Отец его был потребитель. Стоял на страже… своих прав. Чадолюбивый нью-родитель имел крутой и современный нрав. С интеллигентным выражением лица растил… профана-подлеца. Рос невежда у компьютера (exit, open, stop, play…) профессиональным супер-пупером: "Башляй папаша! Всё O'кей!" Опасный секс, наркотиков курение остались у отца вне поля зрения. Остался и отец… на улице. У киллера безумия в прицеле… Печален финиш чадолюбивой функции - все силы жизни отданы бесцельно. Мораль нечистоплотной консистенции позволила взашей родителя… с трамвая современности. Эффект преемственности…

Порой обидно за Державу, в которой "типа за гвоздь ржавый срок не хило схлопотать". В которой грех "не дать, не взять". В которой недра раздают пройдохам. В которой грустно, одиноко тем, кто знает, что такое честь. "Благая весть" с телеэкрана сочится в душах гнойной раной, воспламеняя месть. За похищенное детство, за "упавшее" наследство, за обман, хулу и лесть. Бойскауты, тинэйджеры, скинхеды "шмалят траву" вместо обеда, от "свободы личности" балдея, и фанатеют от заморских штучек. Кто скажет: "Лучше или круче после этой перестройки?" Погромы, драки и попойки… армейские пустуют койки… "Совет Солдатских Матерей" спокоен. В нирване "современный воин"!

(М. Горький).

Прибыв в южно-украинский город детства, Дворецкий климатически согрелся, но сам город уже не казался таким родным и до боли знакомым. Встреча со школьными друзьями глубокого морального удовлетворения не принесла. Выпили, конечно, и неплохо выпили, хорошо выпили, но у них были какие-то свои, гражданские разговоры и интересы, которые Ванька просто не понимал, безвозвратно отдалившись.

Дворецкий, отец, прошедший горнило войны, тоже не врубился: "Ну, как там твои дурные штучки? Бросил?" Дурными штучками он называл Ванькино пристрастие к жанру клоунады, как на сцене, так и в личной жизни, периодически (при совместном проживании) настоятельно рекомендуя: "Ты эти свои дурные штучки брось!" Дворецкий, сын, откровенно признался: "Ну, как тебе, батя, сказать? На дивизионном строевом смотре где-то через месяц после прибытия меня для дальнейшего прохождения службы в Черниговской Краснознамённой, по громкоговорящей связи объявили: "Лейтенант Дворецкий! К трибуне! - и уточнили - К начальнику политотдела!" Я прибыл и доложил об этом первому встреченному товарищу… полковнику. Там их целая свора вокруг генерала (комдива) вертелась, а этот вроде бы соответствует. Высокий, худой, с подобающей статью начальнику политотдела училища. Но он начальником тыла оказался, а толстый - начальник политотдела дивизии, который подошёл сзади, взял за локоток и, не требуя ответа, спросил: "Вы Дворецкий? - и дальше без остановки, - идите в Дом Офицеров и представьтесь начальнику, подполковнику Идейке, - перехватив тревожный взгляд, брошенный в сторону развёрнутого строя, начпо успокоил, - это мои проблемы".

Я представился. Идейка спросил: "Что вы можете?" Я показал, частично. Идейка спросил: "А про Ленина можете?" Я сказал: "Не могу, Ленин всегда живой…" Он не обиделся и приказал присутствующей на просмотре худручке: "Попробуйте его в конферансе на ближайшем концерте художественной гарнизонной самодеятельности". Концерт прошёл на "Бис!" Вокально-одарённые жёны офицеров, наряженные однотипно по сорок третьей статье сметы Министерства Обороны пели стройным хором. Самородки, отбывающие всеобщую воинскую обязанность, даровито проявлялись во всех остальных жанрах эстрады в уставной форме военнослужащих срочной службы. Я тоже в форме, офицерской. Попользовался успехом. Как у гарнизонных ценителей эстрадного искусства, так и у худручки. Она пригласила на следующий рядовой концерт, а про концерт, посвящённый годовщине Великой Октябрьской Социалистической Революции, на который меня рекомендовал политотдел, доложила подполковнику Идейке: "Про Ленина он не сможет!" - в смысле я. Про рядовой концерт доложил ротному, на что он категорически заявил: "Мне нужен командир взвода, а не артист!" Я не пошёл ни на рядовой, ни на социалистический, огорчив весёлую худручку. Больше меня никто не вызывал и не посылал… в Дом Офицеров". Старший Дворецкий обрадовался: "Вот видишь? А я что говорил?! Кому они нужны, клоуны…"

