Аналитика, эссе, интервью в Русском Журнале Аналитика, эссе, интервью

Процент мусульман в европейском населении продолжает расти, и над европейской демократией сгущаются тучи. А поскольку главная битва с терроризмом развернулась именно на европейской земле, победы и поражения этой войны скажутся и на всем остальном мире.

Один год назад некто Мохамед Боуйери, родившийся в Голландии и свободно говорящий по-голландски мусульманин во исполнение определенного ритуала перерезал горло голландскому кинорежиссеру Тео Ван Гогу. Это событие стало причиной радикальных изменений в голландской политике. Был введен всесторонний и настолько строгий полицейский контроль, что на сегодня потоки новой иммиграции оказались практически перекрыты. Упомянутое событие, как и бомбардировки Лондона 7 июля (также осуществленные мусульманами второго поколения, уже являющимися полноправными британскими гражданами), должно прояснить для нас природу угрозы, исходящей от радикального исламизма.

До сих пор мы были склонны понимать джихад и порожденный в нем терроризм как нечто, возникающее в дисфункциональных, больных и парализованных частях нашего мира, к примеру, в Афганистане, Пакистане, на Ближнем Востоке, а затем уже экспортируемое в западные страны. Чтобы защитить себя остается либо отгородиться стеной от опас! ных частей света, либо, как в примере с британской администрацией, отправиться "прямо туда" и попробовать разрешить проблему в ее источнике, внедрив там демократию.

Впрочем, есть основания полагать, что главный источник современного радикального исламизма скрыт не на Ближнем Востоке, а прямо в Западной Европе. И Боуйери, и лондонские бомбисты, а вместе с ними и организаторы нападения 11 сентября, и исполнители теракта 11 марта в Мадриде - все они получили радикальное воспитание в Европе. Голландия является страной демократической и вообще передовой во всех отношениях, однако более 6% ее населения мусульмане, и они в большой степени заражены радикализмом. И не удастся придумать такую стену, которой Голландия смогла бы отгородиться от этой проблемы.

Когда мы пытаемся трактовать исламистскую идеологию как отстаивание традиционных мусульманских ценностей и укрепление мусульманской культуры, мы демонстрируем глубокое непонимание современной ситуации. В трад! иционной мусульманской стране ваша религиозная позиция не явля! ется рез ультатом вашего личного выбора - вы получаете ее от социального окружения вместе с социальным статусом, законами и обычаями, даже с вашим будущим партнером в браке. В таком обществе не может возникнуть никаких сомнений касательно того, что вы собой представляете, поскольку ваша личная идентичность задана и освящена всеми общественными институтами от семьи до мечети и государства.

Для мусульманина, живущего иммигрантом на окраинах Амстердама или Парижа, ситуация представляется совсем другой. Совершенно неожиданно ваша идентичность оказывается брошена на произвол судьбы, вам видится безграничное поле выбора, неисчислимые возможности в том, насколько вы желаете интегрироваться в окружающее немусульманское общество. В книге "Глобализированный ислам", написанной в 2004 году, французский исследователь Оливер Рой весьма убедительно доказывает, что современный радикализм напрямую является продуктом "детерриториализации" ислама, когда самоидентификация мусул! ьманина остается без той социальной поддержки, которую она имела в традиционном мусульманском обществе.

Особенно суровой проблема самоидентификации становится для потомков иммигрантов во втором-третьем поколениях. Они вырастают вне структуры традиционной культуры их родителей, но, в отличие от большинства иммигрантов, прибывших в США, мало кто из них чувствует себя воистину принятым в окружающее его общество.

Современные европейцы склонны принижать чувство национальной идентичности в пользу открытого, толерантного "пост-национального" чувства принадлежности к единой Европе. Впрочем, сами по себе голландцы, немцы, французы и прочие отнюдь не утратили весьма глубокого чувства собственного национального самосознания, и это чувство оказывается не доступно людям, приехавшим из Турции, Марокко или Пакистана. Сложности с интеграцией приезжих усугубляются еще и тем фактом, что жесткое европейское законодательство по трудовым отношениям затрудняет для недавних ! иммигрантов и их детей поиск рабочих мест, требующих низкой кв! алификац ии. В результате значительная часть иммигрантов живет на пособие, то есть лишена возможности самоутверждаться за счет собственного трудового вклада в общее благосостояние. Как они, так и их дети ощущают себя аутсайдерами.

