Аналитика, эссе, интервью в Русском Журнале / Другие языки

В связи с выходом в свет антологии "Образ Польши на страницах "Культуры", составленной Гражиной Помян, 18 декабря 1999 года в помещении Польского института в Париже состоялась конференция, организованная институтом и парижским научным центром Польской Академии наук.

Первая часть конференции была посвящена дискуссии на тему "Интеллигенция перед лицом прошлого и будущего". Вел дискуссию Кшиштоф Помян. Вторая часть, озаглавленная "Поляки и другие", прошла под председательством проф. Даниэля Бовуа.

Кшиштоф Помян: То, о чем я собираюсь говорить, касается прежде всего интеллигентов-гуманитариев. Вопрос заключается в том, готова ли сегодня польская интеллигенция к решению стоящих перед ней задач. Мой ответ: нет, не готова, и я попробую очень коротко это аргументировать.

По моему мнению, не готова она, в частности, из-за того, что польская гуманитарная интеллигенция - прежде всего интеллигенция глубоко литературная, и быть настоящим интеллигентом в Польше значит быть литератором. Я различаю литераторов и писателей. Когда-то я просматривал очень полезный каталог польских журналов, изданный Фондом им. Стефана Батория (участвующим и в нашем сегодняшнем мероприятии), и мне показалось, что в Польше выходят исключительно литературные журналы - за единственным исключением гданьского Пшегленда политычного, который отступает от этого канона. Может быть, таких изданий больше, но не намного.

Подобный характер профессиональной подготовки и профиля польского интеллигента-гуманитария в целом приводит к тому, что эталоны его тесно связаны с прошлым, а идеал его - усадьба (даже если сам он родился не в усадьбе, а совсем в другом месте). Он все еще производит впечатление человека, не смирившегося с границами Речи Посполитой после 1920 года, не говоря уже о границах после 1945 года. Он живет в призрачном мире, где Польша сохраняет масштабы примерно до первого своего раздела, а основной его тон - ностальгия. Ностальгия по старым добрым временам, под которыми могут подразумеваться самые разные периоды. Это и вовсе уж легендарное прошлое, когда польский крестьянин и польский шляхтич жили в атмосфере общего великого чуда, и столь же легендарное, мифологизированное время реальной или илл! юзорной мартирологии солидарности с малой и заглавной буквы.

Если взглянуть на польскую книжную продукцию со стороны, возникает ощущение, что центр тяжести решительно сместился с социологии, философии и истории именно на... - не хотелось бы говорить на "литературу", я бы сказал: на "литературность", чтобы избежать слова "литераторство". Исчезла светская мысль, хоть сколько-нибудь достойная того, чтобы таковой называться, а то, что происходит с польской католической мыслью, вызывает сегодня обоснованное беспокойство, в каком-то смысле меня не касающееся, а в каком-то - наоборот. Не касающееся, ибо я не католик, но касающееся постольку, поскольку состояние католической мысли отражает состояние национальной культуры. То, в чем мы сегодня участвуем - и это уже мнение не мое, но людей, наблюдающих процесс изнутри, - отнюдь не является взлетом католической мысли. Очень много разговоров о духе и очень много морализаторства, но, как мне кажется, очень мало размышлений о задачах цивилизации, в то время как главная задача, стоящая перед Поль! шей, - достичь уровня Западной Европы и стран Европейского союза, в который мы собираемся вступать.

То, что мне приходится читать, не убеждает меня в том, что эта задача, которая воистину является одной из главных задач польской политической верхушки, а именно подготовка Польши к вступлению в Европейский союз, действительно стала задачей польской интеллигенции.

И, наконец, последнее. В целом польская интеллигенция выполняет сегодня апологетические функции. Прежде всего она не самокритична - но этого уж от нее ждать не приходится. Она умиленно говорит о своем прошлом, растроганно рассуждает о собственном геройстве (всякий раз можно добавить: реальном или иллюзорном), восхищается собственной духовной красотой. Единственное же, чем она не занимается, - это та критическая функция, которая, если говорить в этом ракурсе об уроках Культуры, как раз и была основным заветом Культуры. Я бы сказал, что в определенном смысле сегодняшняя польская интеллигенция, если это выразить одной фразой, - точный антипортрет, антитип той идеальной модели интеллигента, которую являли нам страницы Культуры.

