Ей было 24, последний курс журфака. Ему - 42, последний взятый барьер честолюбия - степень доктора психологии. Он снисходил до ее еще не прожитых лет, она была готова к нападению, сомнению и критике заранее. Он понял это сразу, как только услышал ее голос по телефону:

- Здравствуйте, могу я поговорить с Евгением Павловичем?

"Нет!" - крикнул в трубку его внутренний голос, а внешний вежливо ответил:

- Да, слушаю Вас.

- Меня зовут Ирина. Я журналистка. Пишу для газеты "N". Я прочитала все Ваши работы (с места в карьер напал на него голос из трубки). Вы - великий психолог и я, как журналист, хочу задать Вам несколько вопросов и услышать Ваше мнение по поводу мужского кризиса сорока лет. Вы же знаете, что все мужчины так или иначе страдают от этого (он не успевал не соглашаться даже внутренне). Евгений Палыч, уделите мне часок-другой для интервью. Его с удовольствием опубликует наша газета (в его душе встрепенулась мысль о гонораре), правда гонорар не большой, но за то Ваше имя и фотографию мы поместим на развороте крупным планом ("возможные клиенты", - мелькнула у него мысль).

- Дайте-ка сообразить, - он посмотрел на составленное уже на неделю вперед расписание дел и встреч, пытаясь втиснуть в него "часок-другой" для журналистки. Ничего не получалось. "Придется сегодня", - внутренне морщась, медленно думал он. - "Нет, надо бы отложить. С утра дурнота, голова болит, спину опять прихватывает, погода дрянь... моросит... Черт, "Gloria mundi" - мерзкая баба, сдохни, а услужи... Ладно, сегодня". - Пожалуй, мы могли бы встретиться сегодня, но только не больше трех часов, я очень занят.

- Это просто замечательно, - громкий голос стал еще громче, и он чуть отстранил трубку от уха, - но три часа для полноценной беседы слишком мало, Вы же понимаете.

"Полноценной беседы! Пять-шесть идиотских вопросов она называет полноценной беседой! Хочет, чтобы головная боль у меня обострилась мизантропией", - но сказал совсем другое:

- Вы же профессионал и, я думаю, подготовите изящные формулировки вопросов. На хороший вопрос легко отвечать. Только, ради Бога, без моего личного "грязного белья". Я не люблю говорить публично на такие темы.

- Не беспокойтесь, Евгений Палыч, статья будет называться "Советы психолога "боевым подругам"" или что-то в этом роде. Это конкретная тема, и от Вас потребуются столь же конкретные советы (его передернуло, но он промолчал). Конечно, можно было бы попутно набрать материал для другой статьи, но если Ваше время так ограничено, то...

- Да-да, - перебил он, - к сожалению, но это так. Давайте встретимся в шесть часов у Грибоедова на Чистых... Вас это устраивает? Да? Тогда всего доброго, до встречи. (Он повесил трубку, словно кинул гирю, которую держал уже на последнем изнеможении.)

Дела прогоняли его весь день по разным местам, и к шести он хотел только добраться до дома, выпить чего-нибудь горячего и лечь спать. Он мечтал о мгновенной амнезии, которая стерла бы из его памяти мысль о назначенной встрече. Его усталость медленно перерастала в неоправданную злость на Ирину-журналистку; на журналистов вообще; на всех людей, уставших к вечеру от своих дневных масок-лиц; на мир, целый день гнавший по сентябрьскому небосклону низкие волглые тучи и только под вечер блеснувший намеком на наступающее бабье лето.

А денек и впрямь разгулялся, небеса посветлели, листья заиграли мокрыми акварельными переливами всех теплых красок, но в душе Евгения Павловича по-прежнему шел мелкий дождь, и висела серая хмарь вселенской тоски. Подогревая свою злость контрастом между домашним уютом и посиделками с журналисткой, дипломированный специалист готов был забыть не только все навыки психолога, но и нормы приличия, когда вдруг увидел, что его коварное, цивилизованное начало уже аккуратно доставило его уставшее тело к Грибоедову, пока душа строила планы бегства. Покружив вокруг памятника, нервно посматривая на часы, он стал лихорадочно делать сразу две вещи: молиться, чтобы журналистка не пришла, и готовить реплики на ее возможные вопросы. В конце концов, это интервью себя самого так его увлекло, что он перестал кружиться и не заметил девушки, направившей к нему упругим шагом новоиспеченной бизнес-леди.

- Здравствуйте, Евгений Палыч!

