| ← Июнь 2015 → | ||||||
За последние 60 дней ни разу не выходила
Сайт рассылки:
http://snob.ru/
Открыта:
20-05-2015
Статистика
-1 за неделю
Директор зоопарка Тбилиси потребовал объяснений из-за убитых животных
|
Директор зоопарка Тбилиси потребовал объяснений из-за убитых животных 2015-06-14 21:12 dear.editor@snob.ru (Виктория Владимирова) «В том случае, если хищник нападал начеловека, то его ликвидация понятна. Но многие вещи требуют разъяснения поэтому поводу. Я знаю точно, что приказа убивать небыло, просто некоторые лица превысили свои полномочия», — заявил Гуриеладзе. На территории зоопарка нашли убитого выстрелом в голову белого льва Шумбу редкой породы, сообщила администрация зоопарка. Она также опубликовала фотографии выживших животных. Территория зоосада полностью уничтожена, на ней ведутся очистительные работы. Всего из-за наводнения погибли четыре льва, еще двоих застрелили спецназовцы, рассказал Гуриеладзе. Также в парк удалось вернуть крокодила. «Некоторые из волков выжили, одного нам пришлось усыпить. Еще несколько погибли от волны наводнения. Шесть волков убиты. С бегемотом все хорошо, мы его поймали, и он сейчас в зоопарке», — цитирует директора LifeNews. В результате наводнения погибли двое сотрудников зоопарка: мужчина и женщина, находившиеся на ночном дежурстве, рассказал ТАССу представитель администрации парка. «Спасатели ведут поиск еще одного мужчины, также дежурившего в ночную смену. Предположительно, он также погиб», — добавили в администрации. Московский зоопарк предложил помощь тбилисским коллегам, пишет «Москва 24» со ссылкой на начальника службы внешних коммуникаций зоопарка Москвы Ольгу Вайншток. «Мы уточним эти вопросы и сверим с тем, что у нас есть и что мы готовы предложить. Но, безусловно, мы предложим животных тбилисскому зоопарку», — сказала Вайншток. Наводнение в Тбилиси произошло из-за многочасового ливня, который затопил дворы и первые этажи более сотни частных домов, подземные пешеходы и площади, повредил участки автодорог, линии электропередачи и объекты инфраструктуры. Из-за стихии вышла из берегов река Вере, из-за чего был затоплен зоопарк. Несколько содержащихся в нем животных погибли, еще часть сбежала — некоторых из них усыпили и вернули в зоопарк, других застрелили. Спасатели и военнослужащие спасли несколько десятков человек, около 10 из них были госпитализированы. Число жертв наводнения, по словам мэра Тбилиси Давида Нармании, составило 12 человек. Наводнение в Тбилиси. Фото дня 2015-06-14 17:00 Зонд «Филы» проснулся и вышел на связь 2015-06-14 16:17 dear.editor@snob.ru (Виктория Владимирова) «Привет, Земля! Слышишь меня?»— появилось сообщение втвиттере зонда. Комета Чурюмова-Герасименко, накотором находится «Филы», приблизилась ксолнцу, изонд снова смог заработать, сообщаетBBC.
«Филы» приземлился наповерхность Чурюмова-Герасименко 12ноября. Его полет ккомете, которая находится более чем в500 миллионах километров отЗемли, занял 10лет. Аппарат несмог сразу закрепиться наповерхности кометы иприземлился втени. В Москве задержали 50 человек на турнире по ножевому бою 2015-06-14 15:42 dear.editor@snob.ru (Виктория Владимирова) Турнир должен был проходить в районе Борисовских прудов. «Мызадержаны натурнире КНБ (Казачий ножевой бой) вОлимпик Фитнесс наШипиловской. Задержано 49человек извсех клубов Москвы»,— сказал националист. Пословам Демушкина, задержание прошло врамках мероприятий подразделения министерства внутренних дел попротиводействию экстремизму. Натурнире присутствовали представители восьми школ, включая девушек, всего 52человек, уточняет «ОВД-Инфо». «Около50сотрудников ОМОНа положили на пол всех, включая персонал, в положение „ласточки“ и продержали так некоторое время. В данный момент задержанных собираются перевозить в другое место, куда именно — не сообщают. Никаких обвинений на данный момент никому официально не предъявлено», — говорится всообщении издания. Среди задержанных есть инационалисты, иантифашисты. «ОВД-Инфо» передает соссылкой нажурналиста Сашу Сотника, что затри дня доинцидента Демушкин высказывал опасение, что спецслужбы намерены его задержать. В конце апреля московские полицейские разогнали вечеринку националистов в здании театрального центра на Дубровке. Полицейские задержали 40 человек, праздновавших день рождения Адольфа Гитлера. У задержанных изъяли 10 ножей, кастеты и травматическое оружие. Среди задержанных был и лидер движения «Русские» Дмитрий Демушкин. В Германии сообщили о заражении компьютера Меркель трояном 2015-06-14 12:57 dear.editor@snob.ru (Виктория Владимирова) На пяти компьютерах была обнаружены утечка данных. С компьютера Меркель хакеры отправляли письма с вирусами. В поле «тема письма» размещалась зараженная ссылка на якобы онлайн-конференцию. Устройство было заражено трояном. Личности хакеров и их гражданство пока не установлены. Депутат Социал-демократической партии Мартин Буркерт подтвердил газете, что его компьютер заразили. Ранее 14 июня BBC News сообщила, что британские спецслужбы решили отозвать нескольких своих агентов из-за того, что Россия и Китай расшифровали украденные Эдвардом Сноуденом данные. Страны получили информацию о механизмах работы британских спецслужб. Сейчас разведка Великобритании прекратила получать «жизненно важную информацию».  У Бенедикта Камбербэтча родился сын 2015-06-14 12:29 dear.editor@snob.ru (Виктория Владимирова) Пресс-секретарь пары попросил уважать частную жизнь семьи в течение следующих нескольких недель. Ребенок родился на следующий день после того, как королева Елизавета II наградила актера орденом Британской империи. Имя и дата рождения Камбербэтча-младшего пока не называются.