Александр Смоляр: Прошедшие десять лет - великий триумф польской интеллигенции. Я знаю, что этот тезис может показаться противоречивым, но вспомним 1989 год. Кто пришел тогда к власти? Кто сформировал первое правительство? Кто организовал парламентскую Гражданскую фракцию? Кто с нуля создал самую мощную польскую газету, влияющую на формирование мировоззрения и косвенно на политику не меньше иной политической партии? Тадеуш Мазовецкий, Бронислав Геремек, Яцек Куронь, Лешек Бальцерович, Адам Михник, Ян Ольшевский, ! Веслав Хшановский, такие министры, как Кшиштоф Козловский или Хенрик Самсонович, такие фигуры, как Анджей Вайда или Ежи Клочовский, - это лишь некоторые, хотя далеко не первые попавшиеся представители целого спектра интеллигентских биографий, взглядов и позиций, коренным образом повлиявших на образ первого десятилетия свободы. Мог кто-нибудь, наблюдая за сложной, часто трагической судьбой интеллигенции на протяжении предшествовавшего пятидесятилетия, принимая участие в многочисленных послевоенных дискуссиях о смерти этой формации, ожидать, что она сыграет столь небывалую роль?

Успешное возрождение публичной роли интеллигенции произошло в 70-е годы. Возникновение демократической оппозиции означало окончательный разрыв пуповины, соединявшей наиболее динамичные, обладавшие общественным значением круги интеллигенции с "народной властью". Слишком много уже написано на тему этого разрыва, чтобы возвращаться к нему в моем коротком выступлении, посвященном другой проблеме, другим временам. Появление демократической оппозиции означало, что интеллигенция вновь берет на себя свою роль вождя и эталона общества. Общественная деятельность, даже сами названия (как, например, "Летучий университет") ассоциировались с опытом разделов Польши. Недвусмысленный язык правды и этики ясно определял отношение этих кругов к власти "на чужих штыках".

Интеллигенции трудно смириться с демократической политикой, основанной на том, что никто - ни одна сила, ни одна формация, ни одна партия - не представляет в полной мере интересов общества, ибо общественные чаяния и труды находят отражение во всем сложном демократическом процессе. Трудное усвоение этого принципа выражалось в стремлении интеллигенции создавать аполитичные формации, призванные стать выразителями интересов всего общества. В Польше существовало сильное искушение укрепить структуры гражданских комитетов и не допустить формирования политических партий. В Чехии имело место стремление сохранить "Гражданский форум". Впрочем, Вацлав Гавел до сегодняшнего дня не изменил своего амбивалентного отношения к политическим партиям и очень часто их критикует. В большей или меньшей степени подобные тенденции наблюдались и в других странах региона. Конечно, существовали рациональные аргументы! против преждевременного раскола демократического лагеря, который вырос из движения сопротивления коммунизму. Можно из лучших побуждений доказывать, что сохранение единства в период сложных преобразований позволило бы быстрее и успешнее провести необходимые экономические, общественные и политические реформы, на более длительный срок блокировать возвращение к власти бывших коммунистических партий. Однако, вне всяких сомнений, неприязненное отношение к введению политического плюрализма в институциональные рамки тоже было следствием отказа от демократического принципа неполноты знания и "истины", которая дается каждой политической формации; следствием уверенности, что интеллигентские партии по природе своей занимают, с точки зрения гносеологии и этики, привилегированное место, оправдывающее их ведущую роль.

