Аналитика, эссе, интервью

Мистической судьбой Минска было предопределено, что только здесь может возникнуть Город-Солнце из советской мечты. Строительство такого города было невозможно ни в Москве - сердце империи, ни в Ленинграде, ни в каком-либо ином городе.

Европейца, впервые посещающего Минск, город не может не заворожить своим странным, но абсолютно неотразимым шармом. В первую очередь туриста поражает эстетика имперского города - весьма редкое для Европы явление. Широкие улицы и проспекты, множество дворцов с несколько нелепыми, но обильными украшениями и многочисленные обширные парки в центре города - настоящая роскошь для европейских городов; лишь самые богатые и аристократические из них могут позволить себе нечто подобное. Однако Минск в своих монументальных формах не выглядит абсолютно холодным, враждебным и подавляющим благодаря налету провинциального сентиментализма. Трудно найти что-либо менее привычное для европейской архитектуры, чем сентиментальный имперский стиль. Пространство имперского города, которое по определению должно дистанцироваться от личности, в Минске неожиданно раскалывается, становится близким и соразмерным человеку. Совсем как в кэрролловской Стране чудес, могучие архитектурные сооружения съежива! ются до размеров кукольного домика, а затем снова раздвигаются, возвращая себе слоновые пропорции. Окружающая панорама находится в непрерывном изменении. Величественная, роскошно украшенная арка ведет вас в неряшливый дворик с крохотными коробочками вместо балконов в качестве единственного украшения на неоштукатуренных стенах. Еще двести метров - и следующая монументальная арка выводит вас из этого царства убожества на очередную необъятную площадь, где вдоль тротуара выстроились гигантские коринфские колонны, рядом с которыми прохожие кажутся лилипутами. Ритмы, эстетика, психологические настроения постоянно меняются, в городском пространстве обнаруживается масса иррациональных и алогичных зон, напоминающих о Кафке, Элиасе Канетти или Хармсе и даже заставляющих ощущать себя персонажами их книг.

В Европе есть лишь несколько городов имперского стиля: Париж, Берлин, Санкт-Петербург, Вена, Рим: и Минск! Однако Париж, Берлин и Вена когда-то были либо имперскими столицами, л! ибо центрами мощных политических, экономических и культурных т! ечений, в то время как Минск всегда оказывался как-то в стороне от этих процессов и никогда не был столицей империи, хотя бы второсортной. Понадобилось меньше века, чтобы мелкий провинциальный город, едва заметный на карте Европы, превратился в громадный по европейским стандартам двухмиллионный мегалополис, носящий роскошные, пусть и немного странные одежды. Это чудесное преображение обязано некоему мистическому "гению места". Оно логически следует из мифологемы, истоки которой теряются во мгле столетий. "Город погибших героев", "город мертвых поэтов", "город усопших гениев", "город-могила" - все эти определения Минска каждый из нас слышал неоднократно. Можно даже отмахнуться от них как от поэтической метафоры, если бы ни их абсолютная истинность. Действительно, Минск - мертвый город, или город мертвых, а скорее - город мертвых городов. В течение своей истории очередной Минск не раз возникал и исчезал с лица земли. Это мог быть право! славный, католический, униатский или греко-католический, иудейский, снова православный город, затем советский, сарматский, барочный, имперский и, наконец, провинциальный центр. Именно эта поразительная цепь перевоплощений придает Минску его неповторимость. Всякий раз восставая из праха, Минск порывал с прежней традицией и возрождался как совершенно иной город с новой эстетикой, образом жизни, мифологией и даже этническим и религиозным составом. Здесь словно оседали волнами кочевники, строили свои города, а затем уходили дальше, забирая свои города с собой и оставляя после себя лишь свалку культурных слоев, энергию, сконцентрированную где-то в глубинах, и останки своих предков, разбросанные по всей площади былого города. Это типично не только для Минска, но и для многих других больших и малых белорусских городов. Они различаются числом и эстетической ценностью своих реинкарнаций. Некоторые исчезли и больше уже не возрождались. Другие были восстановлены, но таким образом, что! лучше бы этого не случилось.