О помолвке Хантер и Камбербэтча стало известно в ноябре 2014 года. До этого пара встречалась около года. В январе 2015 года сообщалось, что они ждут первенца. Церемония бракосочетания Камбербэтча и Хантер состоялась 14 февраля 2015 года в церкви Петра и Павла в Моттистоун на английском острове Уайт. В 2004 году Камбербэтча номинировали на премию BAFTA TV Awards как лучшего актера за роль Стивена Хокинга в фильме «Хокинг». За эту же роль он получил «Золотую нимфу». В 2010 году он начал играть Шерлока Холмса в телесериале BBC «Шерлок». В 2013 году он снялся в фильме «Пятая власть», посвященном WikiLeaks, и сыграл основателя сайта WikiLeaks Джулиана Ассанжа. В 2015 году Камбербэтча номинировали на «Оскар» за роль математика Алана Тьюринга в фильме «Игра в имитацию». Из зоопарка Тбилиси из-за наводнения сбежали хищные животные 2015-06-14 11:36 dear.editor@snob.ru (Виктория Владимирова) «Ведутся поиски шести львов, шести тигров, семи медведей и13 волков», — сказал руководитель агентства мониторинга животных при мэрии города Тимур Пхаладзе. Мэр Тбилиси Давид Нармания призвал жителей города не выходить на улицы, пока всех животных не найдут. К их поискам подключили службы министерства внутренних дел.
Число жертв наводнения, предположительно, достигло 11. Нармания заявил о семерых погибших жителях, еще о трех погибших на территории зоопарка сообщил телеканал«Рустави2». Позже cпасательные службы нашли еще одного погибшего, который, вероятно, является сотрудником службы по чрезвычайным ситуациям, передает агентство «Россия сегодня». «Первый этап спасательных работ почти завершен, однако мы досих пор ищем еще несколько человек. Есть жертвы, мы сожалеем их семьям. По существующим данным, погибли семь человек, однако данные все еще уточняются», — цитирует «Рустави2» слова главы города. По данным канала, также найдены тела двух сотрудников зоопарка и еще одного неопознанного человека. В администрации зоопарка сообщили о трех пропавших сотрудниках.
Сильный ливень с градом и ветром прошел в Тбилиси ночью 14 июня. В результате были затоплены жилые дома и здания и зоопарк, повреждены дороги и инфраструктура. Премьер-министр Ираклий Гарибашвили распорядился создать специальный штаб для ликвидации последствий наводнения. Работу штаба координирует Совет по управлению кризисами и государственной безопасности правительства страны. Татьяна Щербина: Куда приводят мечты 2015-06-14 09:45 dear.editor@snob.ru (Татьяна Щербина) 
Я, как и человечество, возникла в райском саду. Только, в отличие от Евы, уменя была мама, а ее вроде бы вырастили из стволовых клеток ребра Адама. Но не исключено, что Адам и Ева – два румяных биоробота, которых удалось-таки сконструировать по образу и подобию. Теперь мы исами умеем в этом роде, хотя остаемся созданиями с той же программой, что была написана в Эдеме. В детстве я ощущала себя по другую сторону творения: всё и все принадлежали мне, были моим производным. Мама была потому, что была я.Ибабушка, и дед, благодаря которым и возник сад. К моему появлению они начали готовиться, когда я была всего лишь запятой в утробе. Первым делом выхлопотали участок – из своего пекинского далека, где оба работали. Это была хорошая позиция для того, чтобы просить и получать, – из самой дружеской заграницы, «русский с китайцем – братья навек». Они еще не знали, что Хрущев не продолжит линию Сталина, у которого Китай был на содержании и доверии, но к отъезду стали готовиться вовремя. Когда я родилась, Хрущев показал Мао кузькину мать. ИзКитая бабушка с дедом привезли целый контейнер добра: детских вещей на пять лет вперед, шелковых картин и эмалевых ваз с райскими птицами и цветами – это же все надо было куда-то поместить. Так что без дачи всяко не обошлись бы. Участок выделили в легендарном месте – сорок первый километр, напротив леса, где немцев остановили под Москвой. Быстро построили маленький домик в дальнем углу участка, а в центре стали возводить большой, двухэтажный, с террасой, крыльцом, сенями, русской печью и двумя голландскими, второй этаж украсили балконом с резными перилами и нишей – в общем, целое произведение деревянного зодчества. Садом занялись не менее тщательно: сами по себе на участке росли березы, дубы и елки, а нужны были еще цветы всех доступных видов, яблони и груши, вишни и сливы, грядки с клубникой и редиской, кусты смородины и малины. Такая подготовка не могла не вселить в меня чувство важности появления на свет: мир создавали специально для меня. И еще придан был мне в пару мальчик Ванечка, родившийся в тот же день, что и я, и оказавшийся соседом. Мы бегали голышом потраве, исэтих наших полутора лет я себя помню – как картинку, видимую со стороны, что странно, но факт – до какого-то возраста, пока не пробудилось сознание, я себя помню именно взглядом извне. Вот я встречаю первые нежно-лиловые цветы, раскрывающиеся близко от земли, от нетерпения явить