Именно в подобном контексте возникают персонажи наподобие Усамы бен Ладена, предлагающие молодым прозелитам универсалистскую, чистую версию ислама, избавленную от местнических наслоений типа национальных святых, обычаев и традиций. Радикальный исламизм сообщает своим адептам, кто они есть на самом деле - уважаемые члены всеобъемлющего мусульманского мира, к которому они могут принадлежать невзирая на то, что вынуждены проживать в землях неверных. Религия уже не поддерживается, как в подлинно мусульманском обществе, за счет подчинения совокупности внешних социальных обычаев и условностей, скорее, она становится вопросом внутренней веры. Автор сравнивает современный исламизм с христианством протестантской Реформации, когда религиозное чувство подобным ж! е образом было направлено вовнутрь и освобождено от внешних ритуалов и социальных поддержек.

Если мы признаем эти рассуждения корректным описанием истоков радикализма, из них можно сделать следующие выводы. Во-первых, вызов, предъявленный нам исламизмом, не является для нас незнакомым и непонятным. Стремительная модернизация мира всегда провоцировала радикальные тенденции. Мы уже видели почти такие же формы отчуждения у молодежи, когда в прежних поколениях она шарахалась в анархизм, большевизм, фашизм или в шайку Bader-Meinhof. Меняется идеология, но психологический синдром, стоящий за этими явлениями, остается одним и тем же.

Далее, насколько радикальный исламизм можно назвать религиозным феноменом, настолько же он является продуктом модернизации и глобализации. Он не смог бы набрать и малой доли от его нынешних сил, если бы мусульмане не имели возможности путешествовать, пользоваться интернетом или в какой-либо другой форме отстраняться от собственной культуры! . Из этого следует, что попытки "стабилизировать" Бл! ижний Во сток, неся модернизацию и демократизацию в такие страны, как Египет или Саудовская Аравия, не решат проблем терроризма, но грозят усугубить проблему в самые кратчайшие сроки. Разумеется, демократизация и модернизация мусульманского мира остаются желательны сами по себе, но серьезные проблемы с терроризмом в Европе пребудут независимо от изменений на Ближнем Востоке.

Реальная проблема для демократии произрастает в Европе и является ее внутренним делом. Это задача интеграции большого числа разъяренных молодых мусульман, и провести ее необходимо так, чтобы не спровоцировать еще более яростного отпора со стороны крайне правых популистов. Для этого необходимы две вещи. Во-первых, такие страны, как Голландия и Британия, должны пересмотреть свою мультикультуралистскую политику, являющуюся убежищем для радикализма, и нанести реальный удар по экстремистам. А во-вторых, им необходимо также переформулировать свои определения национальной идентичности, чтобы в них оставалось досто! йное место для людей с неевропейскими корнями.

В первом направлении подвижки уже начались. За последние месяцы Британия и Голландия, хоть и с запозданием, но признали, что прежний вариант сосуществования культур, на котором основывалась их политика, был весьма опасным и притом малопродуктивным. Либеральная толерантность в этих странах понималась не столько как уважение к правам индивида, сколько как подчеркнуто терпимое отношение к различным группам, хотя некоторые из них сами не отличаются особой толерантностью (к примеру, диктуя девушкам своей среды, с кем им не следует дружить и за кого выходить замуж). В результате ошибочно понятого уважения к другим культурам мусульманским общинам позволили самим регулировать проблемы собственного поведения. Вобщем-то, этот подход тесно связан с традиционным европейским корпоративным подходом к различным общественным организациям. В Голландии, где государство поддерживает в независимом порядке католическое, протестантское и социа! листическое направления, легко было представить себе еще один,! мусульм анский "столп общества". Однако этот столп быстро превратился в гетто, отрезанное от окружающего мира.

В Голландии за последнее время сформировалась новая политика, направленная на разрушение барьера, отделяющего мусульманское сообщество от окружающего мира. Примером может служить закон, ставящий преграды на пути импорта невест с Ближнего Востока. Британские и голландские полицейские получили новые полномочия для контроля над деятельностью религиозных проповедников и для их задержания и высылки в случае, если таковая деятельность будет сочтена провокационной. Однако за рамками остается гораздо более серьезная проблема - как сформировать такие понятия национальной идентичности, которые объединили бы граждан всех религий и этнических корней в единую демократическую культуру - примерно так, как американская идея послужила основой для объединения всех иммигрантов в едином государстве.