Он повернулся на каблуках и внутренне ахнул: "Хороша, черт возьми! Правда хороша! Грудь высокая, видно и под курткой, волосы как мне нравится, без раскраски "радугой"..." Мысли заструились по телу теплыми волнами, пока его голос (который он слышал как бы снаружи и чуть в отдалении) произносил положенные по случаю фразы.

Она шла рядом с ним (слишком рядом, отметил он про себя), заключив его в ароматический кокон своих сладких (ужасно сладких, подумал он) духов и отзвуков разнообразной косметики - пудры, помады, румян. "Странно, краска не портит ее, - он продолжал покачиваться на теплых волнах приятных впечатлений, - очень не дурна, да, даже могла бы быть красавицей, но не красавица. Нос толстоват, скулы слишком резкие, ресницы...гм...ресницы хороши, но она это знает и пользуется во всю. Вообразила, наверное, что я рухну к ее ногам. "Кризисный возраст"! Они что думают, в этом возрасте мужик срывается как кобель с привязи? Погоди у меня, я тебе устрою!"

Поганого настроения как не бывало, в крови бурлил азарт, небо сияло, мир пах влажной осенней листвой, и Евгений Павлович вдруг вспомнил, что лет двадцать назад вот на этом самом месте, на углу дома, пытался объяснить своей университетской любви по имени Лена, как безумно он ее любит. Но Лена-любовь лишь приподняла бровь, развернулась и ушла, а он стоял столбом и пред глазами видел только изогнутую выщипанную цепочкой бровь. "Сейчас я бы уломал ее за полчаса, - подумалось ему, и сразу же пришла мысль, - а эту?" Он покосился на Ирину, развивавшую в какой-то упоительной ажитации тему неверности мужчин, и, прикинув, решил, что получил бы все слишком быстро. "Приятно, но не хочу быть, как все, - гордо думал он, - не хочу банального, не хочу эротического Макдональдца, меня домогались получше этой, а я воротил нос. Не буду. А то еще начнет звонить, рыдать, навоображает черти что... Все они - эмансипе до поры да времени, а самим бы только повеситься престижному женишку на шею...".

А Евгений Павлович и впрямь был "престижным женишком" и цену себе знал. В свои 42 он был хорошо сложен и без единого седого волоса, имел, как говорят, приятную наружность и светские манеры. Так что его физическая форма была что надо, что же касалось его "социальной" формы, то и она была хоть куда. Академическая московская семья, блестящая научная карьера, звания и степени, кафедра одного из московских новых ВУЗов, бизнес-дела, о которых он не любил говорить, холостяцкая жизнь с обширным списком побед по женской части. Вам еще мало? Так добавьте недурственный писательский талант, и картинка сложится весьма привлекательная. Однако...

Всегда бывает некое "однако", которое затаивается червоточинкой в самом центре сочного спелого яблока. Беда была в том, что в своем списке пороков и добродетелей, Евгений Павлович больше всего ценил свою оригинальность. Страстное желание не быть калькой с "общего места", иметь свой стиль во всем, наполняло его тревогой и неуверенностью не меньше, чем гордостью и радостью по поводу своей уникальности. Как психолог он знал, что люди созданы из одного материала, что количество способов поведения, мышления и чувствования ограничено, но хотел создать из доступного ему материала жизни нетленное произведение искусства. Начитавшись в студенческие годы Малларме, он видел в человеческих судьбах только "черновики", "наброски", кишмя кишащие повторениями, банальностями и жирными многоточиями. Себе же он вменил вести себя, думать и чувствовать так, как будто его жизнь - "беловик" произведения, стиль которого должен быть безупречен.

Поэтому он многого себе не позволял. И идя рядом с такой лакомой поживой, он думал не о том, как взять ее под локоток, а о том, как глупо и банально это бы выглядело. Он внутренне иронизировал над образом бабника, как бы красиво тот не именовался. Ему казалось, что он почти парит над дорожной слякотью (которая у него метафорически обозначала "грязь" доступного секса), которую с таким удовольствием не заметили бы многие мужчины.

Ирина же, озвучив "домашние заготовки" про психологию кризисного возраста и выудив из своего еще скудного светского скарба несколько довольно топорных комплиментов Евгению Павловичу как известному ученому и блестящему писателю, замолкла, как сломанная кукла. В это время они дошли до маленького сквера, окруженного с двух сторон глухой стеной дома, с третьей - сплошным забором. Четвертая представляла из себя задворки какого-то магазина. Попасть в сквер можно было только через арку в стене жилого дома.

- Вот и место, где мы могли бы спокойно посидеть и обсудить нашу тему, - нашелся Евгений Павлович, - в скверике есть удобные лавочки, присядем и поговорим.

Ирина явно обрадовалась, поскольку как раз обдумывала, как бы перейти к своему "боевому" заданию.