Несмотря на огромные успехи реформ после 1989 года, польский интеллигент сегодня зачастую смотрит на прошедшее десятилетие с горечью. Причины следует искать в тройной маргинализации, жертвой которой стала интеллигенция. Во-первых, снизился ее статус: в иерархии общественного признания, уважения, авторитета интеллигенцию стали опережать другие группы. Этому падению способствовали конкуренция со стороны других верхов общества, бегство многих активных личностей в бизнес и политику, уход способной, только начинающей свою карьеру молодежи, стремящейся сегодня реализовать свои мечты вне традиционных интеллигентских занятий. Во-вторых, деградировало материальное положение интеллигента. Это не всегда означает уменьшение индивидуальных доходов. У некоторых групп интеллигенции возможности заработка многократно увеличились вследствие распространения частных школ и расширения государственных вузов, роста потребностей учреждений и частного сектора в различных экспертизах и консультаци! ях. Но далеко не у всех. Более того, зарабатывать приходилось и приходится, платя за это интеллектуальным ростом, качеством выполняемой работы, здоровьем. Одним словом, рост материального благополучия отдельных интеллигентов совершается за счет общественной роли польской интеллигенции как группы в целом. В-третьих, уменьшилось публичное значение интеллигенции. Ее присутствие в общественной жизни мало ощутимо в ее традиционной аналитической, критической, мифотворческой функции, функции общественного пространства, где вырабатываются коллективные проекты, нормы, представления о лучшей Польше. Слабеют интеллигентские партии, биографии которых были связаны с антитоталитарным сопротивлением. Возник новый политический класс, состоящий из тысяч амбициозных, зачастую случайных людей, которые после 1989 года бросились на площадь ради карьеры, в поисках "великого клада", смысла жизни или служения обществу. Шок, вызванный тем, что homo novus вытеснил интеллигенцию, столь много с! делавшую в период борьбы демократической оппозиции, возбудил на Восток е и на Западе слезы над "революцией, пожирающей собственных детей". Им сопутствовали апокалиптические прогнозы угрожающего постсоветской Европе национализма, фундаментализма, правого якобинства. Однако не революция, а новая демократия привела к вымыванию интеллигенции из политики, к устранению из публичной жизни многих крупных деятелей прошлого, не сумевших или не пожелавших найти свое место в новых условиях свободы и конкуренции. Интеллигенция часто проигрывала в политике из-за того, что своими традициями, иерархией ценностей, специфическим типом культуры она оказывалась лучше подготовлена к сопротивлению диктатуре, к провозглашению абсолютных истин, к заявлениям: "Non possumus", - нежели к выбору меньшего зла, этически сомнительным союзам, ограниченным, иллюзорным успехам.

Чеслав Милош: Сегодня польской интеллигенции предстоит оценить прошлое прежде всего в его литературной форме. В чем, к примеру, заключалась суть полонистики на протяжении всего XIX и большей части XX века? Если взять в качестве примера профессора Игнация Хшановского и его учебников, то польская литература служила патриотизму. Возможно, это не совсем то же, что служение национализму, но близко к тому. Служение мессианизму, конечно. Я, во всяком случае, обращаюсь к своему литовскому, виленскому, опыту - у меня были такие учительницы, мелкие дворянки из провинции, специализировавшиеся в польской литературе, то есть обучавшие Мицкевичу, Словацкому, польскому патриотизму. Это огромный вопрос: каким образом воспринимать все это наследие, чтобы оно не приводило исключительно к идеологическому воспитанию патриотизма старого типа? Это настолько против течения XXI века! Ведь мы же н! е скажем, что хорватский, боснийский или сербский патриотизм - наш идеал будущего. Следовательно, нужна какая-то новая оценка, новое приближение к этой литературе. Nota bene, очень интересное явление, которое, с моей точки зрения, тоже относится к истории современной интеллигенции, - университетская полонистика, на 90% женская. Можно сказать, что подобно тому, как вышеупомянутые учительницы были в XIX веке глашатаями патриотизма, сегодня совершается некая колоссальная феминизация культуры польской интеллигенции. Потому что роль школьной полонистики несомненно огромна, я убедился в этом на собственной шкуре. Правда, я боролся с ней, за что и получал плохие отметки с припиской "телеграфный стиль".