В историческом смысле смер! ть и воз рождение создают алгоритм для всей территории, которая в своей нынешней инкарнации зовется Белоруссией. К счастью или к несчастью (это станет ясно лишь через несколько веков), она находится на границе двух великих цивилизаций, не входя полностью в сферу влияния какой-либо из них. Это повлечет за собой и ее неизбежную смерть, когда волны с Востока и с Запада снова схлестнутся друг с другом, и возрождение, когда мирное время потребует портов и тихих гаваней. Возможно, именно поэтому реинкарнация или возрождение является ключом к пониманию белорусской истории и магическим символом судьбы Белоруссии.

Всякий нормальный европейский город развивается, прибавляя новое к давно существующему. Таким образом он эволюционирует, и различные культурные слои постоянно пересекаются друг с другом. Даже если на место старых народов приходят новые, они присваивают себе наследие прежних обитателей, дополняя его чем-то своим. Что же касается Минска, письменная история которого достаточно мн! огозначительно началась с резни на берегах Немана, он превратился в "город мертвых городов", "сгинувших цивилизаций", "погибших героев" и соответствующих народов. Но именно из-за этого он стал идеальным местом для Идеального Города Коммунистической Утопии. Мистической судьбой Минска было предопределено, что только здесь может возникнуть Город-Солнце из советской мечты. Строительство такого города было невозможно ни в Москве - сердце империи, ни в Ленинграде, ни в каком-либо ином городе. Взять, к примеру, Москву. Поколения советских архитекторов старались превратить ее в Город-Солнце, но получался лишь колоссальный эклектический конгломерат. Город-Солнце мог стать реальностью лишь в Минске, так как он нуждается в громадном кладбище мертвых городов, где траурное Солнце будет освещать Сны Мертвых.

У каждого государства есть свои символы - герб, гимн и флаг. Так же и у каждой социальной утопии есть свой город-идеал в качестве символа. Любая у! топия - это попытка сделать всех счастливыми. Ее идеальный гор! од долже н воплощать в себе эстетику счастья, каким его представляли себе основатели утопии. В государстве рабочих и крестьян эстетика счастья связывалась с тем, чего были лишены угнетенные классы. Их идея о прекрасной жизни и благополучии предполагала, что человек коммунистического будущего вместо трущоб будет жить в великолепных дворцах с красивыми парками, фонтанами и идеальными статуями, воплощающими красоту гармоничного человека коммунистического будущего. Эти дворцы будут связаны друг с другом широкими улицами, вдоль которых вырастут зеленые деревья и экзотические цветы. В ключевых точках Идеального Города появятся грандиозные площади, где счастливые граждане будут собираться для волнующих праздников и парадов. Именно такая идея Города-Солнца воплощалась при послевоенном восстановлении Минска.

Главной магистралью города стал проспект Сталина-Ленина (ныне - Скорины). Это одна из самых длинных улиц - в разное время она имела в длину от 12 до 18 километров. На эту ось города! нанизаны друг за другом гигантские площади: площадь Ленина (ныне - Независимости), площадь Сталина (ныне - Октябрьская), площадь Победы, площадь Якуба Коласа, площадь Калинина. Вдоль проспекта бесконечными рядами выстроились знаменитые минские дворцы, спроектированные лучшими советскими архитекторами того времени.

Эти уникальные здания, которые можно назвать "народными дворцами", в сущности, дворцами не являются. Они позаимствовали у классических дворцов свой роскошный наружный декор, но внутри остались обыкновенными многоквартирными домами. На заднем дворе каждого из этих дворцов, как правило, разбит маленький сквер со статуями, иногда с фонтанами и даже с открытыми эстрадами. В каком-то смысле стиль минских дворцов можно назвать "сталинским ампиром" - на самом же деле это декаданс, отличающийся от лаконического классического ампира неразборчивым использованием архитектурных знаков прошлого. Строители Великой Утопии не сомневались, что их эстетик! а Счастья будет включать в себя все величайшие достижения доко! ммунисти ческой культуры. Неудивительно, что семантика сталинского ампира охватывает всю гамму классической архитектуры, обращаясь к древнегреческим, римским и даже египетским образцам наряду с мотивами барокко и Ренессанса.