Они прошли под арку и расположились на скамейке, спиной к стене магазина, любуясь непристойными надписями на заборе.

- Скажите, - повела атаку журналистка, - почему мужчины так легко бросают любимых жен ради молоденьких девушек? Как они успокаивают при этом свою совесть? Неужели им не жаль своих верных жен?

- Поверьте мне как мужчине и как психологу, мужчины делают это не "сжиру", не потому что "заелись" на домашних хлебах и их потянуло на "новенькое", на развлечения. Уходя, они рискуют всем: социальным положением, уважением детей, подчас карьерой и здоровьем. Я уж не говорю об оставляемом имуществе и значительных алиментах. То, что толкает их на уход из семьи, должно перевешивать все это. Никто не хочет себе зла. Никто не хочет себе худшей доли. И раз мы решили, что есть нечто, что может быть важнее всего названного выше, то мы должны подумать, что это и почему мужчины не могут получить этого в семье или так, чтобы семью не нарушить.

- Вот именно, - радостно воскликнула Ирина, упиваясь "умным разговором", - правда ли, что всплеск сексуальной активности зависит от физиологических причин, что мужчинам нужен новый стимул?

- Не слишком ли это просто? - лукаво улыбаясь, молвил коварный психолог (подумав при этом, что она хочет поймать его на удочку гормонов, поскольку молоденькие девушки думают, что неотразимо и неотвратимо стимулируют мужскую потенцию. Мужчины для них паяцы, которые дергаются на веревочках примитивных инстинктов. "Сейчас я тебе дам жару". - Сладострастно додумал свою мысль Евгений Павлович, и произнес следующее). - Понимаете, когда, взрослея, мальчик оказывается вовлеченным в стихию секса, то он часто делается неуправляемым, совершает глупые поступки, не контролирует свои эмоции. Но к двадцати пяти, если его половая жизнь складывалась более или менее удачно, он уже набирается опыта, смелости, он уже контролирует себя и вполне реально смотрит на вещи. К тридцати пяти, он, как правило, уже один раз женат, часто разведен и женат снова, у него есть опыт сексуального общения с несколькими женщинами и они для него уже не "терра инкогнита". Даже если мужчина воспринимает каждое новое знакомство действительно как новое и волнующее, то все равно уже довольно циничен, чтобы не питать иллюзий на счет того, что может, а чего не может дать ему секс. Согласитесь, что после сорока мало что "ново" под Луной. Более того, "Сова Минервы вылетает в сумерки" (процитировал он, следя краем глаза, уловила ли она, что это цитата, но Ирина и глазом не моргнула, приписав изречение великого Гегеля все растущему в ее глазах Евгению Павловичу), а это значит, что у мужчины за сорок уже есть жизненный опыт и даже, я бы сказал, жизненная мудрость, у него взрослые дети, и наивно считать, что он может броситься на "новенькое" для стимуляции гормонального процесса.

"Сова Минервы" произвела, видимо, на Ирину сильное впечатление, поскольку все вопросы вылетели у нее из головы. Она не ждала такого поворота событий и перешла в нападение.

- То, что Вы говорите, только красивые слова: "сова Минервы", "жизненная мудрость", которые прикрывают неблаговидное поведение мужчин. Вам приятно подводить теории под весьма простой факт - обострение сексуального желания после сорока. Говорят же, "седина в бороду, бес в ребро". В этом нет ничего таинственного.

- Да? - иронично-холодно произнес спец по человеческим душам (Так какого лешего ты берешь интервью! - параллельно подумал он, - Как вам хочется видеть в мужчинах заводных куколок с очень простым механизмом! Ты ведь не полезешь в компьютер с отверткой, но для того, чтобы разобрать механизм под название "мужчина" тебе даже отвертки кажется много! Да я же вижу, что у тебя на лице написано: "Бери меня прямо сейчас!" Другой бы и взял, да только я знаю, что ты потом скажешь своим товаркам: "Этот, как и все остальные, стоило только глазками похлопать, как он на меня кинулся. Погоди, будет тебе "сова Минервы"!). - Так значит выходит, что на одной чаше весов "Критика чистого разума", "Фауст", "Джоконда", теория относительности и прочее, чего ни один женский разум до конца не может осилить, я не говорю уж - создать нечто подобное, а на другой - простенький механизмик "вверх-вниз", доступный для манипуляций с ним любой домохозяйке? И Вы действительно думаете, что с мужчинами все обстоит так просто? Конечно, только у женщин может быть "загадка", еще лучше - "тайна", только у нее "таинственная душа", а у мужчины - примитивно работающее тело. Но ведь и тайну женской души придумали мужчины, сами они до этого бы не додумались. И то, что мужчины просты, придумал, уж если на то пошло, тоже мужчина, небезызвестный Вам Зигмунд Фрейд. Но если Вы согласны с ним, тогда признайте, что и женщины столь же примитивны, как и мужчины. В них действует то же либидо - сексуальное влечение, они подчиняются тем же инстинктам. Они так же срываются с места в карьер под действием гормонов, бросают семьи, детей, любимых, как им казалось, мужей, кидаясь на первых встречных. Либо же согласимся, что в женщинах есть тайна, но тогда допустим ее присутствие и в мужчинах. Будем уж равноправны.

