ЗАДАЧИ ЭТИКИ

Учение о нравственности при современных условиях знания


Константин Дмириевич Кавелин (1818 - 1885) - российский просветитель, осторожный и строгий
мыслитель, сторонник систематического “точного знания”, на основе которого люди могли бы стать
творцами. Он выступал как против современного ему немецкого идеализма, так и против
материализма, был искателем новой нравственности. Мы публикуем фрагменты статьи этого
малоизвестного автора об этическом воспитании, которые звучат сегодня более чем актуально.

Настоящая суть этики - это субъективные нравственные идеалы, которые она ставит сознательной
жизни и деятельности человека, чтобы поднять его до человека идеального типа...
В числе этических идеалов на первом плане стоит стремление к истине, правде и душевной
красоте. Эти названия означают то душевное настроение, с которым человек работает в самых
разнообразных сферах деятельности и без коего нельзя произвести ничего прочного, значительного
и полезного для себя и других.

Ложь, обман, лицемерие, лукавство только кажутся самыми простыми, ближайшими средствами
достижения практических целей; на самом деле результат сам по себе не прочен и легко
изменяется, если он не закреплен нравственной стороной дела. Тучи недоразумений, софизмов и
смешения понятий окружают этот основной пункт нравственных учений и затемняют его смысл.

Где это и когда же, - близоруко рассуждают умники, - видано или слыхано, чтобы истина, правда,
душевная красота вели к счастью, к достижению целей? Совсем напротив, достигают их только те,
которые не останавливаются, когда нужно, перед этими призраками. Неисправимые чудаки, мечтатели
и идеалисты, принимающие их на веру - самые несчастные на земле и погибают жалкими и смешными
жертвами ребяческих иллюзий. Оглянемся вокруг себя: где же на целом земном шаре истина, правда,
душевная красота - в чести и торжествуют, а ложь, лицемерие, обман - не процветают? Разве мы не
видим, что самые бессовестные надувательства, бесстыжие клятвопреступления приводили к
результатам, благотворным для множества людей, целых народов и всего человеческого рода? Если
неправда и нравственное безобразие могут быть для людей полезны, то согласно ли со здравым
смыслом клеймить и отвергать их?

С тех пор, как человек стал мыслить, делаются эти оправдательные возражения, давно
обратившиеся в хронические. Мы думаем, что они кажутся неопровержимыми только потому, что
предпосылки тезисов и возражений имеют совершенно различную основу. О чем, собственно, идет
речь: о душевном ли состоянии, какое производит постоянное и неизменное стремление к истине,
правде и душевной красоте, или же о существующем порядке дел и вещей, посреди которого живут
люди и который может быть для них полезен или вреден, желателен или нежелателен? Это
оставляется в тени, неразрешенным и непонятым, вследствие чего так называемые идеалисты и их
противники перескакивают с почвы душевных состояний на почву объективных условий, как будто они
однородны. Стоит только подметить эту ошибку, и условия спора тотчас изменяются.
Удовлетворение, благополучие, счастье - представления личные, субъективные - никакого общего,
объективного мерила они не имеют; каждый ощущает их в том или другом, по-своему. А если это
так, то на каком основании могли бы мы заключить, что ищущие истины, правды и душевной красоты
лишены счастья и удовлетворения только потому, что не имеют ни богатства, ни даже достатка, ни
видного положения посреди других людей? То, что есть лишнее и тягость для одного, может быть
предметом наслаждения для другого. Что касается до объективного порядка дел, то он, сам по
себе, не хорош и не дурен; эти качества он получает только по отношению к людям...

В этом смысле совершенно справедливо, что порок и преступление могут казаться благотворными и
полезными по своим результатам. Железная дорога, положим, построена с вопиющими неправдами; но
она есть, по ней ездит множество людей дешево и удобно, провозится быстро множество товаров.
Эта польза останется, а неправды, когда вымрут их свидетели и пострадавшие от них -
забудутся... История показывает, что движение рода человеческого совершалось далеко не всегда
безупречными людьми. Мы действительно имеем перед глазами факты, совершенные с нарушением
правды, но оказавшиеся для людей полезными; но можно ли логически вывести отсюда, что те же
самые факты, будучи совершенными без нарушения правды, не были бы еще полезнее? Чтобы взвесить
и оценить результаты нравственной и безнравственной деятельности в развитии, мало указать на
ближайшие результаты: надо проследить их далее, до конца; только полная картина дает
возможность сделать правильный вывод, а такая картина очень редко бывает у нас перед глазами -
почти всегда мы судим только по отрывочным и разрозненным данным.

