Здравствуйте еще раз!

Как и было обещано - продолжение.

Часть 2


- Почему ты так пренебрежительно относишься к учёбе?
- Берен, не читай нотации. Твоя школа и моя - это Свет и Тьма. И относятся к нам по-разному, и учат разным вещам.
- А тебя обязательно надо учить? Сам ты не можешь учиться?
- Зачем? Для того, чтобы работать вышибалой в ресторане, нужно образование?


Понятное дело, Айрек Вирран, сто двадцать восьмой, был отдан в элитную школу, где взял языковой профиль. Вот когда он вспомнил добрым словом Берена, из-за которого группе в пятой стал учиться - стыдно всё же, если твоему другу не о чем с тобой поговорить. После собеседования с учителями новоиспечённого сотника определили не в шестую, согласно возрасту, а сразу в седьмую группу. Несколько сконфуженный директор выразил желание поговорить с Айреком лично и, старательно теребя клоуна, прыгающего на перекладине в такт тиканью часов, предложил всё же пойти в шестую.

- В седьмой-яз двадцать шесть детей, из них только пять - не сотники. Группа очень шумная и заносчивая, чужаков не принимает. Из восьми учеников, приходивших в неё за последние три года, ни один не остался.

- Я останусь, господин директор, - чуть снисходительная улыбка в адрес будущих однокашников мелькнула на губах.

И вот теперь он снова в комнате администрации, бесстрастный, подтянутый, такой по-киллодски красивый в чёрной с красным форме.

- Господин директор, я хотел бы попросить вас поставить в тридцать седьмой ещё одну парту.

- Зачем? - невысокий, чуть полноватый киллод удивлённо поднял голову.

- Для меня в седьмой-яз не нашлось места, - сказал спокойно, равнодушно констатируя факт.

- Как так? Там семнадцать парт!

Айрек пожал плечами.

- Сотники любят сидеть поодиночке.

Пауза.

- Ладно, для тебя принесут ещё один стол. Где его поставить?

- Спереди.

Привыкшие сидеть за первой партой однокашники роптали, но поделать ничего не могли: сами не предложили новичку места, а формальная причина сидеть впереди у него была - невеликий рост.

Так и жили: в среднем ряду - окружённые подобострастной свитой сто пятидесятый и сто пятьдесят первый Готтэ, за последней партой у окна - сто сорок второй Дельморт...

А за первой у двери - сто двадцать восьмой Вирран.

Чужой здесь.

Пока.

И каждый, входя в кабинет, должен пройти мимо него.

Собственно, в этом заключалась серьёзная проблема. Поздороваться или нет, задать пару ничего не значащих вопросов или высокомерно смолчать, предложить прогуляться после уроков или проигнорировать само присутствие Айрека - всё это следовало делать не по собственному усмотрению, а исключительно в тон Большому Начальству. А откуда только что вошедшему знать, как оно повело себя? Недолго и ошибиться...

Роль Большого Начальства в седьмой-яз играли оба Готтэ и Туан Дельморт. Фактически группа была разделена на два враждующих лагеря - один поддерживал правящую династию, другой находился в оппозиции. Никто уже и не помнил причину родовой неприязни Дельмортов к Претёмным...

Быстро же Айрек научился оперировать киллодскими понятиями. Не родовая вражда - нет, ничего помпезно-официального между этими родами не было. Напротив, обычно Дельморты до оскорбления не замечали Готтэ, как не замечают низшего. Но иногда - бросали в их сторону что-то такое, от чего внутренности сводит унижением, невыносимым, убийственным, - а ответить нельзя. Ты - Претёмный Готтэ. Ты принадлежишь к правящему роду. Тебе нельзя опускаться до препирательств...

А на деле - Дельморты стреляют лучше.

И неожиданнее.

Страшно.

Их Сила Рода не замедлит явиться. И подвергнуть сомнению многочисленность Готтэ. Любил Дерек Дельморт поразвлекаться с оружием и без, порушить пару-тройку резиденций...

Так что - неприязнь. Но - родовая.

В седьмой-яз Готтэ было двое. Но и вдвоём они оказались не в силах противостоять едкому, язвительному, унизительному остроумию Туана Дельморта. А все их ответные пассажи разбивались о его беспечное спокойствие. О равнодушие - так равнодушен господин к злобным взглядам наказываемого слуги.

Потом Претёмные вспомнили о достоинстве рода.

