Художник должен заботиться о том, чтобы его краски пахли – будь это запах недавно слитой для анализов крови, или аромат барбариса. Если у вас ничего не получается - рисуйте сверкающий хирургический скальпель 23 номера, от которого сводит кишки, застревает в глотке еда, и подкашиваются ноги.
Как нарисовать пятиугольный треугольник, сметану, отвечающую ГОСТам, две пересекающиеся параллельные прямые, человека, страдающего гастритом, полуторагодичное кольцо на срезе сгоревшего дотла дерева? Как изобразить “невероятно красивую десятеричную систему счисления”? Кто бы ещё сказал, или, хотя бы, подсказал, как выглядит некрасивая. Вопросы на миллион долларов. Только представьте себе, как в тёмной, прокуренной жутким сигарным табаком комнате с распахнутым на глухую кирпичную стену
окном сидит преклонных лет человек и, любуясь фотографией своей умершей пять лет назад супруги, пишет внутреннюю структуру дроби из минус одного. Жуткое зрелище. Пройдёт несколько лет и у этого человека, наконец, получится. Хочется верить, что получится.
Перед тем, как приступать, уясните: свят тот, кто хотя бы раз в жизни пытался написать непридуманные буквы алфавита, четырежды свят тот, у кого получилось написал портрет человека, которого так и не зачали.