Мы со своей стороны, тоже можем привести против взгляда, будто нравственность не имеет
никакого значения в устроении быта отдельных лиц, обществ, народов, многие факты, доказывающие
противное. Разве нравственный характер лица не создает ему между людьми в обществе положения,
не менее влиятельного и авторитетного, чем богатство, знатность и власть? Разве мало мы видим в
истории примеров, когда созданное неправдою, обманом и ложью рассыпалось, как карточный домик?
ХIХ век богат такими примерами, и они будут появляться все чаще и чаще...

Смирение также ставится этикой в число первых добродетелей; но и около него столпились
бесчисленные недоразумения, вольные и невольные лжетолкования. Смирение смешивают с холопством,
с угодничанием из личных корыстных видов, в лучшем случае зачисляют в один разряд с
неразвитостью и умственным малолетством. Однако все мы смиряемся перед ударами судьбы,
невозможностью достигнуть желанной цели, покоряемся волей-неволей законам природы и их роковой
неизбежности, вообще объективным условиям мира, которых изменить не можем. Чего же отвратить не
можем, тому должны мужественно подчиниться, не малодушествуя, не истощаясь в бесполезных
сетованиях, не убегая от действительности в область пустых иллюзий.

Этика только возводит подобные случаи в руководящий принцип и, рекомендуя смирение в этом
смысле как добродетель, предполагает, что оно должно стать душевным настроением, а не быть
фарисейством и личиной; она имеет ввиду одни внутренние психические движения, а не подделки под
них, рассчитанные на достижение целей, с которыми нравственность не имеет ничего общего.
Смирение, которому учит этика, указывая на гордость, высокомерие и самонадеянность как на
порок, в отличие от раболепства и уничижения подымает, а не унижает нравственное достоинство
человека.

В тесной связи с покорностью и смирением перед неизбежным находятся вера и надежда. Без них
сознательная жизнь и деятельность невозможна, как жизнь организма без воздуха и питания. Уныние
и отчаяние парализуют любую деятельность; с утратою веры и надежды индивидуальная и
коллективная жизнь подрезается под корень. Под верою и надеждою в этике разумеется душевное
настроение, а не система убеждений или уверенность, что предположенная цель будет непременно
достигнута. В этическом смысле вера и надежда есть бодрость духа, уныние и отчаяние - упадок
душевных сил.

Жизнь есть жизнь: она сопровождается радостями и горем, наслаждениями и страданиями, прохладит
в труде и отдыхе. Все это перемежается в жизни, распределяется очень неравномерно, приходит и
уходит обыкновенно недуманно, негаданно, без всякого участия с нашей стороны; хорошее,
приятное, счастливое редко бывает подготовлено нашей предусмотрительностью; неожиданности и
случайности играют в индивидуальной жизни огромную роль, и предупредить их, а тем более совсем
устранить, нет возможности. Вместо того чтоб выучиться жить и найтись в жизни, сохраняя по
возможности равновесие и свободу, мы спасаемся из нее в мире отвлеченных понятий: то
фантазируем о счастии и наслаждении, которые будто бы должны быть уделом людей, то, очнувшись,
горько жалуемся на то, что наши воздушные замки не имеют ничего общего с действительностью, а
наши вымышленные идеалы с реальностью. Не находя в ней, суровой и черствой, ответа на свои
требования, мы малодушно впадаем в уныние и отчаяние. При таком настроении жизнь не может,
конечно, представляться ничем иным, как юдолью непрерывных мучений. “Скучно жить!” - вот
последнее слово и развязка недоразумений, из которых только и есть два выхода: или
самоубийство, или жизнь изо дня в день по привычке, без стремлений, задач и цели, по воле
обстоятельств, как и куда понесут волны житейского моря. Горе народу и смерть обществу, в
котором слишком много расплодится таких людей! Они пустят по ветру культурные, умственные и
материальные богатства, накопленные знанием и трудами прежних людей.

Но не одни отвлеченности действуют губительно на индивидуальную психическую жизнь. Ее изводит
и смешение внешних задач и целей с внутренней жизнью. Труд, обращенный на природу и на
устройство общественных дел, по своей непосредственной полезности и бросающимся в глаза
результатам кажется ближе, необходимее и настоятельнее, чем то, что совершается в тайнике души,
невидимо и недоступно для посторонних, - и вот внимание мало-помалу отвлекается от внутренней
психической жизни и сосредоточивается исключительно на внешней “показательной” деятельности...