Убийство Ван Гога подтолкнуло голландцев к страстным и зачастую политичес! ки некорректным дебатам о том, что значит быть голландцем. Некоторые требовали от иммигрантов не только способности говорить по-голландски, но и столь глубоких познаний в голландской истории и культуре, которыми не располагают и многие коренные голландцы. Однако критерий национальной идентичности должен служить основанием для включения, а не для исключения. С другой стороны, бесконечные уступки ведут к его обесцениванию, чтобы ни говорил по этому поводу один безответственный голландский политик, Пим Фортюн, который также в 2003 году пал жертвой терроризма. Слава Богу, голландцы по крайней мере сумели прорваться сквозь удушающую завесу политической корректности, которая в большинстве остальных европейских государств не позволяет даже подступиться к обсуждению взаимосвязанных проблем национальной идентичности, культуры и иммиграции. Ведь сама постановка вопроса о национальном самосознании - это уже весьма скользкая и деликатная задача.

Многие европейцы утверждают, что а! мериканский плавильный котел нельзя перенести на европейскую з! емлю. Зд есь национальная идентичность глубоко коренится в крови, почве и общей памяти. Может быть, это и правда, но если это так, то смотрите - процент мусульман в европейском населении продолжает расти, и над европейской демократией сгущаются тучи. А поскольку главная битва с терроризмом развернулась именно на европейской земле, победы и поражения этой войны скажутся и на всем остальном мире.

Перевод А.Г.Ракина

Я с интересом ждал, как в первый раз будет праздноваться День народного единства. И очень рад, что этот дурацкий праздник не был отмечен почти никак.

Я с интересом ждал, как в первый раз будет праздноваться День народного единства. И очень рад, что этот дурацкий праздник не был отмечен почти никак. Вернее, провело его большинство из нас просто как обычный выходной день, не беря в голову всякие идеологические и политические особенности празднуемого, тем более что день выдался на удивление солнечный и теплый.

Ну да, дурацкий праздник, это уже обсуждалось достаточно много... Дурость? Так она разлита повсеместно. Например, включаю сегодня телевизор на канале "Россия". Там - передача "Клуб сенаторов", что-то про труды и дни членов Совета Федерации. В качестве музыкальной заставки - песня группы Dire Straits "Money for Nothing". Можно, конечно, предположить, что создатели этой передачи, выбрав для нее песню с названием "Деньги задаром", таким образом показали кукиш в кармане. Но, скорее всего, они просто не знают английского, а музычка - хорошая, бодрая, вполне вроде подходящая для оптимистических рассуждений про российскую политику.

Но вернусь ко Дню народного единства. Правда, начну с конца этого праздника. Иду домой около четырех дня и вижу ребят в зеленых форменных куртках с надписью САО на спине и со стремянкой. Они, переговариваясь по-чувашски, снимают со стен праздничные флаги. Возможно, в других АО Москвы флаги убирали позднее, не знаю. У меня в Северном административном округе День народного единства, иначе называющийся Днем добрых дел, закончился засветло.

И что же мы все-таки праздновали? Про причины назначения этого нового национального праздника именно на 4 ноября, про его историческую фальсифицированность и попросту опасный идиотизм этого мероприятия рассуждали очень много, повторять не буду. Но почему-то не очень было обращено внимание на семантико-политическую окраску словосочетания "народное единство".

Хорошо, праздновать можно, что ни заблагорассудится, в любой день и по любому календарю. Да и народ у нас неглупый - тут же окрестил новоназначенный праздник "Днем взятия Кремля" (по аналогии с главным национальным французским праздником Днем взятия Бастилии, что ли?) и "Днем победы Минина над Пожарским".

А уж что говорят дети, устами которых вроде бы глаголет истина, на эту тему, - однако... Накануне праздника еду в метро, рядом мальчишка лет восьми говорит маме: "У нас завтра день победы над полякскомонгольскими фашистами, да, мам?" Что мама сообщила ребенку, не знаю. Мне надо было выходить. Но "полякскомонгольские фашисты" - это многого будет стоить нашей стране, если это дитя, подросши, так и будет считать, что Россия вечно не может заняться ничем другим, кроме как находиться во вражеском обстоянии.