Поумнели.

И перестали отвечать.

Перестали замечать. Просто делали своё дело - словно и не было того, за последней партой в ряду у окна. Словно группа не разделялась на две части.

Надо ли говорить, какой из них симпатизировал Айрек Вирран, сын Ардана Готтэ, потомок Сеида Готтэ, отреченца?

Но он не спешил высказывать свои симпатии вслух. Не он к ним - они пусть придут к нему.

И мелкая услуга не выучившему урок Дельморту - поднятая рука, когда палец учителя, задумчиво скользивший по списку учеников, уже ткнулся было в его фамилию - не выглядела нарочитой.

И в столовой, вовсе даже случайно толкнув старшего, как раз собиравшегося затеять с Туаном нежелательную для него ссору, и вступив с ним в яростную перепалку, он и не обернулся в сторону сто сорок второго.

И когда перед уроком математики сам этот сто сорок второй - вот она, мечта любого новенького! - подошёл попросить у него (ближе никого не нашлось?) запасную ручку, Айрек не счёл это поводом для беседы. Молча протянул, не отрываясь от книжки. Не повернулся даже к нему.

Берен бы одобрил.

Наконец, Туан Дельморт пригласил его на вечеринку.

Сам.

И Айрек Вирран, сто двадцать восьмой, - лениво, будто снисходя, согласился.

С тех пор Готтэ вовсе не стало жизни в седьмой-яз.


- Почему вы считаете, что нам можно всё?
- Это не мы считаем, Берен, а вы. Вы прилепили на себя ярлык "хозяева жизни".
- Но вы-то почему это терпите?
- А что мы? Мы отлепляем, как можем...


- Айрек, поедешь с нами на туснячок?

- С вами? А что я там забыл?

- Да ладно тебе, все собираются.

- Не малы вы для такого развлечения-то?

- В самый раз, вроде тринадцать всем уже исполнилось.

- Значит, я ещё мал. Мне на год меньше, - по-дельмортски едкая улыбка притаилась в уголках глаз.

- Да он просто жадничает! - возмутился кто-то. - Вы видели его ниэллончика? Он хочет сам им владеть! Эй, Айрек, предки учили делиться!

Глаза, до того смеющиеся, чуть сузились, и в них взорвалась ярость. Медленным движением потревоженного хищника Вирран приподнялся.

- Вот ты и делись, коль тебе приспичило. Можешь и собой поделиться, если хочешь. А мою Тень не трогай - ни пальцем, ни словом. Никогда. Я ясно выражаюсь?

- Да что ты, высокий лод, успокойся, - растерявшийся парень чуть испуганно замахал руками на почти невменяемого Айрека. - Закрыли тему.

- Вот то-то, - так же медленно, словно ещё не до конца расслабившись, сотник вернулся на место.

А из своего угла на него внимательно смотрел Дельморт.

Поездка не состоялась.

Несмотря на долго не стихавший ропот седьмой-яз - впрочем, растворявшийся в тишине мгновенно, стоило кому-то из Начальства повернуть голову на шум.

После принятия решения Начальство соблюдало его, невзирая на разногласия.

И даже на родовую неприязнь.

На перерывах Айрек открывал в комме отделение "Личное" и подолгу смотрел на старую голограмму.

Мальчишка-ниэллон повернулся на оклик, смеющийся, довольный, волосы ещё летят вслед за движением головы.

Сотник ничего не говорил.

Он не рыдал и не разбивал кулаки о парту из дорогого жёлтого дерева, на которой было вырезано: "Здесь сидит Айрек Вирран. ОДИН".

Он просто смотрел. Потом закрывал картинку и, не меняя выражения лица, открывал физику.

Или что там было по расписанию.

Он не лез не в своё дело. Просто морщился, когда кто-то из среднего ряда, из тех, стремящихся поскорее повзрослеть, рассказывал о своих подвигах. И когда его спрашивали, презрительно дёргал плечом и говорил: "Велика ли заслуга - трахнуть Тень!". Он молчал, когда после уроков все выходили на улицу, к поджидавшим их Теням, и после недолгих расспросов кто-то из содружников сгибался под тяжёлой оплеухой. И когда от этого звука чуть заметно вздрагивали плечи Тана, он только крепче брал его за руку.

Он не лез не в своё дело.

Долго.