бесцветному миру краску. Это крокусы, но я еще не знаю, как они называются. У меня была игрушка – железный раскрашенный бутон напалочке. Если палочку вдвинуть под бутон, он с жужжанием раскрывался, и в нем появлялась Дюймовочка. Так я и воспринимала крокусы, как явление дюймовочек напромерзшей за зиму земле. Эстафету подхватывали белые нарциссы с бледно-желтой короной на голове. Их стебли уже отрывались от земли высоко, сил хватало и на узкие стрелки листьев, которые все же переламывались посередке – мало еще тепла, мало питательного солнца. У нарциссов был чудесный тонкий запах, оттого что с ними возвращались на землю духи, улетавшие зимовать на юг. Холод, снег и тотальная эвакуация всего живого – бабочек, жучков, листиков, цветов – были неизбежностью. Дачный рай закрывался на амбарные замки – их вешали на двери, а террасу, балкон и нишу закрывали фанерными щитами, последний замок замыкал калитку, после чего происходила передислокация меня и моей свиты (мама, бабушка, дед) в город. Себя я за живое не считала: я – смотритель за всей этой живностью, его всевидящее око, бесплотное, но на сторонний взгляд похожее на ангела. Мы с Ванечкой, притаившиеся среди цветов или являющие себя миру открыто и шумно, на лужайке перед домом, хоть и без покрытых перьями крыльев, были ангелами, как их всегда изображают – пухлыми, кудрявыми, голыми двухлетними детьми. Ванечка был курчавый, но худой, а у меня были положенные складки-ниточки на ручках и ножках, но волосы прямые – вместе мы вторгались в атеистический лексикон взрослых словом «ангелочки». Ева – из ребра Адама, это ж надо такое придумать! До столь высоких технологий мы еще не дошли, хоть и надеемся из найденных археологами костей кого-нибудь воссоздать. Когда рай заколачивался, и мы – те же самые мы – зимовали в городе, все менялось. Бабушка болела, ей делали операции, из мамы выскакивали нервы с ужасными криками, и она колола себе витамины группы В, дед закрывался в своей комнате с коньяком, который к концу вечера превращал его в персонажей картин Пикассо. Картин этих я тогда не видела, но, как увидела, сразу узнала. На даче, в раю, весь этот зимний морок исчезал, все казались здоровыми и счастливыми. Бабушка варила варенье на двух керосинках, стоявших в сенях, – мне полагалась клубничная пенка. Мама ставила молоко, купленное в соседней деревне Матушкино, в русскую печь, а я ждала, когда оно станет топленым и на нем нарастет толстая коричневая пенка. Дед подводил меня к меховому шмелю, садившемуся на перила террасы, и я его гладила. Шмель тоже любит ласку, он не то чтобы урчал, но я чувствовала, что ему приятно. Я ждала раскрытия китайских пионов, белых и розовых, как зефир: их обживали зеленые перламутровые жуки, которые восхищали меня своей неземной красотой. Я их тоже гладила, их металлическая спина – не чета шубке шмеля, но так это другой жанр, инопланетный шик. Шмель – он наш, мех-шерсть-волосы, а переливчатый жук – брат морских раковин. Дед с бабушкой привезли их из Китая несколько – больших, сохранивших шум моря, если приложить к уху. Я слушала море, хоть и не знала, как оно выглядит, и считала его вместе с жуками явлениями другого мира. К нему же относились росшие под окнами гостиной-столовой серебристые маслины ссеребряными ягодами – нете оливковые деревья, которые я люблю теперь, в Греции, Провансе, Гефсиманском саду, а какие-то особые, с несъедобными плодами. Еще были нездешние плоды бульденежа – белые шарики на низкорослых кустарниках, обрамлявших аллею, ведшую от калитки кдому. За калитку я выбегала часто – к колонке, из которой наливалась вода в два цинковых ведра, которые дед поднимал на коромысло и нес в дом. Но однажды мне разрешили отправиться за границу моего мира – через дорогу, в лес. Дед держал меня за руку, чтоб я не заблудилась, а я и сама не отходила ни на шаг, поминутно спрашивая «что это?». Улеса было много общего с садом: те же березы да орешники, только цветы не нарядные, как у нас, а простенькие – колокольчики, лютики... Но кое-что резало глаз. – А это что? – Каска, – отвечал дед. Мина. Граната. Окоп. Танк. Траншея. Фляга. Дед рассказал мне про войну. И я до сих пор уверена, что видела ее своими глазами, поскольку в этих лесных прогулках узнала ее язык и будто вспоминала то, что предшествовало пейзажу после битвы. Прошло после нее уже около двадцати лет, но все осталось нетронутым, с самого 1941-го. Лес поначалу был бесконечностью: асфальтовая дорога отрезала нас от него, а дальше, сколько ни иди, картина не менялась. Но однажды, в нескольких автобусных остановках от нашей дачи, лес вырубили и построили на его месте город Зеленоград. Это был очень передовой город, с высокими домами из стекла и бетона, один был институтом электроники, другой – кинотеатром «Электрон», появились магазины, в которых продавали туфли, которых в Москве и не видывали, и продукты без очередей. А то дед каждую пятницу прибывал