ГОСПОДИ, ПОМИЛУЙ!
В этом году, в августе, поднялся я в малый монастырь Св. Николая,
что над
Кладницей. Там встретил хрупкого древнего монаха, облачённого в
полинялую
сутану, с бронзовым от прямого горного солнца лицом. Он отворил мне
старую
церкву и зажёг свечу, а после усадил за стол в беседке и поведал
одну
историю.
Это случилось пять лет назад, на Рождество. Снега не было, но
установился
морозец. Отец Зотик, многолетний обитатель монастыря, отдавал Богу
душу.
Уж несколько дней лежал старец с закрытыми глазами в своей келье,
что
находилась в церковной пристройке. Дыханье его было слабым и
прерывистым.
А на стуле в изголовье сидел Тодор.
Тодор этот был родом из Кладницы. Бывший военный. Служил всю жизнь
старшиной в какой-то полевой части. Выйдя в отставку, вернулся в
родное
село. Красовался в зимней брезентовой армейской шубе – подарке
командования за добрую службу. Всё рассказывал, как его ценило
начальство.
Был давно в разводе.
Однажды, блуждая по холмам в поисках грибов, набрёл Тодор на
монастырь.
Встретил отца Зотика, когда тот ещё ступал понемногу, и стал часто к
нему
наведываться. А когда у старца отказали ноги и он совсем слёг,
бывший
вояка перебрался в монастырь на жительство.
Тут я представил, как в изголовье отца Зотика покойно дышит
лампадка. За
красноватым стеклом огонёк её видится рубиновым сердечком. И
единственный
звук в маленькой комнатке, где умирает старый монах, - это дыхание
рубинового сердечка.
Случилось Тодору как-то вздрогнуть и стул под ним затрещал. Отец
Зотик
открыл глаза и посмотрел на него:
- Почитай мне, Тодоре, из писем схиигумена Иоанна, Валаамского
старца.
Тодор взял книжку, повернулся вместе со стулом спиной к окошку,
чтобы было
больше света, и начал читать с расстановкой:
„Письма писал я, как Господь полагал мне на сердце. Человек я от
природы
застенчивый и не далёкого ума, это я вполне сознаю, и память плохая.
В
школах я не учился и, как умею говорить, так и писал. (...)
К стыду моему живу я в монастыре уже сорок восемь лет и до того
расстроился, что просто не знаю с чего и начинать, как спасти свою
душу...
Смолоду было у меня ревности хоть отбавляй. Носил некоторое время
власяницу и вериги, старался искать святых подвижников, но как-то не
удавалось найти, вероятно не понимал их по неопытности своей. Первая
ревность очень обращает внимание на букву, убивающую дух, и не
встречал
такого наставника, который мог бы поддержать ревность и руководил бы
правильно в духовной жизни... Но не отчаиваюсь, верую в Божие
милосердие и
стремлюсь к Нему по силе моей. Припоминаю евангельский виноградник,
в
который пришли наемники уже в одиннадцатый час и получили такую же
плату,
как те, которые работали с утра.“
- Всё равно как обо мне писано схиигумном Иоанном, - сказал отец
Зотик. –
И я жил полвека не в миру, а и не ведаю, что привнёс. Прочти-ка мне,
Тодоре, и про апостола Карпа, про грешников...
Отец Зотик зашевелился и даже попытался приподняться на ложе. Голос
его
зазвучал неожиданно ясно:
- Грешны мы, Тодоре. Мы, люди... Уж скоро предстану я пред Господом.
Но
вместо того, чтобы каяться и просить Господа о прощении грехов моих,
знаешь о чём я думаю? Думаю, сколько мы съели апельсинов. По
молодости был
я недолго на Афоне, когда думал, что стану великим подвижником. Там
было
много апельсинов и мы, молодые, досыта угощались ими. Малы и грешны
мы,
люди. И Богомыслие недоступно нам. Но надеюсь я, великой милостию
своей
Бог простит нас. Давай помолимся Господу, Тодоре, чтобы помиловал он
нас,
грешных.
Тодор не знал, что такое молиться.
- А как молиться, отче? – спросил он.
- По началу и „Господи, помилуй“ достаточно. – ответил отец Зотик и
снова
закрыл глаза, а уста его едва различимо шевелились.
Тодор принялся шептать: „Господи, помилуй! Господи, помилуй!“
Так прошло какое-то время. Вдруг сильно похолодало. Оглядевшись,
увидел
Тодор, что печка погасла. Голова отца Зотика была запрокинута назад.
Тодор
потрогал его лоб. Лоб был холоден. Нужно было спускаться в Кладницу,
сообщить о смерти старца и организовать погребение. Для отпевания
надо
было позвать священников... Потом надо было вновь подняться в
монастырь,
чтобы остаться при усопшем на ночь. Дел было много. Тодор закрыл
дверь на
крюк, накинул на плечи старую армейскую шубу и заспешил к селу. Он
не
пошёл удобной дорожкой, чьи изгибы нависали над рекой, - не было
времени
петлять по ней, - но саженными шагами побежал вниз по твердой от
мороза и
словно отлитой из бронзы морене. Не достигнув еще шоссе, повстречал
он в
поле сына одного из своих кладницких соседей. Паренёк ходил словно
пьяный,
прижимая к груди плетёную шляпу полную апельсинов.
- Дядя Тодор, ты это? Спеши, а то все разберут.
- Что? – остановился запыхавшийся Тодор.
- Апельсины. Вон там с час назад перевернулась огромная машина с
апельсинами. Вся рассыпалась, как лукошко. Шофёру – ничего, только
нос
ободрал. Грек он какой-то. Ездят, как сумасшедшие! Беги, а то ничего
не
останется.
Через полсотни метров увидел Тодор лежащий в канаве, словно детская
игрушка, грузовик. Лощинка подле него была полна апельсинов.
Невидимыми
муравьиными тропками тянулись туда сельчане с тачками, детскими
колясками
и легкими повозками; товарились посильно и, возбуждённые и веселые,
поспешали домой в Рождественский вечер.
Здесь монах завершил свой рассказ и повёл меня ко гробу отца Зотика
на
внешней стороне церковного алтаря. На простом камне было написано:
„Господи, помилуй Зотика.“
От супротивного холма слышались колокольцы.
- А как зовут тебя? – спросил я монаха.
- Зотик. В миру величали Тодором.
На прощание подарил мне Зотик коричневую от многих прикосновений
книжку –
„Письма Валаамского старца схиигумена Иоанна.“ Цитаты в тексте - из
неё.
Деян Енев
перевод с болгарского Станислав Семёнов, все произведения смотри на
сайте:
www.semenov.onlinehome.de