- Но материнство! - уже не задавала вопросов, а защищалась растерявшаяся от такого поворота событий журналистка, - Женщины сильнее привязаны к детям...

- Не стоит обольщаться, - дожал ее сопротивление доктор психологических наук, - женщины привязаны к своему либидо сильнее, чем к своим детям. И если они кокетничают своим материнством, то это значит, что их либидо еще спит младенческим сном. Проснувшись, оно заставит их выделывать такое, что не приснится во сне ни одному мужчине. Поэтому, кстати (Евгений Павлович не был в этом уверен наверняка, но пришедшая только что в голову мысль показалась ему настолько интересной, что он приятно удивился самому себе), дорогая Ирина, в любой культуре именно женщину, а не мужчину, всегда держали на "коротком поводке", поскольку ее сексуальность агрессивнее, асоциальнее и аморальнее сексуальности мужчины.

- Евгений Павлович, - она выговорила его отчество полностью, без фамильярности, почти умоляя, - Вы говорите ужасные вещи! Но статистика!..

- Бисмарк говорил, - не унимался психолог, сам не ведая, что "сова Минервы", мягко шурша крыльями, села к нему на плечо и заставляет говорить так витиевато, как он давно уже не говорил, - что есть "ложь, наглая ложь и статистика". Статистика, дорогая Ирина, (один раз назвав ее так, он уже не мог остановиться) - это мимикрирующая под научную истину ложь. В психологии больших величин нет, есть индивидуальные судьбы. И графики рождений и смертей, браков и разводов скажут вам не больше о человеке, чем суммарные записи используемых аккордов об отдельном музыкальном произведении. (Тут Евгений Павлович действительно "вырулил" на свою любимую тему.) Видите ли, - он развел руками, почти коснувшись ее коленей, - обычно наивно полагают, что человек представляет из себя очень простой механизм. Действительно, даже очень сложным механизмом можно выполнять очень простые функции, например, колоть орехи компьютером. Вы помните "Сталкера" Стругацких (ему было плевать, помнит она или нет, он просто набирал темп), как они побирались в Зоне? Может быть, подобранные ими инопланетные механизмы скрывали в себе смысл жизни, а они их называли какой-нибудь "зудой" и употребляли, как крестьянки употребляют книги. Друг с другом люди обращаются не лучше. Мы "употребляем" друг друга очень примитивно. Представьте, например, что с Вами сижу тут не я, а, скажем, Пушкин или Набоков. Что Вы будете делать? Целоваться (он не смотрел на нее и не видел ее возмущения), обниматься, как с любым другим. Все равно, что по Интернету порнуху смотреть.

- Но...

- Подождите, Вы ведь молоды и хороши собой. Пушкин с Набоковым, конечно, интересны Вам в разных качествах, но женщины ведь думают, что для мужчин ЭТО (он выделил голосом) - самое важное, что не мужчины, а, видимо, инопланетяне, создали культуру и цивилизацию. Поскольку мужчинам ведь некогда этими вещами заниматься - у них то "подростковый кризис полового созревания", то "юношеская сексуальная озабоченность", то "кризис среднего возраста"... Знаете ли, дорогая Ирина, я бы мог подбросить Вам провокационный тезис, что "кризис среднего возраста" вызван одной простой вещью - старением жен. Это женщины могут обольститься "социальными" "перьями" мужчины, его как бы "вторым телом", а мужчинам подавай "первое" женское тело. Но это было бы слишком просто.

"Сова Минервы" - круглоглазое ночное существо (посвященное в Древней Греции Афине Палладе, не знавшей детства, юности и мужчин, родившейся из головы отца, Зевса, в полном боевом вооружении, и готовой покровительствовать воинам и мыслителям) медленно и плавно прокружило над головой притихшей парочки и, минуя забор с ярким и дерзким матерным призывом любить все и всех, поднялось в сумеречные небеса, стало бурым пятнышком и растаяло.

Окончание следует

Орлова Наталия, психолог-консультант центра на Пятницкой "Триалог". info@trialog.ru