"Народные дворцы" оказываются просто символами дворцов. Именно в этом заключается их уникальность. Эти здания действительно создают иллюзию дворцов, в которых обильные внешние украшения искусственно налеплены на конструктивистские стены. И такая декадентская роскошь, словно нарисованная на одной стороне листа, пропадает, когда переворачиваешь страницу. Бесконечные ряды плоских дворцов, по сути являющихся не чем иным, как декорацией к какой-то грандиозной постановке, представляют собой завораживающее сюрреалистическое зрелище. Но, едва отойдя в сторону, вы оказываетесь в совершенно иной реальности. Коринфский и ионический ордера, внушительные карнизы и монументальные арки испаряются в мгновение ока. Остаются серые неоштукатуренные стены, жалкие бал! кончики с развешенным на них бельем и монотонные черные окна казарменного вида. И в этом состоит голая правда. Здесь встречаются личности, больше похожие на персонажей Брейгеля, чем на счастливых обитателей Города Солнца, устало бредущие под гнетом своих мелких драм. В этих задних скверах голос драмы звучит громче, чем с другой стороны стены, где он приглушен маршем римских колонн, египетских обелисков, греческих урн и ваз и каких-то каменных божеств коммунистической мифологии, провозгласившей всеобщее счастье. Лишь несколько дворцов не вписываются в определение "плоских дворцов" - это Дворец Почты, Дворец Правительства, Дворец КГБ, Дворец Национального Банка, Дворец Профсоюзов, Дворец ЦК Партии, Дворец Республики, Дворец Цирка, Дворец Академии Наук и, может быть, еще один-два других. В своем эклектизме минские дворцы порой принимают столь сюрреалистическую и гиперироническую формы, что им бы позавидовали отцы постмодернизма. Взять, например, Дворец Телевидения на! Коммунистической улице. Внушительная колоннада в древнеегипет! ском сти ле лепится к банальному конструктивистскому фасаду, из которого довольно нерешительно, словно стыдясь чего-то, вырастает ренессансный фронтон. Или взгляните на здание Белбизнесбанка на улице Маркса, на первый взгляд едва достойное внимание. Его конструктивистский фасад украшен несколькими ярусами тонких и изящных коринфских колонн, которые меньше всего можно было здесь ожидать. И в завершение этот образец абсолютно алогичной архитектуры снабжен каменными цветами, обвивающими входную дверь в каком-то барочном ритме.

Чем дальше от главного проспекта, тем чаще попадаются примеры иррациональной и алогичной архитектуры. Похоже, что художник, творивший этот шедевр, работал исключительно над центральной частью композиции, остальное оставив лишь в набросках с немногими случайными экспрессионистскими мазками, родившимися бессознательно. На место плоской, но все же целостной декорации приходят разрозненные фрагменты. "Стеноподобные" дворцы уступают место, скажем так, &! quot;окноподобным" дворцам. Эти здания, уже не создавая иллюзию дворцов, всего лишь снабжены несколькими знаками, символизирующими дворец. Такими знаками могут служить несколько разукрашенных окон, фронтон с колоннами, нередко прилепленными к неоштукатуренной стене и совершенно неуместными. Между прочим, подобные ярлыки можно видеть и на задней стороне "стеноподобных" дворцов.

Все это создает впечатление грандиозной декорации для какой-то фантастической постановки. Реальность подменена сценой. Город-Солнце в действительности оказывается плоским подражанием, где в роли солнца выступает фанерный круг, выкрашенный в ярко-желтый цвет. Изобилующие в промежутках между дворцами статуи идеальных людей, включая спортсменов, копии греческих скульптур, девушек с веслами, пионеров с медведями, оленями и другими зверями, символизирующих воссоединение с природой в Коммунистическом Раю, - всего лишь гипсовые модели, и это вполне извиняет реальных несовершенных людей, ! которые оскверняют их, отбивают им носы и руки, размалевывают ! их и пиш ут на них ругательства.

