Несказуемое

Я слышу музыку, а они не понимают ее. И опять я перед неразрешимым противоречием: если играть
для них только доступное, они не сдвинутся с места, если учить только понятному, они не получат
ничего высшего.

Можно ограничить их укладом, в котором живут они уже не одну сотню лет, и умертвить дерево,
которое растет, трудясь над новым цветком, новым плодом, но получить взамен тишину молитвы,
мудрость и почивание в Господе. Можно, напротив, торопить их в будущее, толкать и
расшевеливать, понуждать забыть тяжкое бремя традиций, но увидеть вскоре, что ведешь вперед
стадо нищих переселенцев без роду и племени, войско в походе, которое умеет быстро раскинуть
лагерь, но никогда не построит дом.

Всякое восхождение мучительно. Преображение болезненно. Не измучившись, мне не услышать
музыки. Страдания, усилия помогают музыке зазвучать. Я не верю в тех, кто наслаждается чужим
медом. Не верю, что одаришь детей благодатным хмелем любви, послушав с ними концерт, прочитав
стихи, поговорив.
Да, конечно, в человеке заложена способность любить, но заложена и способность страдать. И
скучать. И погружаться в безнадежную тоску, сродни осенним дождям. Ведь и умеющим наслаждаться
поэзией стихи не всегда в радость, иначе бы они никогда не грустили, они бы читали стихи и
ликовали. Все человечество читало бы стихи и ликовало, и больше ему ничего не было бы нужно. Но
в радость человеку только то, над чем он хорошенько потрудился, - так уж он устроен.

Чтобы насладиться поэзией, нужно дотянуться до нее и ее преодолеть. Доступные стихи быстро
изнашиваются сердцем, так же быстро, как открывшийся с вершины пейзаж. Усталость и желание
отдохнуть придали ему столько прелести, но вот ты отдохнул, тебе хочется идти дальше, и ты
зевнул, глядя на пейзаж, которому больше нечего тебе предложить.

Чужие стихи – тоже плод твоих усилий, твое внутреннее восхождение. Запасы радуют обывателя, но
обыватель – недочеловек.

Нет любви про запас, которую можно тратить себе и тратить, любовь – труд сердца.

Меня не удивляет, что так много людей не находят царства в царстве, храма в храме, поэзии в
стихах и музыки в музыке. Они расселись, как в театре, и говорят: "Вокруг – сплошной хаос. Он
недостоин того, чтобы служить ему и подчиняться". Они верят в свой здравый смысл, они скептики
и насмешники, но издевка – в помощь бездельнику – не человеку. Любовь – не подарок от
прелестного личика, безмятежность – не подарок от прелестного пейзажа, любовь – итог
преодоленной тобой высоты. Ты превозмог гору и живешь теперь в небесах.

Любовь – то же восхождение. Не думай, что достаточно знать о любви, чтобы ее узнать.
Обманывается тот, кто, блуждая по жизни, мечтает сдаться в плен; краткие вспышки страсти
научили его любить волнение сердца, он ищет великую страсть, которая зажжет его на всю жизнь.
Но скуден его дух, мал пригорок, на который он взбирается, жалка победа, – так откуда взяться
великой страсти?

Если не изменяться день ото дня, словно в материнстве, любви не догнать. А ты хочешь усесться
в гондолу и всю жизнь звучать песней – ты не прав. Вне пути и восхождения ничего не существует.
Стоит остановиться, как тебя одолевает скука, потому что пейзажу больше нечего тебе рассказать,
и тогда ты бросаешь женщину, хотя надо было бы выбросить тебя.

Логики и неверы просят: "Покажи нам царство, покажи нам Бога, вот я трогаю камень, трогаю
землю и тогда верю, что есть и земля, и камень, которые я потрогал". Но что мне до их просьб.
Таинства, о которых я говорю, не так скудны, что их можно исчерпать логической формулой. Не
могу я доставить невера на вершину горы и подарить ему радость открывшегося пейзажа, ведь он не
его победа. Не могу помочь насладиться музыкой человеку, который ее не преодолел. Одни пришли
ко мне, желая получить все без усилий, другие так ищут женщину, которая вложит в них любовь. Но
это не в моей власти.