И все-таки назойливый вопрос: что значит "День народного единства" в современной России? На английский это переводится как Day of National Unity, на французский - Jour de l'unite nationale, похоже будет и по-итальянски, и по-испански. Немецкого я не знаю, но не думаю, что в Германии отношение к национальному единству сильно отличается от того, что происходит у соседей.
А что значит nation для жителей Европы, США и Канады? Как они (имею в виду, естественно, не тех, кто склонны жечь машины) понимают выражения I'm British, I'm Canadian, je suis canadien, je suis francais, sono italiano, Ich bin Deutch, I'm American? Для них это не что иное, как гражданство той или иной страны и добровольное принятие определенных культурных и исторических особенностей этой страны. А далее можно говорить: француз арабского происхождения, американец корейского происхождения, немец русского происхождения и так далее. Со всеми вытекающими последствиями.

Последствия могут быть разными. Например, такими, как сейчас во Франции. Выдающийся французский историк и политолог Ив Лакост, основатель журнала Herodote, еще в конце 80-х написал: "Судьба Франции в ближайшие десятилетия во многом будет определяться тем, за кого выйдут замуж юные арабки. Если за французов - очень хорошо. Если за друзей своих братьев - очень плохо". Этим юным арабкам сейчас под сорок, большинство из них вышло замуж за друзей своих братьев, ходят они в исламских платках, выросли у них ожесточенные и дезориентированные дети, и что с ними делать, никто не понимает.

Во Франции сейчас крайне невесело, и что будет дальше - не ясно. Тем не менее я не могу представить, чтобы во Франции кто-то мог поместить объявление: "Сдается квартира. Только этническим французам".

У нас такое - запросто. Посмотрите на объявления, которыми облеплены стены и фонарные столбы. "Сдаю квартиру. Только русским". "Снимем квартиру, россияне, русские". Пуще того: "Сдам квартиру лицам славянской национальности". Или: "Снимем квартиру на ваших условиях. Русская пара, бездетные, православные".

Ну и что у нас за народное единство получается, на основе чего? На основе паспорта, цвета волос и глаз, вероисповедания, того, что все граждане страны в той или иной мере владеют русским языком? Какое единство и с кем должно испытывать "лицо кавказской национальности" (будучи кем угодно - православным осетином либо мусульманином из Дагестана)?

Особенно если в этот самый День народного единства по центру Москвы от памятника Грибоедову до памятника Св. Кириллу и Мефодию (занимательный, кстати, маршрут) топает с позволения властей трехтысячная толпа с хоругвями, барабанами, выкрикивающая несомненно ксенофобские и фашистские лозунги, ничего кроме национальной розни вызвать не могущие. Показательно, что коротенький репортаж об этой мерзости по телевизору был показан всего один раз днем, а потом все главные каналы этот сюжет в эфир не выпускали. Что это? Разрешившие фашистскую демонстрацию поняли свою глупость и усовестились, или устроенное было закидыванием крючка - мол, посмотрим на реакцию?

А реакции-то и не было, в общем. Что ужасно.

Так что, может, правильно флаги у меня в САО поснимали пораньше, до наступления потемок?

Хотя кое-что вполне забавное в честь этого праздника совершено было. Например, в Нижнем поставили памятник гражданину Минину и князю Пожарскому авторства скульптора Мартоса, изготовленный скульптором Церетели. Про Церетели существует мнение, что это наш главный поп-артист, российский Энди Уорхол. Ранее оно вызывало сомнения - по той причине, что у Зураба Константиновича слишком большие индивидуальные стилевые амбиции, недопустимые для настоящего поп-артиста. Сейчас он убедительно доказал-таки, что поп-артистом является. Потому что почти стопроцентное воспроизведение им скульптуры, стоящей на Красной площади, это, по сути, то же самое, что воспроизведение Уорхолом банок супа "Campbell's". Дизайн "Campbell's" замечателен, творение Мартоса - также очень хорошо со скульптурной точки зрения. И на самом деле, недурно бы было, если бы Церетели, вместо того чтобы самому ваять невесть что, наделал как можно больше Мининых и Пожарских и поставил их в максимальном количестве точек н! а просторах нашей страны. От Чукотки до Калининграда и от Тикси до Сочи.