после работы с двумя коробками, перевязанными крепкой бечевкой, чтоб кормить нас городскими деликатесами, которых не знала деревня Матушкино. Печенье «Крымская смесь», сливочная помадка, вермишель, килька. Деревню, стоявшую по нашу, жилую, сторону дороги, тоже пустили под нож – город Зеленоград разрастался. Большой мир состоял из леса, Зеленограда и злой соседки, ходившей всегда в белом платочке и кричавшей на мужа, кур и пчел, которых они разводили. Еще у них был цепной пес, которому я носила после обеда косточки, он благодарил, но однажды устроил «восстание рабов»: посмотрел на меня с ненавистью, зарычал, а когда я отступила, сорвался с цепи и покусал. Несильно, поскольку из дома выскочила соседка с палкой и он присмирел под ударами, но прививки от столбняка делать пришлось. Кости отныне доставались земле. Самым интересным был пруд позади дачного поселка – я любила наблюдать за жуками-плавунцами, ходившими своими тонкими ногами по поверхности воды, рассматривать желтые кувшинки на зеленых блюдцах, а главное – в пруду водились тритоны, разноцветные дракончики. Дед пытался поймать для меня тритона сачком, но они не давались – в сачок охотно шли только лягушки, чтоб прыгать там, как на батуте. Центром мироздания была дача. В доме был Нижний Мир – подпол, засыпанный шлаком, куда я иногда направлялась на экскурсию. Боялась каждый раз, но затем и шла, чтоб бояться. Там было совершенно темно, и жили черти – они не кусались, но были страшными по самой своей природе. Ступать надо было тихо, хотя угольки шлака шуршали под ногами, чтоб чертиков не разбудить, потому что тогда они станут бедокурить и райская дачная жизнь превратится в зимний городской раскардаш. Был и Верхний Мир – чердак, куда ссылалось все сломанное и отжившее свой век. Меня оттуда уводили с трудом, поскольку по этим предметам, как и тем, что были в лесу, я пыталась разгадывать жизнь, бывшую до меня, и это было страшно увлекательное занятие. Старинные карманные часы на цепочке, открытки, исписанные каллиграфическим почерком, лорнет, большая стеклянная капля с полустершейся на дне картинкой: кипарисы, арочная галерея, написано: Кисловодскъ. Каменная доска с двумя чернильницами, перья, шляпка с вуалью и ягодками на боку. Чье это все? Прабабушкино, она умерла, чуть-чуть не дождавшись моего рождения. А к нам на дачу приехала вдова прадедушки, «вторая жена», с внуком студентом-медиком. Он пошел со мной играть, поймал лягушку и спрашивает: «Хочешь узнать, что у нее внутри?» Я задумалась: у меня, например, внутри чувства, мысли – что еще? А он достал из кармана скальпель и разрезал лягушку вдоль по животу. Я убежала, рыдая, и попросила, чтоб больше этот злодей к нам не приезжал. Так оборвалась одна родственная линия. Не только в реальности – я их больше не видела, – но и внутри меня. К лягушкам я относилась дружески, а в тритонов была влюблена. И дед решился на подвиг: залез в заросший тиной пруд по пояс и голыми руками выловил мне целых двух тритонов. Черного и изумрудного. Мы поместили их в мою первую детскую ванночку, выставленную в сад в качестве накопителя дождевой воды. Дед выпилил тритонам два деревянных кругляшка, чтоб они там отдыхали, как крокодилы на берегу. На самом деле это были инопланетные рептилоиды. Они отвергали нежности, но ядумала, что они любят меня по-своему, слушая мои рассказы об археологических раскопках «допотопной», как ее называли в доме, жизни до революции и о том, как после потопа все поубивали друг друга, видимо, разбудив чертей нижнего мира. Мне больше некому было об этом рассказать, потому что у бабушки погиб сын и она не могла говорить о войне, мама считала, что из темного прошлого мы движемся ксветлому будущему, и моих раскопок не одобряла. Когда ее раздражало, что я чего-то не знаю, она говорила: «ты прямо как из прошлого века», что не мешало ей приучать меня к классической литературе того самого века. Меня слушали только тритоны, и однажды утром, побежав к ванночке, я обнаружила, что она пуста. Тритоны сбежали в неизвестном направлении, и я была безутешна. Мне пытались заменить их рыбками и хомячками, но моя любовь к животным на этом закончилась окончательно и бесповоротно. Рай рухнул в одночасье, когда умерла бабушка. Дед ушел в круглогодичный запой, мама – в превратности любви. Дачу они разрезали пополам, как тот студент лягушку, воздвигнув посередине стену, засыпанную внутри шлаком из нижнего мира – для звукоизоляции. Деду осталась сторона с террасой, на которой мы уже никогда больше не выпьем чаю с клубничным вареньем, нам с мамой – сторона с керосинками и крыльцом. Места было достаточно, но дом перестал быть домом. Куда ни глянешь – натыкаешься на стену. Стены, которые возводили вместе с домом, радовали глаз – бревна, проложенные паклей, в теплых комнатах, вагонка – во внутренних перегородках и на потолке, а тут – глухой щит, подразумевавший и меч. Двое моих единственных близких