Никакая Утопия не может обратиться в реальность. Так и проект по строительству Города-Солнца Коммунистического Счастья на практике привел к созданию Города-Сна, плоской декорации для пасторальной пьесы в абсурдистском стиле. Но, может быть, именно к этому стремились авторы спектакля. В конце концов истинный Город-Солнце должен был быть построен восточнее, в Москве, как в столице империи. Минск служил лишь ее парадными воротами. Аудитория, для которой создавалась эта роскошная сцена, не могла не разглядеть подделку - ведь реальной аудиторией являлись туристы, попадающие в Империю через эту монументальную триумфальную арку, а не люди, живущие в прекрасных "стеноподобных" или "окноподобных" дворцах. Предполагалось, что турист, минуя имперскую триумфальную арку, т.е. Город Одной Улицы, вдоль которой на километры протянулись две стены дворцов, упадет на колени при виде такого имперского величия. Парадоксально, но Минск как триумфа! льная арка стал более впечатляющим эстетическим символом империи, чем сама ее столица. Москва не сумела преодолеть сопротивление своего менталитета и стать величайшим алтарем Советской Империи. Минск как Город-Солнце, выросший среди белорусских лесов и болот - вот практический итог проекта по созданию Идеального Города Великой Коммунистической Утопии. Тот факт, что этому проекту были присущи абсурдистская эстетика и поэтика, превратившие Минск в имитацию Города-Солнца, ни в коем случае не лишает его уникальности. Нынешняя реинкарнация Минска в каком-то смысле завершает определенный мифологический и поэтический дискурс. Призрак города отныне обитает в теле, которое, несмотря на свою мнимую материальность, тоже оказывается призраком, Тенью Империи, городом искусственного солнца и роскошных театральных декораций. Все эти великолепные площади и широкие улицы, застроенные плоскими дворцами, - всего лишь огромная сцена для какой-то причудливой пьесы. Эта универсальная пьеса - ни ! белорусская и ни русская, ни польская и ни немецкая - рассказы! вает о м ечтах и невозможности их воплощения, о Городе Счастья и невозможности попасть туда. Это миф о Сизифе и миф об Икаре, миф о Солнце, которое дает жизнь всем существам и символизирует смерть. Минск с его длинной десятивековой историей ставит под сомнение иные ценности. Что лучше: уникальность или тепло культурных слоев? Какой вариант предпочтительнее: однажды родиться и прожить нормальную жизнь типичного европейского города, становясь уютным и дружелюбным к своим жителям, или возрождаться и погибать снова и снова, превращаясь в причудливый архитектурный конгломерат, не имеющий себе подобных? Что более ценно: быть нормальным или носить печать гения, пусть даже самую патологическую? Невозмутимость мещанской посредственности или стремление создать великую романтическую утопию, которая в итоге принимает форму абсурдной Тени Империи по имени Город-Солнце, Город-Сон?

Но сон - это еще не смерть...

Перевод Николая Эдельмана

Минск - колыбель трех социалистических партий: российской, польской и белорусской. Многие минские деятели культуры были в той или иной мере революционерами-подпольщиками. Минск - колыбель нашего андерграунда.

Мне часто приходится слышать, как люди говорят: "Я люблю Минск". Затасканная от бесконечного повторения, эта фраза, превратившаяся в своего рода мантру, вызывает у меня внутренний протест - прежде всего по причине своего "ячества".

Что для меня Минск? Я родился здесь, как и тысячи других его жителей, и уже поэтому отношу родной город к разряду тех основ, которые наряду с идеями и событиями того же уровня предопределили мое существование. Ведь это действительно важно, что я родился не в деревне и не в заштатном городишке, не на окраине и не на чужбине - а в Минске. Поэтому для меня вопрос о том, люблю ли я Минск, лишен смысла. Я люблю его "по определению". И, честно говоря, мне безразлично, нравится он кому-то или нет.