Такая унификация скульптурного оформления ландшафта могла бы и вправду способствовать росту народного единства.

Увидено было мной и еще кое-что интересное. Выхожу днем из дома, иду на рынок за овощами. По Дмитровскому шоссе катит белый лимузин совсем немыслимой длины, почти как два автобуса. За ним джип сопровождения, лоснящийся черный "Хаммер", весь увешанный добавочными фарами. Свадьба? Но ни на лимузине, ни на "Хаммере" нет букетов цветов и переплетенных колец. И работают ли ЗАГСы в дни государственных праздников? Зато запасное колесо на корме "Хаммера" перетянуто бело-сине-красной лентой. Может это кто-нибудь вроде Филиппа Киркорова или других наших народных звезд демонстрирует единство с россиянами?

На рынке - все как обычно. Милиционеры шугают бабушек, торгующих у выхода из метро солеными огурцами, квашеной капустой и тапинамбурами. Странная вещь - тапинамбур, не соленый огурец. Я его почему-то ни разу не пробовал и не видел, чтобы кто-то эти корнеплоды покупал. Но если ими торгуют, значит, кому-то из россиян они нужны не менее соленых огурцов. И эта плюралистическая непонятность тоже есть путь к единству.

Рынок - это место, где естественным образом создается пресловутое народное единство, потому что там, смешиваясь, представители разных народов и разных классов занимаются понятным делом, не требующим вмешательства идеологов и политтехнологов. Они всякий по-своему продают и покупают. Именно на рынке выстраиваются замысловатые, но устойчивые конфигурации экономических, политических и просто человеческих отношений.

Конечно, кто-то считает, что его обсчитали. Кто-то готов свирепствовать по поводу того, что "понаехали здесь всякие", и рассуждать о бандитских арменоджанцах и тупых молдаванах, а также на прочие подобные темы. Кто-то считает каждую копейку, кто-то деньги тратит не глядя.

Но именно на рынке лингвист услышит языки и говоры, ради изучения которых пришлось бы ехать далеко. Здесь - россияне всех видов. С младенчества говорящие на нормативном русском языке и те, кто привык к суржику. Российские корейцы, карелы, татары, представители десятков народов Кавказа, башкиры с медом и вепсы с клюквой.

Но не только. В рыночном единстве участвуют представители бывшего СССР и приезжие из "дальнего Зарубежья" - китайцы, вьетнамцы, вдруг можно услышать итальянскую, французскую, арабскую, а то и немецкую речь. Потому что даже лощеный немецкий юберзетцер, если не совсем дурак, понимает, что пряности надо покупать у таджиков, а не в "Стокмане", а зелень - у армян и азербайджанцев, но не в "Фошоне". Вкуснее и дешевле станет.

Правда, нет на рынке представителей арктических народов и маловато калмыков. Когда на рынке появятся вяленая оленина и юкола, а вместо протестантской новозеландской мороженой баранины будет буддийская парная ягнятина, - народное рыночное единство окажется еще ближе.

Но и сейчас хорошо, намного лучше, чем с ребятами, орущими "Русские, встаньте с колен!!!", под барабанную дробь марширующими по московским бульварам.

Например. У входа на рынок, совершенно не смущаясь прохожих, лежит дворняга и самозабвенно грызет здоровенную мозговую кость. На шее у собаки - завязанная кокетливым бантом триколорная лента, такая же, как на "Хаммере". Люди идут мимо, улыбаются, и никто ей по ребрам башмаком не бьет.

Глумление над символами российской государственности? Совсем нет. Потому что эта псина - такой же житель нашей страны, как все мы. Про ее народность, а тем более гражданство, естественно, рассуждать еще труднее, чем насчет того, как избегнуть розни между чеченским боевиком и русским контрактником. Хотя бы потому, что боевик и контрактник способны хоть что-то сообщить по поводу народности и единства, а собака с трехцветным украшением - бессловесна.

Но, убежден, она имеет на это самое народное единство не меньше права, чем президент РФ, патриарх, вы и я.

А посмотрев на чувашей, снимавших флаги, подойдя ближе к дому, я увидел, как милиционеры разбирались с совершенно пьяным мужчиной, говорившим с молдавским акцентом. Они от него требовали регистрацию, а он им объяснял, что "праздную Минин-Пожарский!" И они ему не стали бить башмаками по ребрам, забирать деньги или тащить в участок.