больше не разговаривали. Дед, который неустанно окучивал и удобрял фруктовые деревья, сажал клубнику, косил траву и подвязывал пионы, на все махнул рукой. Я проводила время с собраниями сочинений: Толстого, Чехова, Диккенса, эмигрировав из жизни меж двух огней. От дружной семьи остались два обломка, внезапно ставших друг другу чужими, и никому не нужная я. Сад продолжал цвести, и можно было наблюдать, какие цветы наиболее устойчивы кневзгодам, какие сдаются вторыми, третьими. Золотые шары высились на заднем участке, хоть и поросли сорняками по пояс. Флоксы тоже выстреливали своими разно-цветными огоньками, яблоки созревали как прежде, но стали невкусными, ачерно-плодной рябине ничего не делалось – плодоносила теми же вяжущими ягодами, на то игибрид, метисы жизнеспособнее. Меня посылали ее собирать, мама варила из нее варенье, вместе с яблоками, получалось так себе, но другого не было. Это сейчас варенье редко увидишь на столе, а оно было основой советской жизни. Мои отношения с дедом оставались такими же теплыми, и я бегала на его половину, когда мама спала или ездила в Зеленоград за покупками. В основном за туфлями – обувь была дефицитом везде, кроме Зеленограда, а тут были импортные, лаковые, с пряжками, на каблуках – передовой город рос на глазах! Дед всегда радовался мне, но я чувствовала, что спирт, этот странный джинн, дух (spiritus и означает «дух»), завладел им, отрезав путь к светлому будущему, оставив собственной его душе доступ только в прошлое, где я была ангелом, а бабушка – хозяйкой рая. Да и я, собственно, уйдя в литературную классику, ушла в прошлое – «допотопное», которое мне всегда так нравилось. Только мама стремилась к будущему, чтоб учредить новый рай, раз этот в одночасье раскололся изарос бурьяном. Мальчик Ванечка тоже исчез, поскольку наши мамы поссорились. Ианемоны не встречали нас по приезде, их вытеснила крапива, которую мы с дедом прежде выпалывали в холщовых перчатках. Дед, усаживая меня за некогда общий наш обеденный стол, выкладывал сыр и колбасу– прежде в доме готовили, а теперь зачем – и рассказывал о прошлом. Что заболела бабушка еще в Китае, и прожила тринадцать лет с одиннадцатью операциями только потому, что надеялась на жизнь с чистого листа, мою жизнь, для которой надо было создать новое пространство. Его же не создашь абстрактно, ни для кого! Мне казалось, что дед хочет сказать, что они, видевшие прошлое, уже как бы навсегда испорчены и непригодны для рая. Что очень важно не знать. Я прочла про дерево познания добра и зла, и что Ева откусила плод с этого дерева, чем все и было испорчено навсегда. То есть если бы она знала одно добро, которое никак не называлось бы за отсутствием зла, то Каин не убил бы Авеля и остальные не штамповали бы эту каинову печать до скончания дней. А я в своем райском саду могла бы начать все сначала. Примерно так я интерпретировала нетрезвые речи деда, восприняв их как руководство к действию. Взяла мотыгу и пошла в сад. Осмотревшись, обнаружила, что он стал похож на лес: лютики, иван-да-марья, крапива, осока. Я знала, что нужно полоть сорняки и рыхлить землю, выкапывать луковицы и удобрять компостом, но не могла понять, как дед ухитрялся ухаживать за таким огромным садом, а бабушка имама – за домом, и я везде торчала рядом – «помогала», почему теперь все это невозможно? Сад похож на лес, дом – на холодную войну с Берлинской стеной, а я вдруг оказалась хозяйкой этого недружелюбного мира. Потому что однажды дед вручил мне документ, где было написано, что я – владелица дома. Прежде был он, а теперь – я. Я не придала этому значения: что значит «владелец»? Это же наш дом, наш потерянный рай, одной мне его не возродить. Я стала приезжать сюда зимой, с одноклассниками – зимой веселее: снег ровным покровом, бодро зеленеющая ель, коллективно разгребаем дорожки, топим печь, превращаем лед в воду, танцуем под привезенный из Москвы магнитофон, разворачиваем домашнюю еду – каждый брал с собой из дома паек. На Новый год еще и шампанское, игра в бутылочку, поцелуи… И вот однажды получаю на московский адрес письмо из Зеленограда: меня уведомляют, что дом сносят, за что выплатят мне компенсацию две с половиной тысячи рублей. Чтобы было понятно – построить дачу в те времена стоило примерно пятьдесят тысяч. Аземля принадлежит государству, участок «выделяют», так что и дом – замок на песке, он принадлежит тебе до тех пор, пока земля под ним не понадобилась государству для других нужд. Еду в передовой город по указанному в письме адресу, в кабинете сидит «ответственный работник» – неистребимой породы, рожденной революцией, женщина-робот: «распишитесь вот тут». – Не имеете права, это частная собственность! – негодую я. – В нашей стране частной собственности нет, это личная собственность, с которой государство поступает по своему усмотрению. Если вы еще раз повторите эти слова, вас посадят в тюрьму. Пауза. – Берите деньги, пока