Поскольку тема нашего "круглого стола" - "Интеллигенция перед лицом прошлого и будущего", я обращаю ваше внимание на эту проблему борьбы интеллигенции с прошлым. Восприятие некоторых писателей играет сегодня огромную, ключевую роль. Не знаю, многое ли воспримут дети, которых ведут смотреть "Пана Тадеуша". Или, например, восприятие таких писателей, как Гомбрович. Очень интересно, что видят в Гомбровиче: видят ли одну только иронию, считают ли его весельчаком, который показал язык всем патриотическим ценностям, или же читатель проникает глубже?

Я касаюсь этих вопросов лишь слегка. В последнее время я редактировал новое издание своей книги о Станиславе Бжозовском. Сегодня необыкновенно важно осмыслить всю философию Бжозовского.

Мне хотелось бы добавить к сказанному еще кое-что. Само слово "интеллигенция" появилось в середине XIX века на территории Германии, Польши и России. А теперь я спрашиваю: что произошло в России вследствие революции? Насколько отличается сегодняшнее положение польской интеллигенции от положения интеллигенции русской, если она там вообще выжила? Несмотря на то, что масса людей получает в России образование, задачи, которые ставила перед собой русская интеллигенция в XIX веке, оказались полностью забыты. Быть может, то, что произошло в Польше в 70-80-е годы, есть повторение роли интеллигенции в XIX веке. Сегодня, захоти мы обратиться, например, к русской интеллигенции, мало с кем можно вести разговор, так как эту интеллигенцию, можно сказать, поглотил государственный институционализм. Этот вопрос я оставляю без ответа.

Богдан Осадчук: Когда "внутренняя империя", бывший довоенный СССР, увеличилась после второй мировой войны за счет "империи внешней", стран-сателлитов, - изменилась система международных отношений. Возникли новые правила игры, место прежнего равнодушия и отмежевания от Востока заняли трансформирующиеся элементы сотрудничества и конкуренции.

Украина выиграла на этом лишь частично - в том, что касалось реализации стремлений к территориальному объединению своих этнических земель, получения псевдосуверенного статуса в форме членства в ООН. Но духовные различия - следствие разных судеб в межвоенный период - сохранились в виде двух отличных типов умонастроения и скрытых или явных установок. Вследствие совершившихся перемен в международных отношениях и растущей конкуренции между создающейся евро-атлантической коалицией и сталинско-советской формацией, интеллигенция стала как инструментом, так и участницей игры, особенно начиная с необъявленной, но разгоревшейся "холодной войны", впервые в истории не признавшей границ и цензурных запретов благодаря развитию техники связи.

Для Украины Польша в этой области сыграла необычайно важную роль. Она была и остается школой интеллектуального сопротивления, свободы мысли, мировоззренческого плюрализма. Не случайно молодые, да и пожилые украинцы в период "Солидарности" начали стихийно учить польский. Впрочем, благодаря этому духу свободы украинцы стали забывать прежние негативные стереотипы "ляха" и "белополяка".

Проф. Мариан Харасимюк: Что предстоит сегодня сделать интеллигенции в Польше? Перед ней стоят огромные задачи. В результате разного рода политических и экономических водоворотов мы оказались свидетелями страшной дезориентации общества относительно иерархии ценностей общественной жизни. И здесь я вижу огромное поле деятельности для интеллигенции. Интеллигенция должна указать обществу, что представляет сегодня ценность и в каком направлении нам следует двигаться. Эту руководящую роль, с моей точки зрения, должны взять на себя университеты как центры формирования культуры, как место работы значительной части интеллигенции. Думаю, что в ближайшие годы мы можем ожидать появления таких тенденций - смещения центров формирования культуры в университеты, так как на протяжении последнего десятилетия университетам все-таки удалось сохранить некоторый авторитет, в то время как почти все другие авторитеты оказались разрушены, а ведь сегодня мы так нуждаемся в них. Универ! ситеты аполитичны, в последние годы они пережили весьма отчетливую эволюцию к аполитичности - и в этом можно усмотреть определенную их легитимизацию. Они существуют вне власти, которую, будь она левой или правой, оценивают очень по-разному, но, как правило, негативно. Общество же нуждается в чем-то позитивном: оно не может функционировать на основе одного лишь отрицания. Думаю, что университеты должны, готовы и могут выполнять именно такую функцию формирования культуры, выработки определенных направлений мысли и определенных направлений деятельности для всего общества.