Они его отпустили. И это хорошо. Это было проявлением народного единства и добрым делом.

Полупрофессиональные русские с ужасом будут смотреть на тех, кто осуществит сегрегацию по "индейским" понятиям и вернет русским их жизненное пространство. Так, как это делают сегодня французские "дикари".

Движущей силой туземной революции во Франции стали потомки иммигрантов, которые, по версии натуральных граждан Республики, так и остались дикарями. Между прочим, предположение о том, что мы имеем дело с революцией, которую вершат дикари, имеет под собой основание. Ночные вакханалии уже потому окрестили революционными, что происходят они не где-нибудь, а в стране - законодательнице революционных мод. Сделан шаг к легитимации революции нового типа, субъектами которой становятся силы, далеко не самые прогрессивные на взгляд некогда просвещенного разума. И не важно, победит сегодня эта постреволюция или нет. Здесь имеет значение сам факт, свидетельствующий о грядущем торжестве смердящей черни. Уже с нечеловеческим напряжением заработал в женевской пивной могучий мозг чернокожего Ленина, а где-то в Вене, оберегая себя от окружающей мерзости намазом, пишет смуглолицый Сталин эпохальное "Ислам и национальный вопрос".

Дети! и внуки иммигрантов, этих бессловесных тварей, бравшихся за любую работу, терпевших унижение и обман, почитавших за великое счастье занять зарезервированное для них место на дне социальной машины Республики, подняли бунт, беспощадный и бессмысленный. Последнее - принципиально важно, ибо многоголосый хор паразитов от социальных наук уже затрезвонил о беспорядках, направленных "против убожества "парижских пригородов". Это действительно бунт дикарей против варваров; французских "индейцев" против французских "ковбоев". Пусть социальной похлебкой кормят своих соплеменников шираки и вильпены - это их работа. А нам негоже бояться уколов их грязных зубочисток, поэтому мы будем и дальше размышлять о революции нового типа.

Клятые дикари, терроризирующие молчаливое большинство Франции, наконец продемонстрировали Европе, что такое революция зрелищ, а не смысл! ов; знаков, а не лозунгов. Игры в симулятивные революции закон! чились п одлинной революцией. Суть которой (если пользоваться в качестве рабочего языка современной философской феней, рожденной во Франции) заключается в том, что массы переводят "артикулированные дискурсы в плоскость иррационального и безосновного" (Бодрийар). Эта туземная революция плоть от плоти европейская, аутентичная природе "среднего буржуа". Здесь не работает апелляция к внешним силам (т.е. "наколотые апельсины"). Механизмы происходящего не реконструируются языком обветшалой "легальной политики". Никаких классовых интересов - только витализм, зубами вгрызающийся в глотку старого мира, когтями цепляющийся за забрезжившую надежду на мир новый.

Отсутствие "разумной воли" у бунтующих дезориентирует массы обывателей, а горящие автомобили не столько будоражат их воображение, сколько пугают возможной осмысленностью в действиях туземцев. Поэтому жест Саркози с его "мразью" был истолкован как ошибк! а, таящая в себе угрозу обнаружить и маркировать то, что должно оставаться в статусе иррационального. С мразью можно и даже должно разговаривать - на чем, собственно, и настаивают многочисленные кон-бендиты. С дикарями же диалог невозможен, и тем же кон-бендитам это хорошо известно. Вопрос только в том, кто здесь мразь, а кто француз.

Вальяжные и раздобревшие герои 1968 года в ужасе поспешили закрыть тему революции. В самом деле, что может быть общего между революцией интеллектуалов и революцией "подонков" и "отбросов"? Те, кто некогда мочились в аудиториях Сорбонны и "выплескивали вместе с водой родителей", сегодня с видом знатоков призывают к переговорам с "индейцами". Они думают, что имеют дело с такими же, как и они сами, варварами, которые жалуются на нехватку секса и травки и которых можно прельстить местами в Европарламенте. Между тем туземцы очень далеки от того, чтобы задаваться целью раздвинуть границы св! оего политического и культурного пространства. Их не волнует п! арижская сегрегация, они хотят очистить свое пространство от омерзения пространства натуралов, остановить соседа по школьное парте - бестолкового смуглого очкарика, зубрящего школьный урок, чтобы по прошествии времени стать белым воротничком.