Пока его собственная Тень не начала МОЛЧАТЬ. Страшно, подолгу лёжа неподвижно и глядя в потолок, прикрываясь выучиванием уроков. На расспросы отвечая излюбленным ниэллонским "Всё нормально".

Айрек содрогался, глядя на него. Слишком знаком был этот неподвижный взгляд и это ненавязчивое молчание.

Он сам когда-то так молчал. Возвращаясь с заказов. От смазливеньких ниэллонов и эллиатов, приехавших на Киратию на секс-тур, за экзотикой - имперскими мальчишками.

Однажды в сознание Айрека даже закралась ядовитая мысль - а что, если в его отсутствие... Но тут же ушла - да кто посмеет тронуть чужую Тень? И с чего бы ей при этом молчать? Нет, всё проще. Ведь Тан - ниэллон, пусть и кареглазый, а они переживают за других больше, чем за себя.

И однажды Айрек Нудный (прозвище, данное одним ниэллоном, в тот вечер другим было подтверждено) не отцепился от Тана. По слову, по фразе вытащил во Тьму Первозданную всю правду об услышанном в школе Теней.

Кто мог обвинить подростков-хозяев, что они вырастали, по капле выдавливая честь из своих недоносков-Теней и не замечая этого, что иногда, томимые зовом плоти, прибегали на большом перерыве и, торопясь, опрокидывали содружника на его же собственную парту, что жили своей жизнью, потяжелевшими кулаками разбивая робкие попытки Тени наладить отдельный быт? Кто мог ставить сотникам в вину робкие ночные слёзы светлого мальчишки, преданного, оплёванного, упавшего от подножки единственного в этом мире близкого живого и теперь боящегося лишний раз всхлипнуть, чтобы не разбудить натешившегося и спящего рядом киллода?

Да кто посмел бы?!

Кто, кроме Айрека Виррана, киратианского киллода, сотника, неполноценного, сто двадцать восьмого, имперского отродья?

Кто ещё, в конце концов, должен был утереть слёзы Тени, которую он обещал защищать и - единственный из всех - не забыл обещания?

Когда прибежал этот перепуганный эллиат, Тень Реона с третьей парты, и, задыхаясь, сказал: "Тейли пытался повеситься!", с места сорвался не только Мессерес, хозяин тихого большеглазого ниэллончика. Айрек ни на минуту не усомнился в том, что Тану тоже понадобится помощь.

Он ошибся.

В школе Теней растерянная тишина соседствовала с деловитой врачебной суматохой. Тейли лежал в медкомнате, бледный, только тёмно-красная полоса грубо перечёркивала его тонкую шею. Рядом был ардин класса - и Тан.

Когда Аттин Мессерес, не румяней своей Тени, рухнул на колени возле кушетки, ардин поднял голову и торопливо начал рассказывать, что Тейли на уроке попросился выйти, его выпустили, он же был такой спокойный, учитель подумал, что-то безобидное, а потом Тан его нашёл и вынул из петли...

Тан.

Как же.

Этот вынет.

Айрек посмотрел на свою Тень. Тоже бледный, но внешне бесстрастный, он сидел неподвижно, опустив глаза, и обеими руками сжимал узкую ладонь Тейли, словно пытаясь отогреть её.

В его позе не было покорности - скорее осуждение. Тан не смотрел на сотников не потому, что нельзя, а потому, что не мог их видеть. Не мог видеть боль в глазах того, кто толкнул его друга в петлю, не мог слышать вопросов, не понимающих ответов, не мог жалеть киллода, плачущего у постели Тени.

Айрек смотрел на Аттина - и в голове звучало: всё верно. Так и надо. Это правильно, что он - здесь.

Сотник.

На коленях на грязном полу.

Перед содружником.

И неподдельное горе в непонимающих глазах.

Это правильно. Но - нужно ли Тейли, который не смог, не успел уйти?

Ниэллоны никогда не играют со смертью. Это подросток-киллод может попытаться покончить с собой, "чтобы они все поняли". Ниэллон - нет. Он уходит по-настоящему. Тогда, когда жить - невозможно.

Рубашка тончайшего полотна, изорванная возле ворота, валялась, скомканная, на стуле рядом. Белые пальцы устало расслабились на одеяле. Тейли так хотел, чтобы его оставили в покое, оставили одного, оставили...

Но возле него на коленях стоял сотник.

И не мог понять, зачем.

За что.

И не слышал того же вопроса в ответ.

За что.