мы вам их предлагаем. – Но откуда такая странная сумма? Дом стоит во много раз больше! – Была комиссия, оценила в такую сумму, ваше мнение никому не интересно. – Но почему вы отбираете у нас дом? – я одновременно чувствую, что виновата – не уберегла рай, не мотыжила, не пропалывала, не красила крышу зеленой краской, как это прежде делал дед. Перестала быть ангелом. Потеряла бабушку. Не пустила корни на этой земле так глубоко, чтоб их нельзя было выкорчевать. Правда, соседка в белом платочке со всем ее натуральным хозяйством, жившая тут круглый год, пустила, ухаживала, а дом все равно снесли. – Расширяется строительство города Зеленограда, ваш поселок идет под снос, завтра приедет экскаватор, расписывайтесь быстрее, девушка, задерживаете, – ответственный работник смотрит на меня угрожающе. «Московская улица, 53». Этого адреса не существует уже много лет. Когда в моей жизни происходили резкие изменения, мне всегда снилась дача. Это были вещие сны, в том смысле, что, если ждал хороший поворот, снился цветущий сад и не было разделительной стены в доме, а если плохой – сад был в снегу, ночью, и в свете тусклого фонаря можно было различить удаляющихся тритонов. Экскаватор порубил дом в щепки. Дед вскоре умер. Светлое будущее не настало, но я,как и Ева, хорошо различаю добро и зло. Благодаря этому знанию мир принадлежит мне в гораздо большей степени, чем в детском раю.С Алексей Злобин: Три гвоздики 2015-06-14 09:44 dear.editor@snob.ru (Алексей Злобин) 
Посвящается Вадиму Козину Прага в цвету. Прошла гроза, брызнуло солнце, задышали сумасшедшим цветом парки, аллеи, садики во дворах – спасибо гастролям, подаренный на неделю рай. Под окном три дерева (вишни, сливы, груши?): правое – пышно-розовое, левое – бело-свадебное, апосередине, влюбленное в соседей, – цветет и розовым, и белым – невозможно. Вмансарде вещает «Свободная Европа», передача Игоря Померанцева «Мои любимые пластинки». И, слыша этот голос, вспоминаю давнюю, четверть века уже, встречу сВадимом Козиным вМагадане, в снежном конце мая – начале июня, когда повсюду облетали вишни, а там накрывала мраком постылая охотская мгла. …Конец восьмидесятых – закат виниловой эпохи, последняя купленная мною пластинка с песнями Козина – вытащили ее автора и исполнителя из ледяного магаданского забвения на исходе жизни. Довойны и во время нее имена Утесова, Юрьевой, Козина, Шульженко звучали всюду. После имя Козина исчезло. Он обвинил Берию в смерти своей семьи в блокадном Ленинграде, которую тот обещал эвакуировать. Берия принес Сталину на подпись расстрельный список. Козина Сталин вычеркнул, он помнил тегеранский концерт: – Лаврентий, делай с ним, что хочешь, но не убивай. Что ж, не смерть – так позорная статья, за мужеложство, и – в колымские лагеря. Больше его не слышали. И только старые довоенные патефоны докручивали: «Осень, прозрачное утро», «Давай пожмем друг другу руки», «Смейся, смейся громче всех» – неповторимый голос, невозвратимая легкость инежность интонации. …Центральная площадь Магадана – где купить цветы? Огромный пустырь по квадрату обнесен хрущевками, посредине памятник Эрнста Неизвестного «Героическим защитникам Магадана». Интересно, кого от кого они защищали. Памятник сделан на средства жителей города. Достойно – в городе-лагере памятник работы опального скульптора. Накубическом пьедестале – широкоскулая баба в толстом платке с чурбаком-ребенком на руках – Магаданская Мадонна. В пьедестале три барельефа: солдат с автоматом ползет по сопке, горняк с отбойным молотком, третий – выгнутое судорогой тело сдерживает падающую скалу. Ноги в щиколотках, как кандалами, схвачены постаментом. Строго, ясно, страшно. Однако где достать цветы? В магазине смотрят с удивлением: бананы – пожалуйста, рыба – сколько угодно, водка – хоть залейся, а цветов нет. Я обегал всю площадь – нашел! В канцелярском – три гвоздики в цинковом ведре! Настоящие мерзостные совково-праздничные, все одинаково красные и неотличимые друг от друга, будто на фабрике отштампованы. Стоят давно и не вянут – бессмертные цветы революции. – Простите, а не найдется ли у вас белой гвоздики, или хотя бы розовой, что ли? Продавщица повесила табличку «Перерыв», долго куда-то ходила и, о чудо, вернулась с белым цветком. Он стоил дороже водки – пятнадцать рублей. За цену дюжины таких цветков я прилетел из Ленинграда в Магадан. – Заверните это сокровище в три слоя газет – холодно. И я долго иду через пустынную площадь, сунув сверток под ватник, мимо театра, впереулок – кдвери с табличкой. Ниже этажом бережно распеленываю цветок, входная дверь хлопает, шаги. Мимо поднимается гражданин с портфелем, останавливается у заветной двери – какая удача. – Вы к Вадиму Козину? – Да, к Вадику, а что? – Гм… к Вадику? Возьмите меня с собой, к Вадику… я прилетел из Ленинграда. Сами понимаете, такой редкий случай… Он даже не позвонил, дверь открылась, на пороге стоял Козин, такой, как