Менталитуха интеллектуала неизбежно стремится втиснуть смысл происходящего в плоскость тривиального политического действа, ориентированного на демонстрацию требований. Но дикарь, поджигающий лавку и автомобиль своего же кровного брата, ставшего в третьем поколении веселым молочником, политикой не занимается. Он не желает говорить ни с интеллектуалом, ни с Республикой. Необразованный, грубый вахлак обращается столь причудливым способом к своему роду-племени. Поэтому остальная Франция не очень-то желает предоставлять внутреннему министру карт-бланш на контрстратегию, т.е. на борьбу с мразью. Ведь последнее означает не что иное, как признание за дикарем статуса - хоть и мрази, но своей, французской мрази. О! днако эмоция масс заряжена на разрушение, на сопротивление всякой осмысленности. Для натурализированной Франции, республики Революций, возрождающейся из черномазого гетто, бессмысленный бунт милей симулятивной революции "по правилам". Конечно, это бунт дикарей, осознавших наконец себя французами, но при этом не желающих уподобляться варварству "представителей большинства". Они меньшинство - и в этом качестве строят стену между собой и натуралами.

Враг наукоубийственной пошлости, ректор Саламанки (известного всему миру оплота невежества) Мигель де Унамуно, назвал революцию "дочерью Ренессанса и Реформации". Она принесла с собой "некую новую Инквизицию. Инквизицию науки и культуры, которая в качестве своего оружия использует насмешку и презрение по отношению к тем, кто не подчиняется ее ортодоксии"¹. В наше время уже "индейские" революционеры смеются над Ф! ранцией, этим оплотом революционной инквизиции. Что может эта ! инквизиц ия, если она осмеяна теми, кто уже не мыслит себя в границах ее рациональности? По всей видимости, она бессильна.

Но, конечно, бессильна не в том смысле, что у современной Франции нет инструментов для подавления стихии. Инструменты есть - нет субъекта. Бессилие заключается в невозможности промыслить реалистичную модель пространственной сегрегации без того, чтобы не пожертвовать натурализированным "индейцем". Саркози уже потребовал выслать всех черномазых к чертовой матери в Тунис и Мавританию.

Но "индеец" не боится варваров от инквизиции еще и потому, что он внутренне смеется над самим собой. Он презирает свое наличное состояние, не ценит дарованных благ животного существования, не желает идти в ногу со временем. Ему надо поглупеть и не надо умничать. Эти непонятные тинейджеры-туземцы совсем не страшны. Кажется, вялая реакция французского общества на происходящее говорит о готовности п! ринять революцию. Вот если бы туземцы совершили какой-нибудь теракт - тогда Франция встала бы на уши и раздавила гадину в два счета. Ведь цивилизация не столь сентиментальна, как о ней привыкли думать массы. Но где же он, французский "правый марш"?

Шагающая по Европе туземная революция забредет и в Россию. Она совершится даже раньше, чем думают многие. У нас еще нет гетто и дикарей в третьем поколении. Но рядом с нами живет и чумазый узбек на лужковской стройке, бывший некогда инженером, и таджик-учитель, охраняющий покой на даче пройдохи-чинуши, и азербайджанец-геолог, разведчик нефти, в загаженной шаверме... Все это - гордые люди русского мира. И они не будут трогать зарвавшихся выродков, шагающих по городу под барабанную дробь. Они будут громить хаты и машины собственных выскочек, возжелавших подражать этим варварам.

Грузин в тигровой шкуре придет с кинжалом к своему соплеменнику, что приторговывает паленым киндзмараули. Чеченец выстрелит из ! гранатомета по сверкающим жратвой витринам чеченского Макдонал! дса. Азе рбайджанец собственными руками придушит юного соплеменника - насильника русской девочки. И когда Москва будет охвачена очистительным пламенем горящих иномарок и бутиков, пухлый матрешечник, шагающий ныне во главе полупрофессиональных русских, с ужасом будет смотреть на тех, кто осуществит сегрегацию по "индейским" понятиям и вернет русским их жизненное пространство. Так, как это делают сегодня французские "дикари".

Примечания:

¹ Унамуно Мигель де. О трагическом чувстве жизни. - Киев, 1996. - С. 277-278.