Нити, связывающие нас с Минском, не имеют ничего общего ни с топографией, ни с материальными условиями проживания в столице республики. Прежде всего мы связаны с этим городом как с художественным миром. Язеп Писка, п! риехавший в город вскоре после третьего раздела Польско-Литовского княжества, описал Минск накануне наполеоновского нашествия 1812 года как преисполненный достоинства и в то же время тихий и уютный город. Побывав во многих местах, в том числе и в Сибири, Ян Дамьель обосновался в конечном итоге в Минске в 1822 году. Непревзойденный в умении писать, что называется, кровью сердца, этот художник постоянно возвращался к видам Минска и его окрестностей, и его пейзажи до сих пор трогают нас своей неподдельной искренностью.

Глубоко трогательна и черно-белая акварель Яна Герасимовича "Дом в Старом городе Минска". Это единственное дошедшее до нас художественное произведение школьного учителя, мечтавшего стать живописцем. И как прекрасен - и поистине незабываем - вид кафедрального парка на цветной литографии Лаверна! Всматриваясь в портрет Наполеона Ордо, я не могу отвести глаз от плотно сжатых губ этого великого труженика, не могу избежать его пристального взгляда из-! под густых кустистых бровей. После антироссийского восстания 1! 830-1831 годов Наполеону Ордо пришлось уехать в Париж, где он учился живописи. Вернувшись домой, художник колесил по стране, запечатлевая незабываемые виды и ландшафты, деревни и города, включая Минск. Еще десяток-другой холстов и акварелей - и виды Минска дофотографической поры исчерпаны. Любое из этих изображений имеет непреходящую ценность, питая нашу фантазию и стимулируя работу воображения,: - ведь мы могли быть лишены и этого: Язеп Дроздович оставил нам серию пейзажей Минска с руинами и курганами, которые он очень любил. Но этот художник пишет так, словно его натура пребывает на другой планете, где нет ни горестей, ни бед. Его Беларусь существовала - и существует по сей день - в совершенно особом, приподнятом и головокружительном барочном мире. Невозможно отделаться от ощущения, что фантасмагорические пейзажи Луны и Марса были увидены художником из окна абсолютно реального дома. Кто-то усмотрел даже на одном из его марсианских пейзажей недавно завершенное здание монструозного ! Дворца Республики.

Нельзя не полюбить Минск на картинах Вукая: Иезуитский кафедральный собор, покрытый чешуйчатой черепицей; мчащиеся по городу на немецких мотоциклах отряды Советской армии, которых приветствуют минчане, высыпавшие на улицы с букетами цветов. "Освобождение Минска" - очень характерный сюжет для этого города - ведь его приходилось неоднократно освобождать то от одних, то от других завоевателей:

Минск живет в нашем бесконечном и неповторимом личном опыте. Мы можем изобрести его сами - усилием воображения. Так, археолог Захарульский реконструировал Минские ворота в виде тяжеловесного и довольно неуклюжего двухбашенного сооружения. Макет этих ворот, выставленный в Историческом музее, на протяжении долгого времени считался едва ли не главным символом нашей истории - пока не были обнаружены подлинные древние ворота. С рвением, достойным лучшего применения, художники взапуски принялись изображать этого неуклюжего бегемота во всех видах и ракур! сах; мы встречались с этим бесконечно воспроизводимым изображе! нием тыс ячи раз - на плакатах и на конвертах, в учебниках и в научных монографиях, на почтовых марках и в исторических романах. В один прекрасный день кому-то пришло в голову воздвигнуть сооружение, несущее черты сходства с воображаемым "прототипом". Нарисуем - будем жить: в 1956 году группа московских и ленинградских градостроителей, возглавляемая архитектором Рубаненко, соорудила "ворота" в виде двух одиннадцатиэтажных жилых домов-башен на Вокзальной площади. Именно отсюда - с того самого места, где в 1863 году развернулась битва между восставшими и теми, кто хотел стереть их с лица земли, - берет свое начало новый Минск, город, погруженный в повседневные дела и заботы. Боже правый, мне столько раз приходилось испытывать радость от возвращения домой, когда нога ступала наконец на родную почву, а взгляд невольно устремлялся на башенные часы, чтобы сориентироваться во времени. То есть узнать наше местное время: Башни стали излюбленным местом встречи для белорусов! со всех концов страны, для наших соседей по бывшему Союзу, а также для влюбленных. Минск принадлежит всем нам. В нем живет пятая часть населения страны. Я люблю этот город.