Я беру человека, запираю его, истязаю ученьем, потому что слишком хорошо знаю: легкое и
доступное – бесплодно, потому что оно – легко и доступно. Напряжение и пот – вот чем мерится
польза от работы. Я собираю учителей и говорю им: "Не ошибитесь. Я доверил вам человеческих
детей не с тем, чтобы взвешивать потом груз их познаний, - с тем, чтобы порадоваться высоте их
восхождения. Мне не нужен ученик, который оглядел из носилок тысячу гор и тысячу пейзажей;
тысяча гор – пылинка в бесконечной Вселенной, по-настоящему он не видел ни одной. Мне нужен
тот, кто напряжется и одолеет подъем, пусть это будет невысокая горка, в будущем он поймет все
другие куда лучше, чем мнимый знаток, с чужих слов рассуждающий о доброй сотне гор.
Если я хочу, чтобы они узнали, что такое любовь, я буду помогать им любить, уча молиться".

Умеющий любить непременно встретит красавицу, которая воспламенит его сердце, но, видя, как он
пламенеет, люди убеждаются в могуществе прекрасных лиц – и ошибаются. Преодолевший
стихотворение воспламенен им, и все верят в могущество стихов.

Но повторяю: сказав "гора", я обозначил ее для тебя, а тебя колола ежевика на склоне, у тебя
кружилась голова над пропастью, ты потел, взбираясь на скалу, рвал цветы, дышал на вершине
полной грудью. Я назвал, но не донес ни полноты понятия, ни его сути. Я сказал "гора" толстому
лавочнику и оставил пустым его сердце.

Исчезает поэзия не потому, что исчерпали силу стихи. Исчезает любовь не потому, что красота
исчерпала силу. Отдаляется Господь, но не потому, что человеческое сердце уже не девственная
земля в ночной тьме, которая так нуждалась когда-то в плуге ради цветов и кедров.

Я внимательно всматривался в отношения людей и понял: ум опасен – ум, который верит, что слово
передает суть, что в споре рождается истина. Нет, не язык передает меня. Я не знаю таких слов,
которые бы меня высказали. Я лишь обозначаю что-то в себе, и ты меня понимаешь в той мере, в
какой для тебя открыты иные пути постижения. Например, нас открыло друг другу чудо любви, или
мы – дети одного и того же Бога. Если этого нет, я напрасно пытаюсь извлечь на поверхность
таящийся во мне мир и неуклюже выговариваю то одно, то другое, - так о горе, например, я
сказал, что она высока, но хотел сказать о холоде близких звезд и могуществе ночи...

Ты пишешь, ты обращаешься к людям, ты словно бы снаряжаешь корабль. Немногие из кораблей
достигнут гавани. Большинство затеряется в море. Не так уж много значимых слов продолжает плыть
по реке истории. Может, я многое обозначил, но немного выразил сущностного.

Вот и еще одна сложность: людей нужно научить постигать, а не обозначать. Научить, как ставить
всевозможные ловушки. Ты привел ко мне человека, что мне до его учености? Учености много и в
словарях. Что это за человек – вот что важно. Поэт написал стихи, они согреты его рвением, но
ловил он на мелководье, нам ничего не досталось из глубины. Он обозначил весну, но не разбудил
весну в моем сердце, я не насытился ею.