Айрек до боли в костяшках пальцев сжимал косяк двери и смотрел на Тана - ждал, пока тот поднимет на него взгляд.

Дождался.

Он - дождался.

Аттин - нет.

Тан сидел неподвижно и обеими руками сжимал узкую ладонь Тейли, словно пытаясь отогреть её. А в его глазах...

Горе.

Отчаяние.

Бессилие.

Усталость.

Ожидание.

Желание, чтобы всё поскорее закончилось.

Вина.

Вина.

Вина...

Нет, для постороннего взгляд ниэллона был бесстрастен. Айрек Вирран, живший на Киратии и друживший с аристо, смог увидеть всё это только потому, что Тан позволил ему - на миг из глаз ушёл лёд.

Доверяет, мелькнула на втором плане мысль.

И ушла - за неважностью.

Ему плохо, плохо, плохо. Потому что уходит его друг, потому что сейчас, когда ему нужно побыть одному, возле белой кушетки стоит на коленях скудоумный сотник и требует внимания... потому что Тейли не первый и не последний.

Потому что он, Тан, помогал вот этому хрупкому пареньку, похожему на ломкий цветок, который распустился вчера и завянет завтра.

Он не вынимал его из петли.

Он надевал её на тонкую ниэллонскую шею.

Он помогал Тейли уйти.

Не дали. И теперь он виноват. Теперь вспоминает каждое неторопливо сказанное слово, каждое недостаточно быстрое движение... И говорит себе, что, будь он порасторопней, кошмар для Тейли уже бы закончился...

Они посмотрели друг другу в глаза, и губы Айрека чуть шевельнулись, выпуская наружу беззвучные образы двух слов.

Это судьба.

Тейли, срывая голос, выплёскивал на хозяина накопившуюся внутри боль, хлестал его словом "ненавижу", обещал всё равно умереть, забрав его за собой, но - в лицо не смотрел. Не смотрел на сотника, стоящего на коленях.

Аттин получал своё.

Айрек тем временем бесшумно подошёл к Тану, положил руку ему на плечо. Тот безропотно поднялся, и они вышли вон.

В парке, вдали от любопытных глаз, сотник обнимал рыдающего ниэллона, молча клянясь отомстить за каждую его слезинку. Он целовал золотистые волосы, шептал бесчисленные обещания, гладил вздрагивающие плечи - и снова чувствовал то, что казалось уже давно забытым.

Готовность убивать.

За него.

Будь ситуация иной - он бы вызвал Аттина на дуэль. Но ошибку мог исправить только допустивший её - что ж, пусть живёт. Пока. Как средство утешения Тана. Вот исчерпает свою функцию - тогда поговорим и об удовлетворении низменных киллодских потребностей.

Но тем, из-за кого будет плакать его Тан, - не жить.

Как ещё киллод должен был понимать "защиту"?

Отвезя Тень домой, он поехал в больницу к Тейли.


- Почему твой отец не хочет уезжать? Боится, что его там не примут?
- Его не примут. Но это не имеет значения. Он должен остаться. Здесь слишком многие от него зависят. Как бы тебе объяснить...
- Я понимаю. Долг перед кланом... А у него вместо клана - его квартал, так?


Этому мальчику надо было помочь - иначе его Тан снова расстроится.

Проигнорировал Мессереса, мягко опустился на хрустящую простыню с другой стороны. Испуганная медмастери хотела что-то пискнуть, но смолчала - капельница и не качнулась.

Заговорил на нэй-ил-аруа. Тихо, с еле уловимыми пришепётываниями говора гиальских аристо. Слова лились сплошным потоком, мягкой речной водой обволакивая сознание Тейли.

- ... Он не понимал, что делает; и сейчас не понимает. Ему больно и страшно, он испуган и готов на всё. Слышишь - на всё. Он сделает для тебя всё.

- Тогда пусть даст мне умереть, - голос ниэллона прошелестел так тихо - Айреку пришлось нагнуться, чтобы расслышать слова.

- Этого мало. Он может сделать больше. Твои родные ведь здесь? Он отправит их в Содружество, если ты захочешь, - Вирран лихорадочно припоминал всё, что говорил об этом пареньке Тан. - Он вытащит из борделя твою сестру, вернёт с каторги её парня, - он сделает и невозможное сейчас. Пользуйся случаем, заполучи дрессированного хозяина жизни. А заниматься с тобой сексом он больше не будет - я объясню ему так, чтобы понял. Тейли, я обещаю, всё прекратится. А если ты умрёшь, ничего не изменится. Ты никому не поможешь, ты не отдашь и части долга клану.