В 1984 году были обнаружены настоящие, древние Минские ворота. Они не имели ничего общего с тем, что мы себе навоображали: это была высокая бревенчатая башня, стоящая на крепостном валу. Участники кровопролитной битвы на реке Намиге - той самой, которая описана в "Слове о полку Игореве", - могли видеть эту башню с часовней наверху, в которой, согласно легенде, на протяжении столетий хранилась чудотворная икона Божьей Матери, написанная святым апостолом Лукой. Считалось, что эта икона совершила путешествие из Византии сначала по морю, а затем по рекам Беларуси. Когда приближались войны или эпидемии, глаза Божьей Матери наполнялись слезами: так святая заступница предупреждала горожан о грозящей им опасности. Ныне икона хранится в православном Кафедральном соборе Св. Духа в Минске.

Ми! нск - совершенно особый город: из него можно уехать, но в него! нельзя вернуться. Есть города, возвращаясь в которые каждый раз убеждаешься, что все осталось на своих местах. Но, уезжая из Минска, можно быть уверенным, что по возвращении изменится все - даже берега рек. Белорусские реки так же непостоянны, как деревья. Прогуливаясь по паркам и набережным, любуясь старинными домами и тенистыми скверами, ловишь себя на мысли, что еще вчера все это выглядело хоть немного, но по-иному. Город постоянно меняется и в то же время остается прежним - таким, каким запечатлели его не только художники, но и писатели, и ученые, хотя у каждого из них был свой Минск. С этим городом поддерживал тесные связи выдающийся польский поэт Владислав Сырокомля (Людвиг-Владислав Кондратович), родившийся в деревне Смолаве Бобруйского уезда Минской губернии в семье небогатого шляхтича. Для Адама Киркора, уроженца Могилевской губернии, неутомимого археолога и этнографа, состоявшего в зрелые годы хранителем археологических коллекций и заведующим секцией раскопок Краковской А! кадемии наук, этот город был как объектом изучения, так и неиссякаемым источником вдохновения. Киркор первым познакомил международный ученый мир с литовскими и белорусскими древностями и приохотил своих последователей к всестороннему изучению родной старины. А вот для Мойше Кульбака, идишистского поэта и писателя, известного сегодня немногим, Минск 1920-х годов был чисто еврейским городом, не имевшим, кстати, ничего общего с криминальным вертепом, описанным Сергиусом Пясецким, чьи выразительные, исполненные экспрессии произведения были открыты для широкого читателя совсем недавно.

Сегодня любой взрослый минчанин расскажет вам, что было на том или ином месте в древности. Все менялось и продолжает меняться, хотя, казалось бы, все давно стабилизировалось. Но откуда-то появляются все новые древности, и из-под асфальта прорастает старинная городская ратуша:

Связанная со своей столицей тысячами нитей, страна тем не менее не может рационально объяснить, чем ей так доро! г Минск. Как можно объяснить свою любовь к чему-то (если это н! е просто прагматическая привязанность или следствие привычки)? Какие бы слова вы ни подобрали, суть дела остается неуловимой.

Происхождение названия летописного "Менска" связывают с рекой Менкой, впадающей в Птичь недалеко от города; название реки в языках балтийской группы означает "большая рыба". Если эта этимологическая догадка верна, то название города может восходить к представлениям ранних христиан, для которых рыба была священным зодиакальным символом Христа. Если же название города происходит от реки Намиги, то оно связано с таинственным качеством, означающим в балтийских языках 'бдительность'. Наша любовь к городу подогревает желание во что бы то ни стало докопаться до "единственно верной" этимологии (хотя возможны и другие версии: еще в одном толковании название "Минск" производят от слова "мена", так как якобы в древние времена на месте нынешнего города находился меновой пункт - торговый рынок, отчего возникший здесь! город стал называться сначала Менском, Меньском, а затем Минском). Нам хочется верить, что этимология откроет доступ к самому сердцу Минска - и тем самым к ответу на вопрос: кто мы?

