К Словеснику

Смысл выражения "учитель литературы" кажется всем настолько очевидным, что мы не замечаем его потрясающей таинственности.
Во-первых, неизвестно, что такое литература. Словарь говорит, что это – совокупность художественных произведений и вид
искусства. Из таких определений ответ о нравственном содержании словесного искусства не выведешь. Словеснику в такой
ситуации остается достойная сожаления роль "эмоционального высказывателя банальных истин", перечень которых дает методика.
Он в заведомом проигрыше в отношении самой Книги...

Драма положения состоит в том, что в этом "соревновании" программа диктует приоритетно рассматривать не тексты, а
внетекстовые материалы: эпоха, биография писателя, основные художественные приемы и т.д. Этим на уроке и занимается весь
класс. Между тем известно, что произведение искусства создается одним человеком и для одного человека – не для всего
класса, а для каждого человека-школьника в отдельности...
Литература – человеческая боль, воплощенная в словесном художественном образе. Итак, в основе школьной методики, как и в
жизни людей, должно лежать драматическое, а порой и трагическое переживание.
В романе Горенштейна "Псалом" названы четыре "казни Господни": меч, похоть, голод и болезнь. Список болей, представленных
в литературе, можно продолжать бесконечно. Боль непобедима, хоть и спасительна. Идеально счастливые люди бывают, но их
содержат в специальных медицинских учреждениях.

На урок литературы приходят и рассаживаются за парты тридцать юных болей. Место за учительским столом занимает одна
взрослая боль. Собираются они для того, чтобы наполниться радостью: изучаемое ими художественное произведение – это
преодоленная боль (ведь оно – свершилось!), а значит, литература – сложная радость. Встреча с произведением каждому в
классе нужна особо, отдельно, интимно, потому как душа и ученика и учителя – это внутренний космос противоречий; многое в
этой вселенной – сокровенное, на общее обозрение не предлагаемое. И удивляют учебные пособия, которые рассчитаны на некоего
не существующего в природе среднеарифметического школьника.

Урок литературы – это момент гармонизации души и каждого ученика, и учителя, - гармония внутреннего мира личности с
законами совести.
Педагоги давно жалуются на то, что школьники неохотно читают художественные тексты. А чего же ожидать, если для
поступления в ВУЗ необходимо знакомство только с фабулой? Возьми книжонку, где событийная канва великого творения изложена
на трех страницах – и тут же "готов к труду и обороне". Но как только текст будет воспринят как воплощенное в образе
состояние, читающий сразу почувствует: произведение рассказывает о нем самом, ни о ком другом. А если так, то оказывается,
надо быть достойным текста.

На уроке ученик и учитель имеют возможность через общение с произведением переживать конфликты собственного душевного
мира, освобождаться от своих фобий и укрепляться в доверии к Человеку в окружающих людях. Познание литературы возможно
только через переживание. Взросление разума имеет смысл только в случае, если оно проистекает от взросления сердца и
подчинено ему. При означенном порядке вещей внеличностные и поверхностные абстрактные рассуждения о том, что такое хорошо,
а что такое плохо, просто аморальны. Следовательно, личность учителя должна соответствовать предназначению урока. Скажем об
этом соответствии в рифму:
Учитель – это тот, к которому идут.
Идут за правдой и за покаяньем.
Учитель – это тот, которого зовут
На милосердье и на состраданье.
Такая уж судьба: людское искупать,
Увязывать в одно оборванные нити.
Уснувших – пробуждать,
Забытых – воскрешать
И вечно рифмовать:
"Учитель" и "Спаситель".

Таков учитель литературы. А дома – свои боли и радости: семья, встречи, заботы, "вегетарианская" зарплата. Но надо всем
этим – Книга. Спасительница. Словеснику она нужна гораздо больше, чем ученикам. Потому что чем сильнее работаешь душой, тем
страшнее осознание собственной неразвитости, дисгармоничности. Книги для педагога не описание событий, а воплощение
состояний. Книги-состояния растворяют читателя в себе:
*
Идут по земле пилигримы,
Увечны они, горбаты,
Голодны, полуодеты,
Глаза их полны заката,
Сердца их полны рассвета.
(И.Бродский. "Пилигримы")
Заменит учитель в приведенных примерах "мы" на "я", подумает – это обо мне. И главное, что самый строгий судья себе – я
сам. И строки Купалы и Бродского точно открывают мне мое собственное внутреннее борение. Итак, учитель литературы,
решившийся на уроке служить спасительной боли, не мессия, не сверхгерой, а просто – порядочный человек, филологически
образованный страдалец за други своя, для которого тридцать болей, сидящих в классе – это апостолы его. Они и славят, и
предают словесника так же, как Христа – библейские ученики.

Вместе с литературным героем любых эпох учитель "искупает" и "увязывает в одно". Чему учить – служитель боли не знает,
потому что понимает: научить литературе нельзя, как невозможно научить любви. Этому можно лишь научиться. И он только зовет
юных идти к искусству слова во спасение души своей от главного из человеческих грехов – лени. Но предупреждает: литература
– это горизонт. Она видна, но дойти до нее не в силах никто из смертных. Все мы – лишь пилигримы к персонажу. Ему –
благородному или низменному – надо верить как высшей силе, ибо литературный герой способен на труднейшее: на искреннее
высказывание себя самого. Идя к тексту, идешь к себе, к тому в себе, что поднимает тебя до образа и подобия Божия. Пафос
искренности, пронизывающий литературу, - это и есть воплощение того высочайшего во мне, что никогда не подведет и всегда
будет служить для меня ориентиром и критерием.

Встреча с художественным образом – это приоритетно чувственное познание, и главное – познание внутреннего мира. Разум
придет потом со всеми своими программами, учебниками и интернетами. А до него мы, еще и еще раз вслушиваясь в строку,
славим, молча и благостно, свою – скрытую от мира – боль. Чувствуем, что только из этого сладостного мучения сердца и
должна исходить методика преподавания литературы. Найдется в нем место тому, что именуют анализом художественного образа –
будем анализировать. А не найдется – значит, так тому и быть. Горизонт на частицы не разложишь. Главное – в том
нравственном усилии, благодаря которому читатель приближается к словесно-художественному прозрению писателя. Такое движение
трудно, потому что литература – явление не от мира сего. Она не быт, а бытие, и идти к ней следует бытийно.

Представленный облик учителя литературы не мечта, а жесткий императив совести. Этому императиву в реальной жизни
бескорыстно и поэтически служит большинство из нас – педагогов-словесников. Перед нами один путь: соответствовать
художественному тексту и достойно ему служить. Не случится соответствия и служения – текст распадется на эпитеты, клаузулы
и замолчит. Он открывается лишь тому, кому верит. А верить можно только боли.
Юрий ПОТОЛКОВ, доцент Брестского университета