Айреку было безумно сложно говорить с Тейли, нанизывать взрослые слова на взрослые фразы, грубо ломать себя, скатывать в клубок и лепить из получившегося - ниэллона... Берен говорил: понять кого-то означает стать им. Айрек становился...

Он вспоминал себя - и становился ИМИ. Береном, Таном...

Тейли...

И нужные слова находились. О долге, о помощи тем, кому он должен, должен, должен...

Тейли был кратом. Долг - единственное, что могло удержать его в этом рождении, когда, по меркам ниэллонов, честь потеряна.

Долг - или месть.

Но, собственно, смерть одновременна была местью - ведь киллод, потерявший Тень, по закону умирает в течение двух дней.

Поэтому месть надо вычеркнуть и оставить долг.

А кому может быть должен ниэллон, крат, живущий на Криане? Только клану. Значит - надо найти его клан. И заставить предъявить счёт к оплате...

- ... У тебя что, нет прошлого, что ты так просто прощаешься с жизнью? Тейли, опомнись, твои родные зарабатывают унижением, а ты рефлексируешь? Что с тобой, высокородный? Чем ты лучше своей сестры, своего брата, своего отца? Почему они должны жить, а ты...

- Хорошо, - Тейли резко, хоть и слабым голосом, оборвал наглого киллода, осмелившегося напоминать ниэллону о его долге. - Я услышал тебя. Я буду жить. Ты доволен?

- Да. Я доволен, высокородный. Ты вспомнил, кто ты есть.

- Теперь убирайся. Оставь меня. Одного.

Сотник бесшумно поднялся и вышел, поманив Аттина за собой. Хрупкий светлый мальчик и не задумался о том, как беспрекословно хозяин жизни выполнил его приказ.

И что так приказывают - равному.

Пока - не задумался.

Просто чуть облегчённо вздохнул.

- Вирран, что это значит? Почему ты...

Хлёсткая оплеуха заставила киллода на мгновение застыть перед тем, как схватиться за огнестрелы.

- Ты сейчас молчишь. Говорю я, потому что знаю, что происходит. Когда я закончу, тебе будет разрешено высказаться. Если хочешь умереть вместе со своей Тенью - можешь затевать драку. Если нет - слушай.

Мессерес смотрел на него, ошарашенно хлопая ресницами. Но - молчал.

Значит, есть надежда.

- Твоя Тень - крат. Не простой ниэллон. У них всё не так, как у нас, как у всех остальных. У них свои понятия о чести. И согласно этим понятиям у него теперь чести нет. Её забрал ты. Насовсем. Это не вернуть, понимаешь? Он больше не тот, кем был раньше. И по меркам ниэллонов у него остался только один выход - смерть. Умерев, он сотрёт позор с клана. Он не может жить дальше, понимаешь? Но ещё можно кое-что сделать. Если нажать на его долг семье. Каждый ниэллон - всего лишь часть клана, и если ты пообещаешь помочь его клану в обмен на его жизнь - он согласится. Только учти, что он должен обещать, что станет беречь свою жизнь - а то в петлю не полезет, но под пулю подставится. Ниэллоны - они к словам придираются. А дальше - твоё дело. Если и дальше будешь продолжать унижать его - я первый помогу ему умереть. Я дал ему слово, что этот кошмар прекратится. Всё. Можешь задавать вопросы.

Впервые он говорил об этом с киллодом. Даже странно - разъяснять, казалось бы, очевидные вещи. Ведь, по большому счёту, попади вот этот сотник в положение собственной Тени, его поведение не сильно отличалось бы от поведения Тейли. Интересно, долго бы он прожил после первого заказа? Без долга роду-то? Без отца, требующего сохранить кровь и беспрестанно напоминающего о страшной цене, заплаченной за каждую минуту в этом рождении?

Много сотников выжило бы на Киратии, если бы в киллодских кварталах их единогласно не признали байрэдами - хозяевами, не взвалили на них тяжесть ответственности за других?

Но нет, не испытав на себе, они не понимают... Что ж, пусть это будет ниэллонский каприз. Надеюсь, тебе не придётся понимать, слабый...