Рим был основан Ромулом, Киев - Кием, а Минск - Менеском. Ромул и его брат были вскормлены волчицей, Кий охотился в лесу на диких животных; в обоих случаях мы имеем дело с темной "звериной" архаикой. Но былинный богатырь Менеск построил мельницу. Он не относился к числу потомков Каина. Пока крутятся жернова мельниц, сердце Менеска продолжает биться. Где находится сердце Менеска? Там, где положено, - у него в груди. Если пересечь древнее замчище и пойти вдоль покатого берега реки Свислочи, вы услышите, как оно бьется, как стучит - где-то рядом. Над средоточием речных путей, по которым суда перевозят живую и мертвую воду. Не было ли это место засеяно семенами зла?

В 1921 году, живя в Троицком предместье, как раз напротив замчища, Янка Купала закончил поэтический перевод &quo! t;Слова о полку Игореве" на белорусский язык. Мрачное опи! сание би твы на реке Намиге (1067) прозвучало тогда как грозное пророчество. "Слово о полку Игореве" в переводе Янки Купалы стало признанным шедевром белорусской литературы, а битва на Намиге - символом нашей исторической судьбы. В 1922 году художник Михась Филипович написал полотно "Битва на Намиге". Среди персонажей этой картины нет положительных героев: изображена толпа людей, тупо уничтожающих друг друга. Во имя чего? Нет ответа:

Здесь же, под землей, таится один из самых загадочных монументов нашего прошлого. Недостроенный древний храм в Минске (от него сохранился только каменный фундамент) не имеет аналогов ни в соседних странах, ни в далекой Византии. Никто не знает ни названия этого уникального святилища, ни имен его строителей; неизвестно, почему его поглотила земля.

Минск - это целый мир вещей, которые необходимо увидеть своими глазами. Имеющий глаза да увидит, каждый - свое: кто-то - яркие пальмы, кто-то - бесконечную пустыню, но лишь немног! ие - небо.

Минск - это не кипа старинной рухляди, которую нужно постоянно перетряхивать, чтобы в ней не завелись паразиты. Это не осажденная крепость, где ночью погашены все огни, но включены все сигнальные системы, чтобы отпугнуть потенциальных грабителей. Это не туннель, слепящий светом и заставляющий забыть все запахи и краски. Минск - это тихая река, текущая среди семи холмов; от нее поднимается туман, лазоревый, когда выдается необъяснимо кристальное утро, и грязно-серый в остальные дни.

Он будет жить, когда я умру. Он будет жить так же, как живут его улицы и кладбища, скверы и храмы, затерянные в хаосе беспорядочной городской топографии; он будет жить, как живет невидимая Намига, которая несет под землей свои воды, скрывая от нас свое предназначение и конечную цель.

Вечная жизнь суждена и изумрудным волнам древесной листвы, бьющимся о бетонные берега; ни одно место в мире не смогло бы вместить весь бетон Минска. Вечно живым останется колоссальный Яку! б Колас, присевший на гранитную плиту, да так и застывший в ск! вере, но сящем его имя, поскольку у него нет резона куда-то уходить. Останутся балконы, ибо где еще Минск мог бы хранить свои сломанные лыжи, засохшие цветы, мешки из-под картошки и прочую требуху? Останутся аркады и колоннады, ибо где еще мог бы разгуляться вольными порывами ветра минский воздух? Минск накладывает на человека жесткую печать своего предназначения, состоящего в том, чтобы воплотить собой идею perpetuum mobile. Он не оставит вас в одиночестве: здесь нет для него места. Одиночество в Минске достижимо лишь для того, кто движется согласно собственному, индивидуальному плану. Кто возвращается домой или стремится к какой-то вожделенной цели. В конце концов, цель жизни - движение; справедливость этой максимы очевидна в Минске, как нигде. Пока вы живы, вам суждено смотреть на минские строительные леса. Старое разрушается, чтобы уступить место новому. Вырубаются старые деревья, высаживаются молодые. "Ваша смерть - это моя жизнь:"