Иван одобрительно оглядел просторный домашний уют и перевёз свою семью от двухкомнатной тёщи. Через три дня зазвонил телефон. Требовательно зазвонил. Тёща требовала свидания с дочерью, внучкой и любимым зятем. Переехали к тёще. Через два дня раздался требовательный звонок от Дворецкого, отца. Отец соскучился по внучке, любимой невестке и сыну. Переехали к отцу. Потом соскучились многочисленные родственники по линии матери Светы, которых надо было всенепременно навестить, потом… отпуск кончился. Молодые Дворецкие старались никого не обидеть. Первые два года - подсознательно, последующие три - принудительно, оставшиеся четыре до смерти Полины Петровны - раздражительно. Следующие четыре года, получив численное преимущество, тёща принимала ежегодные отпускные нагрузки у себя, отпуская Ивана единолично на свидание с отцом. Потом и отца не стало. Но это потом…

Иван, сколько себя помнил, скучал, постоянно скучал, по единственной, Богом данной и в ЗАГСе зарегистрированной, потому как “…оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью…” (Библия). Но "прилепиться" не удавалось. Различные условности и безусловности ограничивали внебрачные добрачные, и после узаконенные брачные отношения. Если "это" называть "законным браком". В вечной памяти Дворецкого отложилось единственное чудное мгновенье, когда после выпускного бала они со Светой посетили мать Шиша, где им выделили комнату. Это было как в любовных фантастических романах: "Он и Она". В жизни так не бывает, в жизни: "С нами Бог и немного Ленин!" Полученная после казарменного пребывания свобода, свидетельство о супружестве (которое осталось при дочери на попечении тёщи, но сам факт…), диплом об окончании и отсутствие ограничений социалистического проживания окрыляли, невзирая на овуляционный цикл. Но наступило утро, и они окунулись в ритм ежедневных хлопот. Тёща, которая может зайти, заезды - переезды, квартирование - расквартирование и… дети, "которые не спят". Иван усыпал раньше…

Не претендовал Иван и на карьерный рост. Не было в нём ни здорового, ни нездорового карьеризма. Работал свою работу честно, и было ему интересно. Система, в которую он попал, диктовала "что делать", но давала полную свободу "как…" По крайней мере, Ивану. Соображать он любил (в Армии это называлось "проявить разумную инициативу"). Иван проявлял.

Послал его как-то Барташ в начале службы на выполнение очередной заявки "об обнаружении взрывоопасных предметов". Иван оформил расчёт-заявку на получение взрывчатых веществ (ВВ) и средств взрывания (СВ) для уничтожения обнаруженных взрывоопасных предметов и понёс на утверждение комбату. "Уничтожишь мокрым способом. Некогда. Заявка срочная. Езжай". Иван поехал, ломая голову над тем, как это так получилось, что он пропустил в училище "мокрый способ взрывания"… Приехал. Нашёл. Забрал. Проезжая мимо болотца решил: "А утоплю-ка я эти хреновины на хрен", - и утопил навечно. Прибыв, доложил: "Товарищ подполковник, взрывоопасные предметы обезврежены и уничтожены". Комбат лукаво улыбнулся: "Утопил? - и, получив утвердительный ответ, похвалил. - Молодец!"

Прибыв из отпуска и восстановив статус-кво в целостном семейном проживании, Дворецкий получил задачу по подготовке роты к командировке на Струго-Красненский полигон с целью восстановления и ремонта низководных деревянных мостов для переправы техники и личного состава на предстоящих осенних крупномасштабных учениях с десантированием и боевой стрельбой. Срок командировки - пять месяцев. Начало - май, после праздничной декады. Нафталин не собирался в командировку. В академию собирался. Флюс и Акимкин - на дембель. Света с Нёхой - обратно к маме, но уже по настоянию Дворецкого. А куда деваться?