- Ты как там без меня?
- Всё норма... - короткий смешок обрывает слова. - Ну, ты понял. Пытаюсь внушить отцу мысль выучить меня на дипломата.
- Хорошо бы...Я туда же мечу. Может, встретимся...


Конечно, они связывались. И конечно, не всё рассказывали друг другу.

И, понимая это, беспокоились друг о друге.

Айрек отдал бы многое за правдивые вести с Гиаля. А Берен - не меньше за знакомого с Криана.

Дуэли, первая влюблённость, кровавые интриги, ссоры с родичами, сбывшиеся и затаённые мечты, выигранные школьные конкурсы, напечатанные в журнале стихи, сто очков из ста в тире, приступы лёгкой грусти на скале у берега, одинокие вечера под звёздами, шумные компании, идущие вразнос на радостях от сданного экзамена... Что из этого происходило с ними, а что они надумали друг о друге? Не знал ни один, ни другой.

Ничего такого не было в их бессодержательных разговорах.

Они всё чаще просто смотрели на экраны комм-мониторов и улыбались.

Потому что не надо тому, второму, знать о боли, точащей сердце.

И ни одна улыбка не выходила кривой.

Два ниэллона-родича болтали о погоде.

Если Тан случайно заходил в комнату во время такого разговора, он тут же находил предлог исчезнуть. Потому что не мог не чувствовать раскалённый воздух.

Родичи Берена тоже никогда не попадали в поле зрения.

Потому что они, в конце концов, тоже были аристо.

Дни шли, ползли, летели мимо. Разве можно все их заметить?

Айрек Вирран подрос. Каллис закончил школу телохранов, посерьёзнел и теперь ездил с киллодом - а что, сотнику полагается личный шофёр! Ридели отважно отгоняла многочисленных кавалеров и вечерами пропадала в тире.

Тринадцатилетие махнуло рукой - и опало календарным листком.

Говорят, в тринадцать киллоды переступают некий рубеж, определяющий всю их дальнейшую жизнь. На самом деле у них просто резко увеличивается количество половых гормонов... Но это не меняет сути дела. В тринадцать мальчик начинает превращаться в юношу - и ему начинает кто-то нравиться.

Айрек Вирран никогда не поддерживал разговоров однокашников о борделях, размерах бюста и прелестях содружниц. Он не вздыхал томно, когда заговаривали о красавчиках-ниэллонах или о застенчивых, но безотказных гиарчиках. Когда к нему обращались напрямую, отшучивался своим извечным "я на год младше вас" и утыкался в физику (и за что он так её не любил, что читал каждую перемену?).

Некоторые особо злобные личности за его спиной шептались о храммовых технологиях, опытах на киратианских имперцах и полной несостоятельности Айрека в делах продолжения рода.

Айрек всё это отправлял в игнор.

Более доброжелательно настроенные субъекты утверждали, что парень просто ещё не дозрел до киллодской раскрепощённости после киратианских порядков.

Это Айрек отправлял туда же.

Дельморт говорил, чтобы парня оставили в покое, и у него сразу всё наладится.

Это Айрек горячо поддержал бы.

Если бы не отправлял в игнор же.

На Киратии его научили другим чувствам.

Другой любви.

И теперь ему трудно было понять киллодов, на все чувства глядящих через дымку полового влечения. Они казались ему безумными, нелепыми, мерзкими...

Он боялся стать таким же.

Тан доверял своему киллоду, и даже научился при нём снимать с лица извечную ниэллонскую маску. Айрек видел это и радовался. Встречаясь после занятий, они шли домой, взявшись за руки, улыбаясь городу и друг другу, и разговаривали - о школьных новостях, о не до конца понятых уроках, о планах на вечер... Грустные темы по пути домой были запретны.

Хотя их хватало.

Ведь именно к Тану приходили с проблемами - любыми. Не просто крат - наследник в клане, он с детства привык к ответственности. И к нему тянулись - да кто же ещё поможет, если не он? Утешит, даст совет, одолжит денег, если необходимо...

Или яду...

Кто лучше, чем крат, понимает, что иногда жить становится немыслимо? Аристо разве что... Значит, он не будет отговаривать. Он поможет уйти.

Только никто не думал, каково ему давать друзьям яд. Каково ему последним махнуть рукой уходящему в новое рождение. И пойти прочь, держа на лице маску невозмутимости.

Да, он крат.

Но ему всего тринадцать лет.

И каждый раз, совершая такое, он хотел бы обернуться и спросить совета... Да только не у кого.