Тому, кто превыше всего ! ценит свою индивидуальность, стремится чего-то достичь и не боится одиночества, кто хочет жить среди солидных, устойчивых вещей, следует переехать в Вильнюс, в Прагу или в Лондон. Гордый тем, что обрел спасение, он сможет вступить в бесконечный диалог с самим собой в окружении вечных стен, слишком реальных для того, чтобы их можно было игнорировать. Вопрос в том, примут ли вас эти стены:

Вы всегда можете задать Минску вопрос: "Для чего мы живем?" Здесь он в высшей степени уместен: ведь вы находитесь в городе-фантоме, где нужно быть в каком-то смысле суперменом. СуперМеном в СуперМинске. Это город-призрак, овеянный легендами - такими старыми, что никто не помнит, на каком языке они изначально сказывались. Это город-мечта, где лунатики навсегда запечатлевают свои видения - черновики настоящего. Любой другой город мог бы стать нашей Столицей. Но это лишний раз доказывает, что Минск - избранный ("много званых, но мало избранных").

Самое важное со! бытие в истории Минска произошло в середине семнадцатого столе! тия, пос ле того как город был опустошен безжалостными ордами "московитов". В 1655 году в городе осталось всего 150 семей. Но уже через десять лет был построен новый Минск, каменный город с многотысячным населением, с добротными церквами, скромными монастырями и великолепными дворцами. Основанный на болотах, Минск стал расширяться за счет холмов. Однако предназначение Минска состоит в том, чтобы быть вечным мельничным жерновом, перемалывающим существующее с целью дать место будущему - снова и снова, без конца и без устали:

Но чудеса еще случаются - даже в наше время. Разве не чудо, что здесь родилось такое количество деятелей белорусской культуры? Срывая с себя одну маску за другой, Верхний город (ансамбль которого начал складываться в конце XVI века) постепенно сделался центром Минской галактики. Сохранившиеся дома, улицы и скверы помнят людей, чьи имена вошли в историю. Из украинцев здесь жили Смотрицкий, Мазепа, Леся Украинка. А сколько тут побывало поляков, русски! х, французов, американцев: Император Петр 1, митрополит Селава, Ханс Кристиан Андерсен, композитор Станислав Монюшко, репортер Артур Конан Дойл: "Любой минчанин может показать вам дом, где родился Бальзак и останавливалась Жорж Санд", - говорили о Верхнем городе в прошлом веке. На подмостках его театров выступали почти все крупные белорусские, польские и русские актеры. Именно здесь родилась белорусская опера. Минская высшая школа выпустила не меньше будущих знаменитостей, чем любой другой престижный университет. Молодой Маяковский читал свои стихи в актовом зале Торгового банка, Максим Горький и Ромен Роллан останавливались в отеле "Европа", Ли Харви Освальд частенько посещал тир на улице Демьяна Бедного. В двадцатом столетии Старый город превратился в сцену, на которой разыгрывалась судьба Белоруссии. Не случайно Янка Купала именно здесь поселил героев своей знаменитой пьесы "Тутэйшия" ("Местные"). Минск явился свидетелем многих суд! ьбоносных событий шведской и французской, немецкой и польской ! истории. Как сложились бы судьбы мира, если бы скромный дом на берегу реки Свислочь не дал приют (в марте 1898 года) 1-му съезду Российской социал-демократической рабочей партии?

Примерно посередине старого Еврейского кладбища, там, где ныне находится знаменитый стадион, печатал свои прокламации Плеханов. Минск является колыбелью трех (sic!) социалистических партий - российской, польской и белорусской. Разумеется, все они были нелегальными. Конечно, многие минские деятели культуры были в той или иной мере революционерами-подпольщиками. Кажется, все существенное и исторически значимое было инициировано подпольными группами. Из чего с неизбежностью следует вывод: Минск - колыбель нашего андерграунда.

История Минска переписывалась столько раз, что никто не может сказать с полной уверенностью, как все начиналось. Может ли быть более подходящее место для пишущих на белорусском языке?

"Я люблю Минск", - говорит каждый, кто приезжает сюда, чтобы жить: делать сво! е дело и предаваться своим мечтам.

Перевел Иосиф Фридман