Перезимовали. Декабрь и январь месяц. Удачно. Семейная жизнь наладилась. Хоть и приглянулся Иван Барташу, но командировки были кратковременные, не более суток. Там кучу удобрений разрыхлить с морозца, там грунт мёрзлый подорвать, там - бутовый пласт. Ситный женился. На свадьбу пригласил. Весело было. Алёну с Шишом дома оставили. Пришли заполночь. Свет горит. Шиш спит, а девчонка по нему ползает, и пустые бутылки из-под вина катает. Няньку наняли. Света опять работать пошла. Бухгалтером. Но детский организм, не успевающий адаптироваться то к южному, то к северному городскому климату, начал как-то вредно болеть. В бухгалтерии не одобрили. Пришлось уволиться. Приехала тёща. Опять увезла, а Дворецкий - снова на полевой выход. После зимних лагерей Иван традиционно - в отпуск. Навестил. Но уже не забирал, т.к. приказ пришёл "…о сплошной очистке местности от взрывоопасных предметов".

Командиром отряда назначили Субчика, поскольку он уже выдвинулся на должность командира первой сапёрной роты, а Ванька - взводный. Вывозил отряд сам Барташ. Субчик в отпуске был, Ванька - за командира. Разбил полевой лагерь, обустроил личный состав и приступил к сплошной очистке. Барташ трое суток пожил в палатке, разнообразя ужин местным комарам, которым тоже досталось от него на орехи: "Кровопийцы! Тунеядцы! Сволочи!" С сыном на лодке покатался, рыбку половил. В процесс не вмешивался. Самостоятельность давал. Пожил, половил, убедился и уехал. Через месяц приехал Субчик. Тоже убедился, что ему "здесь делать не хрен". Но приказ есть приказ… и дисциплина стала медленно падать.

Вдруг через заросли кустов с шумом ломанувшегося пятисоткилограммового лося, с налитыми дурью глазами и криком "Кяяя!" вылетело голое тело, похожее на старшину и плюхнулось в мутный омут. Дворецкий улыбнулся и засобирался. Успокоившись, Субчик обеспокоился и шикнул на присутствующих солдат, которые обнаружили: "Смотрите, чтобы не утонул!" Наплескавшись, тело вылезло и начало отфыркиваться. Иван сделал замечание: "Неприлично себя ведёшь, Витя, в культурном обществе". Легкоранимый Витя заорал не командирским фальцетом: "Я вас всех в рот…" (дальше - непереводимая игра слов). Иван, не теряя игривого настроения, уточнил: "Витя, и меня тоже?" Герой дня Витя сразу не врубился: "И тебя… и всех вас!" Иван не любил, когда при личном составе нехорошие слова говорят и врубил. Не зло. По-отечески мягко. Витя начал оседать и уцепился за уже надетую Дворецким офицерскую рубаху. Рубаха, не рассчитанная на Витины килограммы, треснула, а Витя, не выпуская из рук рубаху, осел в лужу. Дворецкий не любил, когда портили военное имущество зазря, и вот тут в нём вскипела яростная злость (откуда взялась?).

Приподняв самоубийцу за холку, он воткнул его рылом в лужу и поинтересовался: "Ты этого хотел?" Субчик пытался оторвать Дворецкого от этого мешка с дерьмом, которое почему-то оправилось естественным образом, но без команды. Тщетно. Иван драться не любил и не умел. Он умел убивать (как оказалось). Обгадившееся тело начало дёргаться в агонии, пуская пузыри и пену непонятного происхождения, но Иван не отпускал. Прибегнув к силе коллектива, Субчик с трудом оттащил Ивана. Иван остыл: "Ну, и хрен с ним, как хочешь". Субчик не хотел жертв и не препятствовал, пришедшему в себя телу ломануться обратно в чащу, организовав преследование силами коллектива, но тут вмешался Иван: "Отставить! Чего зря время терять. Загружаться пора, да и ехать засветло. Я знаю, где мы его подберём, это по пути". Так и сделали.

А где-то там, на юге Света вынашивала несбывшийся с первой попытки жизненно важный замысел Дворецкого. Сына вынашивала. Отец наказал: "Ты там сколько хочешь рожай, но фамилию нашу по белу свету нести кто-то должен"…