И поэтому так важно вечером, когда сделаны уроки, потушен свет, и руки сплетаются под одеялом, когда смешались тёмные и светлые волосы, - рассказать. Поделиться грузом, давящим на плечи.

Больше Тан не плакал. Напротив, его голос, по-ниэллонски бесцветный, не прерывался, а глаза были сухи. Он выговаривался - потому что знал, что Айрек не выдаст. Никогда.

У него не было ниэллона, которого можно посвятить во всё. Но был киллод.

По прозвищу Ниэллон.

Этого хватало.


- Слушай, как тебе это удаётся - скоро год тебя знаю, и у тебя ни разу даже насморка не было!
- А что, надо?
- Да нет, конечно... Но я, например, всё-таки болею иногда...
- И я болею. Иногда. Берен, здесь будешь много болеть - быстро скопытишься... Кто мало работает - долго не живёт.


По привычке Айрек какое-то время не обращал внимания на нездоровье. Даже не задумываясь - срабатывал рефлекс: ходи и улыбайся, пока не упадёшь. Потому что когда упадёшь - уже не встанешь.

Он упал на седьмой день. Ночью Тан проснулся от невнятного бормотания сотника. Нащупал Айрека рукой, отдёрнул её - лоб Виррана был горячий, как чайник. Вскочил, зажёг свет. Киллод недовольно застонал, заслонил лицо рукой и вполне внятно произнёс:

- Выключи солнце. Оно мне в глаза... - и почти жалобно: - Берен, выключи!

Тан тряхнул Айрека за плечи, позвал... Тот не откликался. Только вдруг заявил:

- Пошёл он к хумановой матери, я сегодня никуда не иду. Мы с Береном ночью собрались купаться. Папа, скажи им, что я не явился домой. Пусть ищут...

Ниэллон выскочил из комнаты и побежал будить кого-то из родственников. У него к болезни было такое же отношение, что и у его киллода: заболел - значит, пропал. Лечить он не умел - у содружников никогда не было на это денег. Говорили, эллиаты могут какими-то травами отпаивать... Но Тан не знал, какими. И потому растолкал кого-то из киллодов, не особо заботясь, кого именно.

Вскоре на ноги был поднят весь дом. Температура у Айрека зашкаливала за все возможные пределы, он бредил, и привести его в чувство не удавалось.

Он звал Берена.

Врачи наводнили дом и спорили до хрипоты, как помочь мальчишке. Перепробовали всё, пока, наконец, один из Вирранов не разогнал всех и, оставшись наедине с больным, не вычленил магическую составляющую. Для него произошедшее было очевидно: парень подцепил болячку вместе со сгустком свободной магии. И где только напоролся? А теперь всё лечение стопорилось на этом сгустке, к такой-сякой его хуманской матери...

Позвали магов.

А киллодёныш метался и звал Берена.

Пробовали обмануть - подложить Тана. Всё ниэллон. Но Айрек узнавал. Обнимал, затихал на пару мгновений - и прогонял. "Уходи, заболеешь".

Заботился.

И звал того, кто был недосягаем.

Никто в доме, включая Тана, не знал, как с ним связаться. А то бы попробовали хоть знакомым голосом успокоить...

Суматоха в доме не прекращалась, температура у Айрека не падала, а Тан думал почему-то только об одном: "Как же дорог ему этот аристо!". Раньше он не понимал, насколько...

Тан стоял, теребя воротник рубашки, и лихорадочно пытался сообразить, что делать.

И когда Айрек, очередной раз повернувшись лицом к свету, снова тихо попросил: "Берен, выключи солнце", он щёлкнул выключателем. Не обращая внимания на врачей, магов и всех прочих, требовавших освещения.

А Вирран - затих.

Откинулся на подушки и шепнул: "Спасибо".

Свет больше не зажигали. Кто-то из магов сделал неяркий светильничек - им хватало.

Айрек спал. Не просыпаясь, когда его, взмокшего, переодевали, когда переворачивали во все стороны, кололи что-то, переносили на диван, меняя скомканное, промокшее от пота бельё...

А маги, не забывая о почасовой оплате за свои труды, многомудро рассуждали о силе психического воздействия на данного пациента.

Тан сидел сгорбившись на краю кровати и думал о чём-то, недосягаемом киллодскому разуму. И держал Виррана за руку.

К утру температура спала совсем.



(окончание следует)