по телевизору, в валенках, широких шерстяных штанах и свитере с растянутым воротом, открывающим сморщенную старческую шею. Слегка приподняв голову, он внимательно изучает моего попутчика. Тот решительно громко приветствует: – Здрасьте, здрасьте, Вадим Алексеевич! Пришел попрощаться, знаете ли, в Ленинград лечу завтра. Вряд ли теперь увидимся. Что-то неприятное в этом типе, душок сановного подхалимажа, сладкая улыбка, глаза бегают, и это хамское «вряд ли увидимся», он снова: – В Ленинград улетаю… – Скатертью дорога, – мурлыкнул Козин, – а вы кто, собственно? – Я?.. Миша… – теряется гражданин. – Какой еще Кеша? – Ми… ша… – Не слышу, говорите громче! – М… ш… Но «магаданский Орфей» упорно не слышит собеседника. Тот кричит, машет руками, называет какую-то Люсю или Лилю, говорит о давней близости и дружбе; но у старичка то память отказывает, то зрение – одним словом, «Вадик» издевался. Я стою с беззащитной гвоздикой в одной руке и комком газет в другой, нарастает тоска – черт меня дернул связаться с этим Мишей! Козин поглядел на меня, лукавая искорка мелькнула в детских глазах: – А ты к кому, мальчик? Как тебя зовут? – Леша... (Сейчас достанет леденец из кармана, невозможно глупо!) Я, Вадим Алексеевич, к вам, – шепчу, голос застревает. – Ко мне? Ну, хорошо, проходите. Протягиваю цветок. Он смеется: – Выброси, выброси его! Терпеть не могу! Девкам дари цветы, нечего на меня деньги тратить! Драгоценная гвоздика осталась в коридоре. – Не снимай обувь! У меня грязь, пыль. Любка, дрянь, приходит редко. Некому прибрать. Пойду, принесу кофе. На круглом столе запыленный магнитофон с легким потрескиванием тенорит: «Ленинград мой, милый брат мой…», по углам пыльные стопки газет и журналов со статьями о нем, книги о нем. Настенах фотографии – его портреты. Все в пыли. Входит сам, с чайником и стаканами, встаю помочь. – Сиди. Старый я, что ли? Откуда взялся такой, юноша бледный со взором горящим? – Питерский. – Из Ленинграда, значит… Он ставит чайник и снова уходит. А из магнитофона поет: «Далекая окраина России, медвежий край, где царствует тайга, где жег мороз, снегами заносила и насмерть леденила нас пурга…» Он возвращается с бутылкой водки и рюмками. – Миша, ты, кажется, домой собирался. Выпьешь на дорожку? Козин выпроваживает гостя, возвращается, выпивает рюмку, садится в кресло. За окном завывает ветер, магнитофон поет, он тихонечко подпевает: – Снился мне сад в подвенечном уборе… Зажмуривается, протягивает руку, раскрывает ладонь… – В этом саду мы с тобою вдвоем… Открывает глаза, удивленно слушает. «Звезды на небе, звезды на море…» – звучит магнитофон. Козин сжимает руку в кулак, подносит к губам и шепчет: – А ведь был голосок, был, а… Три часа так просидели. Допили водку, чайник остыл. – Вадим Алексеевич. Почему вы остались в Магадане? – Потому... Климат особый. А куда ехать? В Москву? Чужая. В Ленинград? Где он теперь, какой? Прижился… И дальше Магадана не сошлют. Вот, милый друг, сколько всего было… Чего было? Он ничего толком и не сказал. А вот сидит, слушает, и все ему вспоминается, и думает, видимо, что и я все это слышу, вижу, вспоминаю. Козин сидел, закрыв глаза, и мурлыкал, подпевая. Я тихо встал. – До свидания, Вадим Алексеевич, спасибо. – До свидания, до свидания… «Я люблю вас без страданья, без искусства и без слез…» У двери я оглянулся: на кухонном столе в бутылке из-под водки стояла белая гвоздика. Сколько раз после вспоминалась та встреча с Вадимом Козиным, уже не верилось, что она была. Как и ему, старику в валенках и поношенном свитере в магаданской хрущевке, вряд ли верилось, что толпы поклонников, бесчисленные тиражи пластинок, персональный вагон фронтового гастролера, предложение Черчилля в Тегеране остаться, не возвращаться в СССР – это про него. Родившийся на заре минувшего века, доживший почти до его конца, он казался живым осколком навсегда ушедшей эпохи... Эпохи? Я думал, это – тема. Оказалось – нет. С той встречи за не равный веку, но долгий срок не произошло, кажется, ничего значительного. Исмены эпохи тоже не произошло. Случилось худшее: где-то там в девяностых, где-то в нас порвалась навсегда связь времен, и потянулась анестезия безвременья. «Проклятое искусство», книга дневников Козина, вышла спустя десятилетие после нашей встречи. Иеще одного я не знал тогда, как он умер. Замерз на улице за неделю до Рождества. «Отвратный городишко, особенно неприятный при дождливой погоде. Настроение паршивое из-за дождя, превращающего землю в слякоть, по которой ползают не менее отвратительные твари на двух ногах, в большинстве бывшие “шурики” из лагерей, а это уже не люди. Купил Достоевского “Бедные люди”. Я не знал, что Ленин так уничтожающе отзывался о нем. Не согласен. Ни Ленин, ни Сталин не испытали ужаса каторги, как Достоевский. Да черт бы побрал эту человеческую судьбу-матушку! Хочется Булганину задать вопрос: что должны делать актеры-певцы и танцоры с 