Посвятив все силы окружающему миру, люди оставляют внутреннюю жизнь души своей без всякого
ухода и развития, вследствие чего она глохнет и атрофируется. Человек, виртуозно выработанный и
выдрессированный с виду для жизни в обществе, может оказаться в то же время презреннейшим
негодяем и мерзавцем в нравственном отношении, или, что всего чаще случается, быть при большом
знании и замечательном художественном развитии - ничтожнейшим в нравственном смысле, - куклой,
не имеющей элементарных нравственных понятий. Быстро увеличивается число таких людей во всех
слоях общества в Западной Европе, Америке и у нас; рядом с тем идет и оскудение выдающихся
талантов, упадок нравов и творчества. Центр тяжести всякого успеха человеческих обществ и
народов, стержень, на котором вертится все общественное здание и все поступательное движение
человеческого рода, есть нравственная личность: из нее все выходит, к ней, в конце концов, все
сходится в жизни людей; но она не может быть нравственной, преследуя исключительно одни общие,
внешние, объективные идеалы, так как последние, отдельно взятые сами по себе, не имеют смысла и
значения. Весь объективный мир доступен и интересен для человека только с той стороны, которой
его касается; творчество человека в объективном мире служит ему лишь средством для достижения
его личных, внутренних целей. Таким образом, все нити знания и деятельности сводятся к
индивидуальному лицу; и если условия индивидуальной жизни не регулируются этикой, то ход
человеческих дел не может быть правильным...

Наконец, в числе высших этических идеалов есть еще один, которому трудно подыскать название -
это светлое, спокойное и доверчивое отношение к жизни, несмотря на возможные тяжкие
неожиданности, случайности и превратности, которыми она бывает порой так богата. Этот
неназываемый идеал дает человеку силу и точку опоры против страшного неизвестного, которого он
ни предусмотреть, ни вперед рассчитать не может, как бы он ни был прозорлив, дальновиден,
осторожен, опытен и практически умен. Душевное настроение, которое имеется в виду в этом
идеале, не есть ни вера, ни надежда, ни простота, ни смирение и покорность, а родственный им
всем, но особый строй духа, растворяющий чрезмерную болезненную заботливость и опасливость,
ослабляющие силы и деятельность человека раздумьем, которое ни на чем не основано и вызывается
тем, что одинаково может быть и не быть...

Высший же идеал отношений человека к другим людям есть любовь. Как и все другие этические
идеалы, она ошибочно истолкована, искажена, переврана и чудовищно сужена и снижена. Пора
восстановить настоящий ее смысл. Любовь в этическом смысле не есть ни половое влечение, ни
дружба и привязанность к тому или иному избранному лицу, ни восторженное созерцание
отвлеченного идеала, который под названием любви к человечеству так часто смешивается с
этической любовью. Этика учит любить в каждом живом человеке, будь он личный враг или последний
из глубоко падших людей не то, что мы видим, а то, что скрыто и не доступно глазам - то, чем бы
он мог и должен был быть в качестве человека.

В этическом смысле каждый человек, каков бы он ни был по своей природе, есть живое воплощение
идеи нормального, т. е. идеального человека, и если он в действительности почему-либо уклонился
от своего истинного образа, то последний все же в нем живет, - именно его мы и должны помнить,
признавать и любить. Важно, чтобы мы в отношениях с людьми постоянно носили в душе этот
скрытый, затаенный и обезображенный снаружи светлый и чистый человеческий идеал и в каждом, кто
бы он ни был, предчувствовали его незримое присутствие...
Незлобливость, прощение обид, сострадание, милосердие, самоотвержение на пользу других,
терпение и кротость, готовность помочь и утешить суть лишь проявления и применения любви. Она
“идеальна”, но не дает человеку оторваться от действительности, искать успокоения от его
треволнений и докук в мире отвлеченных идей, к чему мы все так склонны. Этическая любовь крепко
связывает нас с жизнью, обязует постоянно и усиленно работать над собой, чтобы выучиться в
единичном видеть общее, с высоты действенного идеала взвешивать и оценивать себя и других
людей, не теряясь в видимостях и абстракциях. Упражнения в этической любви есть поэтому высшая
школа нравственности, самая трудная, но зато и самая плодотворная по своим результатам для
жизни.

Есть немало людей, рассуждающих так: весь мир добродетельным не сделаешь, так какая же польза
от нравственности? Негодяи и подлецы никогда не переведутся, как ни проповедуй нравственность.
Из чего же хлопотать? Добрые люди, думающие так, забывают, что преступления и болезни тоже
никогда не переводятся, однако из-за этого право и медицина не выбрасываются за борт. Этика,
конечно, не есть панацея, ни безусловное средство против зол, удручающих род людской; но она -
действительное и благотворное профилактическое средство против известного рода ненормальностей,
мешающих людям достигать возможного развития.