Историки, логики, критики совершили открытие: мощное творение всегда хорошо построено. Значит,
сила в продуманном плане, - обрадовались они. Да, когда город построен, я отчетливо вижу его
планировку, но не планировке обязан город своим рождением...
Я видел людей счастливых без очевидной радости свадьбы или здоровья, видел несчастных без
очевидного горя смерти или болезни. Больного можно поднять на ноги, сообщив ему необыкновенно
важную новость, например, известив о победе. Он встанет и побежит в город.
Я исцелил целую крепость, войдя на заре с моим победоносным войском, - все были на улицах, все
обнимались. Ты спросишь: "А почему бы, собственно, не поддерживать в них счастье вечно
гремящими победными фанфарами?"
Я отвечу: потому что победа – тот же пейзаж, его не получишь в пользование, увидев с вершины
горы, его создали твои ноющие от усталости ноги. Пейзаж. Победа – переход от одного состояния к
другому. Нет победы, которая длилась бы вечно. Дли ее - и она уже не живит, наступает лень,
скука, нет победы, есть будни. Так что же? Значит, жить надо, переходя от богатства к бедности
и от бедности к богатству? Нет, потому что всю свою жизнь ты можешь бороться с лишениями, с
нищетой и накопить только усталость; должник, преследуемый кредиторами, вешается; мелкие
радости, кратковременное благополучие не возместят ему ночей, изношенных бессонницей. Как не
живит человека богатство или победа, так не живят его и мелкие радости, которые подбрасывают
ему, будто охапки сена корове.

Я хочу видеть в мужчинах пылкость и благородство, а у женщин сияющие счастьем глаза. Где мне
взять таких мужчин и таких женщин? Нет их вокруг меня, нет их и для себя самих тоже.
Я отвечу: они становятся такими, когда картина мира наполняется смыслом и связями, когда ты
повел солдат в военный поход, начал строить храм или одержал победу.

Правда, победа – пища одного дня. Победа одержана, и теперь можно пожинать ее плоды, но это не
значит жить. Почему победа так радостна? Потому что ты рад очутиться со всеми вместе. Вчера в
горе, своем или своих детей, ты был один или с немногими друзьями, но вот ты расцвел победой –
и с тобой множество людей.

На строительство храма нужен век, целых сто лет богато сердце зодчего. Вкладывая, растешь и
растишь возможность выкладываться. Строя изо дня в день свою жизнь, ты обошел круг моего года
и, оглянувшись, счастлив ему как празднику, хоть и не сделал никаких припасов. Помни о
празднике, ты дарил и дарил и стал куда счастливее, чем если бы устроил праздник
один-единственный раз.

И в детей мы вкладываем себя, дети нам тоже в радость...
Вокруг меня возрастает рвение, растет оно от успешных трудов. И писатель – графоманам такое не
в помощь, - чем больше пишет, тем строже оттачивает стиль. Но мне не по нраву усердие, которое
во что бы то ни стало хочет преуспеть. Чем больше я узнаю, тем больше хочу знать и чем больше
потребляю чужого, тем больше обираю других и, пожирая их, жирею. Тем скуднее у меня душа...

Одержав победу, человек хочет насладиться ее плодами и видит вдруг, что обманулся: он
перепутал жар творчества со скучным присутствием вещи, которая его не греет. Конечно,
завоеванным пользуются, но желательно пользоваться им, приготовляясь к новой победе, чтобы
воспользоваться вновь завоеванным. Одно должно подстегивать другое. Так танцуется танец, поется
песня, так молятся. Молитвы рождают рвение, а рвение приводит к молитве.

И точно так же живет любовь. Но если я не изменился и больше не меняюсь, если не двигаюсь и ни
к чему не стремлюсь, чем я отличаюсь от умершего? Вид, открывшийся тебе с горы, в радость до
тех пор, пока ноют ноги, трудившиеся ради него, пока тело радо отдыху.

Все, что не живется тобой и сейчас – выдумка. Слава – выдумка. И наше восхищение вот этим
победителем тоже выдумка.
Выдумка и новости, потому что завтра от них ничего не уцелеет.
Учись, ощупывая форму, нащупывая структуру. Наполнение, содержание – всегда чьи-то выдумки.

Я выявляю тебя в тебе как пространный пейзаж, над которым мало-помалу рассеивается туманная
пелена, - из близи, часть за частью, тебя не разглядишь. Так обнимает истину ваятель. Он не
лепит отдельно нос, потом подбородок, потом ухо. Творчество – всегда созидание целостности, а
не последовательное присоединение одной детали к другой. Творят все, кого вдохновила рожденная
картина, кто сгрудился вокруг нее, спорит, строит, трудится...

Фрагмент "Цитадели" Антуана де СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