50 до 60лет? Воровать? Христарадничать? Что я сейчас делаю на сцене? Это неприкрытый позор ииздевательство над публикой. Мне пора уходить к е… матери. Боже мой, если бы сейчас можно было что-нибудь принять, чтобы сразу окочуриться, я бы ни на минуту не задумался. Что меня ждет? Старость и нищета. Будь проклята эта хваленая жизнь артиста! Завтра куплю материал для летнего костюма – метр стоит 200 рублей, хороший серый цвет с белой полоской. Вместе с шитьем обойдется рублей в 1.300, да хорошая цветная рубашка, три галстука (красный, синий, зеленый), серая фетровая шляпа, а потом сразу на кладбище. Все удивлены, что я безразлично воспринимаю якобы пришедшую мне реабилитацию. Это настолько поздно, что для меня не играет никакой роли. Скорее я воспринимаю это как своего рода более изощренное наказание. Мне прощения не надобно, меня устроит извинение. Я, у кого отняли самый лучший период жизни, тот, который является расцветом творческих сил каждого человека. Надобно принести извинение, хотя и оно уже ничего не дает. Правда, немного поздновато. Как бездарно прошла моя жизнь! А ведь из меня могло кое-что получиться. Яоказался сорняком. Нечто вроде василька. Холодно. Вот-вот выпадет снег, что я буду делать без пальто? Можно простудиться. Вчера на голос поднажал, да и публичка попалась кремневая. Второй концерт в клубе Баранова прошел несколько лучше, чем первый, в клубе Лобкова. Самым запоминающимся событием останется посещение дома, в котором прошло детство Ленина. Я вышел, как из храма после исповеди: очистившимся от всех грехов. Мама! Милая моя мама! Успокой меня и не допусти что-нибудь совершить над собой. Скорее, скорее получить пенсию и уйти из этого кромешного ада, именуемого искусством. Все! Поездка окончена, и в моей власти больше не встречаться с этими суками». Вадим Козин, «Проклятое искусство» А за окном – ледяная магаданская вьюга. А за окном – двадцатого века конец, ровесника и надзирателя, века-вохровца, века-волка, века-пахана. Конец. И встал он, и, шаркая, вышел за дверь. От слепенькой коридорной лампочки блеснула хромированная табличка с именем постояльца. Дверь так и осталась открытой. И три пролета вниз, и дверь подъезда нараспашку – вот она, воля. И пошел он магаданской улицей – безлюдной, пустой. Заживо помер каждый встречный, мимо прохожий – никто не обнял. Такое безлюдье, что не остановил его никто, его, девяностодвухлетнего с детскими глазами старика. Но в глазах уже не было страха – только небо, бесцветное магаданское небо, он знал, что век – кончается. Так он и шел по воле, шел, шел иупал. Закружили над седым пушком детской полысевшей головы снежинки-вакханки: – Дед, дед – че лежишь раздет? И завыла метель гиблую свою песню. Дверь так и осталась открытой, блеснула латунная табличка с именем ушедшего постояльца. Больше ни у кого в Магадане на дверях табличек не было, только номера, не то что в Ленинграде. На табличке было имя: «ВАДИМ АЛЕКСЕЕВИЧ КОЗИН». А из комнаты со старенького магнитофона тихо неслось: – Смейся, смейся громче всех, милое создание, Для кого веселый смех – для меня страдание, Для кого веселый смех... «По новому стилю Рождество Христово – “Рождество твое, Христе, Боже наш, воссия мирови свет разума”. Дореволюционные газеты и журналы были полны святочными рассказами ибылями. В ночь перед этим днем, считалось, совершались чудеса, добрые дела и разные истории, кончающиеся счастливым исходом. Рождественская звезда… Рождественская елка… Детские радости имечты… Куда все это кануло? Холод, мрак, одиночество. Одиночество не потому, что люди оставили, нет! А потому что люди не стоят этого сближения. Нет людей. Не стало людей. Нет веры в людей. И оттого на душе мрачно. Не от старости мрачно, а от черноты души человеческой. Во сне я пел, как раньше, легко и свободно. Это, очевидно, перед смертью. Мать рассказывала, что бабушка перед смертью часто пела во сне. Мама! Моя милая мама! Я чувствую, что скоро тебя увижу. И ты меня приласкаешь ипоцелуешь, и буду плакать и плакать у тебя на коленях. Прости меня грешного, преступного, гнусного! Но знай, мамочка, одно – что никого не обманывал. Часы невыразимых мук и нравственных страданий, раскаяния за свою неправильно прожитую жизнь. Сколько ноябрей в Магадане?» Вадим Козин, «Проклятое искусство» …Крутится старая пластинка, пружина патефона ослабла, до предела взвожу ручку, напрягая износившийся механизм, игла ложится на бороздку, и насквозь прошивает этот голос: «Снился мне сад в подвенечном уборе…» – и снова, и снова, заедает пластинка, повторяя одно и то же. А игла все входит глубже иглубже, вытаскивая из ледяного шипения этот весенний, примешанный к магаданской вьюге, насквозь пронизавший звон. И расцветает ледяной сад, из которого уже не выбраться. Он снился мне, снился без конца. Иникаким пробуждением, никакой силой не стряхнуть этого сна. Подпись Вадим Козин, Магадан, 1989 год.С |
| В избранное | ||