Тем не менее, герои Островского с их девизом: “ндраву моему не препятствуй” распложаются с
поразительной быстротой - эти не теряются и не жалуются на то, что жизнь “юдоль скорбей и
печалей”. Все их силы направлены на окружающий мир, они превосходно умеют и его себе покорить,
и сами к нему приладиться. Этические идеалы представляются им сумасбродством непрактических
мечтателей, помехою в достижении полезных материальных целей, каким-то совсем ненужным
стеснением свободы действий, только парализующим широкий размах их личного почина...

Нравственность и ее законы - все это пустые слова, столь же древние как мир и давно перешедшие
в прописи. Что за беда в том, что строитель железной дороги прикарманил миллион казенных денег:
по выстроенной дороге удобно ездят десятки тысяч пассажиров, перевозятся миллионы пудов клади.
Торговля и промышленность через это расцвели, край разбогател, сотни тысяч людей нашли себе
заработок и средство зашибить копейку. О том, что у строителя дороги пальцы были длиннее, чем
следовало, скоро забудется, а сделанное им полезное дело навсегда останется. Таков ходячий
взгляд практических людей. Огромное большинство склоняется перед их житейской мудростью. Это
называется “принимать жизнь какова она есть, не увлекаться мечтами и иллюзиями”. Понемногу все
привыкают смотреть на нравственность как на утопию идеалистов, по-детски относящихся к суровой,
черствой и неумолимой правде жизни.

Но полно, правы ли эти житейские мудрецы? Так ли этика непрактична и висит в воздухе, как о
ней многие думают? Практический человек смотрит равнодушно или иронически, когда кто-либо
обижает или проводит другого: ведь его это не касается. Но вот его самого обидели или надули, и
он негодует, тащит обидчика в суд и горько жалуется, если не получит удовлетворения. Значит, и
практический человек тоже понимает, что надо ограничивать своеволие, нельзя никому предоставить
делать все, что ему вздумается; но он понимает это, когда дело идет об его собственной коже...

Самые высокие “отвлеченные” идеи, если они верны, также практически полезны, как и то, что у
нас непосредственно под руками; только мы редко даем себе труд проследить длинный ряд колец и
звеньев, которыми они неразрывно связаны с действительным миром. Этим больше всего и грешат
практические мудрецы - их близорукость больше странна и смешна, чем опасна для несомненности и
практической действительности нравственных идеалов...

Не имея о нравственности правильных понятий, смешивая умственное, художественное и
практическое развитие с нравственным - выработкой душевных движений, мы не умеем как следует
поставить нравственного воспитания: смешиваем внешнюю дисциплину с внутренней, принимаем
внешнюю выправку и дрессуру, наружную благопристойность и приличие за мерило нравственных
качеств, терпим около детей черствых, бездушных и даже порочных людей, если только они отвечают
условиям школьной педагогики, и воображаем, что успехи в науках и хорошее внешнее поведение
обеспечивают нравственность будущих граждан. Как часто уже теперь приходится задумываться над
последствиями такой путаницы понятий, ведущей к нравственному упадку целых поколений и у нас, и
в Европе! Ведь за воспитанием наступает период самодеятельности. Спросите любого практического
человека, в какой бы отрасли он ни работал, - всякий скажет, что беспрестанные упражнения в
деле составляют необходимое условие поддержания таланта, умения, постепенного совершенствования
и успеха. Без них и знания теряют свою свежесть и живость и обращаются в туманные
отвлеченности, или пустые слова и фразы... Но только практика нравственности переводит слово в
дело, постепенно создает нравственную основу помыслов и желаний, намерений и целей, привычку
нравственно думать, чувствовать и жить...

Мы глубоко убеждены, что людям верующим и людям науки и знания, горячо принимающим к сердцу
нравственное развитие и совершенствование людей не на одних словах, а на самом деле, нет
причины и повода враждовать между собою в области этики. Коренное их разногласие лежит вне этой
области; следовательно, в ней они могут, оставаясь себе верными, подать друг другу руку и
вместе, сообща, стремиться к одной и той же желанной цели... Конечная цель этических учений,
основанных на религии или на научных исследованиях, заключается в том, чтоб убедить людей
ступить на путь нравственного развития и идти по нему твердо. Но люди чрезвычайно различны меж
собою, и действовать на всех одними и теми же доводами невозможно: для одних доступны и
убедительны доводы вероучения, для других - аргументы науки и знания. Отбрасывать тот или
другой путь, значило бы отвращать от истины и правды массы людей только потому, что они
способны принять ее лишь в том, а не в другом виде. Одни предпочитают всему строгие выводы ума
и логики; другие не придают им особенной цены и важности, следуя голосу непосредственных
сердечных ощущений. Пусть каждый выберет себе путь, какой ему кажется лучше.