Проф. Вожена Пухальская: Мне бы хотелось сказать о том, как я понимаю термин "интеллигенция". Потому что речь все время идет о гуманитарной интеллигенции, то есть писателях, художниках, композиторах. Мне кажется, что это глубокое недоразумение. Я сама физик, работаю в среде физиков, биологов, математиков. И это люди абсолютно творческие! То, что писатели или художники не разбираются в математике, не означает, что математики не играют необычайно важной роли в жизни нашего народа. Быть может, и хорошо, что в будущем слово "интеллигенция" исчезнет, но, пока оно существует, хотелось бы обратить внимание, что такие люди, как Грошковский или другие крупные физики и математики, тоже играют чрезвычайно важную роль в польской интеллектуальной жизни.

Анджей Наков: Мне бы хотелось обратить ваше внимание на то, что польская культура, пережившая эту систему и вторжение коммунистической идеологии, выжила благодаря эмиграции, благодаря парижской Культуре, чего лишена была Россия. В России было уничтожено несколько поколений. Русская эмиграция на Западе, когда после первой мировой войны она стала таковой, уже находилась в состоянии конфликта с новым российским поколением, которое является предметом моих исследований, - поколением так называемого интеллектуального, художественного, музыкального авангарда. Когда это поколение 10-х годов выступило со своей темой, оно уже противостояло предыдущему. А это предыдущее поколение эмигрировало. Таким образом, культура, которая должна была развиваться дальше, подверглась нападению двух врагов. Я всегда говорил своим западным друзьям, что коммунистический строй падет в Польше, Чехии, Венгрии в тот момент, когда из этих стран уйдет советская армия.

Мне кажется, что проблема поколений и преемственности исключительно важна. Хотелось бы подчеркнуть, что польская культура, культура XX века, и русская культура, которая, надеюсь, не умрет, очень многим обязаны Ежи Гедройцу. Почему? Потому что его представление о европейской культуре было открыто по отношению к России, он не был настроен националистически, у него отсутствовала какая бы то ни было фобия по отношению к славянской или русской культуре. Это, собственно, единственная позиция, приемлемая сегодня для мира и Европы.

Альгис Каледа: Я хочу вспомнить и подчеркнуть огромную роль Культуры и ее круга. Я бы определил ее роль, ее миссию как профилактическую. Вся политика Культуры развивалась с опережением как минимум на двадцать лет. Я цитирую слова Ежи Гедройца, сказанные в 1975 году: "Важнейшей задачей мне представляется нормализация не только польско-российских и польско-украинских отношений, но и взаимоотношений этих народов между собой... нормализация отношений между этими народами". Это - взгляд из Парижа, из Мезон-Лаффита. Это влияние Культуры, идей ее круга мы действительно в очень большой степени наблюдаем в среде интеллектуальной элиты Литвы. Леопольд Унгер вспоминал о встрече с Ландсбергисом. Ландсбергис много лет читал Культуру, и эти идеи были ему очень близки. Можно добавить множество имен литовских мыслителей, политиков, деятелей, которые в те давние времена разными путями получали доступ к Культуре - например, через лито! вскую эмиграцию. Круги литовской и польской эмиграции в США очень близки и тесно сотрудничают. Литовская группировка "Свет понимания", как мне кажется, - явление аналогичное парижской Культуре. Идеи международной солидарности, международной политики, проводившиеся Культурой, формируют сегодняшнюю национальную ситуацию в Литве и меняют всю систему взглядов и образ мыслей. Произошел переход от антагонистического восприятия "свой-чужой" к восприятию "свой-другой". Это уже не "чужой", но "другой". Другой человек, который ценен как таковой именно потому, что он другой.

То же касается культуры. Культура, особенно культура порубежья - я имею в виду и Гданьск, и Вроцлав, и Вильнюс, и Львов, и многие города Франции или Германии, - носит характер палимпсеста, это наложение разных слоев. И только варвары или люди неинтеллигентные не понимают этого и стремятся разрушить эту естественную историческую систему.

Новая Польша, #10 (13), 2000 г.