Книжные новости в Русском Журнале / Шведская полка

Выпуск подготовил Роман Ганжа

• Амели Нотомб. Страх и трепет
• Фернандо Аррабаль. Красная мадонна
• Жак Шессе. Исповедь пастора Бюрга
• Сэмюэль Беккет. Мерфи
• Уильям Фолкнер. Пилон

---

Амели Нотомб. Страх и трепет: Роман / Пер. с фр. Н.Поповой, И.Попова. - М.: Наталья Попова, Кстати, 2002. - 191 с. Тираж 5000 экз. ISBN 5-88113-011-1

• Зина Зогар: "Амели Нотомб пишет синей ручкой в ученической тетрадке. Амели Нотомб смотрит по телевизору MTV. Амели Нотомб слушает Шуберта, Бьерк и Тори Амос. Амели Нотомб читает Ницше, Дидро, Сервантеса и Танизаки. Амели Нотомб читают в 20 странах мира. Последний ее роман не мог не стать бестселлером. Роман, за который в 1999 г. Французская Академия присудила Амели Нотомб Гран-при. "Stupeur et tremblements". "Страх и трепет". Три часа безотрывного чтения. Или около того".

Энергозатратность - 800 кДж. Или около того. "Вечный конфликт: Восток и Запад", - обещают издатели. Как правило, Запад - это разум, логика, здравый смысл. Восток - интуиция, созерцание, синестезия. У Амели Нотомб - все наоборот. Чем занимается сотрудник крупнейшей японской корпорации "Юмимото" Амели-сан в рабочее время? Она "фантазирует", придумывает себе словесные игры в стиле "глокой куздры" ("И пусть застрелится Аристотель!"), "замирает от восторга" при виде "прекрасной" Фубуки Мори, "влюбляется", предается "воспоминаниям" о сказочном японском детстве. Она оказывается неспособной не только к элементарным операциям с числами, но и вообще к любой деятельности, предполагающей достижение вполне определенного результата, правильность которого поддается проверке точными аналитическими методами. Ее не заботят "правила", "расчет", "стратегия поведения". Ее мозг - не инструмент, но своеобразный театр памяти и воображения, и работает он только в условиях "свободы",! производя не "результаты", а "сцены": "жалость", "разочарование", "сладостное отупение", "раскаяние", "оторопь", "отчаяние", "неожиданная веселость".

Вот одна из самых грандиозных и пышных постановок. "И тут случилось чудо: мой дух вырвался из оков реальности <...> Я возвышалась над миром. Я чувствовала себя Богом. И выбросила из окна свое тело, чтобы оно не мешало духу <...> Фубуки, я - Бог. Даже если ты не веришь в меня, я - Бог. Да, ты командуешь мною, но это ничего не значит. Это я царю над миром. Но меня интересует не власть. Царить - это больше, чем властвовать <...> Слава - вот что самое прекрасное. Слышишь, как ангелы трубят в мою честь? <...> я - Христос, распятый среди компьютеров".

Безупречная рациональность Фубуки, точность ее жестов и безошибочность интонаций, строгая выверенность жизненного пути. Недопустимость "чувств", запрет на "счастье" и "мечту". Казалось бы - нерасторжимая связь с "реальностью", геометрическая доказательность поведенческих постулатов. Однако в столкновении с театром Амели "разум" Фубуки обнаруживает свою искусственность. Это всего лишь произведение искусства, пусть и прекрасное. Спектакль, где с утра до вечера разыгрывается одна и та же сцена, звучит один и тот же монолог. И - бесконечно разнообразный репертуар Амели, ее способность исполнять любую партию, "от Бога до мадам Пипи". Сыграть с Фубуки в поддавки: блестяще изобразив "страх и трепет" униженного подчиненного, выманить устрицу из раковины, извлечь из монотонной шарманки "разума" тайную ноту желания...

Изощренная сценография Амели - это одна из последних глав истории западного рацио. В этих финальных главах несокрушимая некогда твердыня размывается грунтовыми водами "бессознательного", раскалывается бешеными молниями "воображения", рассыпается разноцветными стеклышками "литературы". Правила для руководства ума, универсальный язык, предустановленная гармония, - все это теперь не более чем грезы, навеянные назойливым жужжанием мух в жаркий летний полдень.

• Метафизика труб

---

Фернандо Аррабаль. Красная мадонна: Роман / Пер. с фр. Н.Хотинской. - М.: Текст, 2002. - 204 с. Тираж 5000 экз. ISBN 5-7516-0292-7

• Анна Остерман: ""Красная мадонна" - роман, построенный на христианских аллюзиях и сектантском мироощущении. Это лихорадочный бред, рассказанный языком аллегорий и символов в духе философских трактатов Средневековья. В основе романа - реальный уголовный процесс, в 1935 году потрясший Испанию: женщина убила собственную дочь, а после невнятно объясняла, что она готовила девочку с самого рождения к некой великой миссии, а та отказалась ее исполнять. Аррабаль решается писать роман от первого лица - от лица той, кого он называет Красной мадонной. В отличие от евангельской мадонны героиня Аррабаля сама проливает кровь и совершает жертвоприношение - но не ради спасения человечества, а ради поиска философского камня".
• Павел Соболев: ""Красная Мадонна" - монолог женщины, которой было знамение: родить дочь и воспитать из нее сверхчеловека. Дочь довести до конца свою миссию оказывается не в состоянии и мать ее убивает. Это так, тезисно. Тут и мнений двух быть не может: все, что будет писаться в России в ближайшее время об этой книге, не обойдется без сравнений с Зюскиндом <...> Как ни будь для современных оккультистов и каббалистов пленительна история о замешанном на алхимическом сырье детоубийстве, страницы с 10-ой эти люди перестанут дочитывать главы до конца. Верный знак того, что книжка скоро вообще будет отложена в сторону. Содержание этих промежуточных эндшпилей - слишком сильная для почитателей Зюскинда абстракция".

На самом-то деле почва для сравнения "Красной мадонны" и "Парфюмера" и впрямь имеется, помимо банального "кто круче". Речь вот о чем. В романе Зюскинда подробно описывается технология парфюмерного дела - перегонка, мацерация, промывание и анфлераж... По мнению Ханса Риндисбахера, перегонка - это процесс метафорический (извлечение чистой сущности), остальные процедуры подобны метонимии (переход сущности в другую субстанцию). Но, добавим, в обоих случаях сама сущность - аромат - остается неизменной. Поэтому все названные процедуры являются аналитическими. Они не претендуют на получение нового качества: природа задействованных субстанций не трансформируется. Более того, описание этих процедур в романе может служить моделью "коммуникации": некая информация ("идеи") распространяется подобно аромату: она либо каузально связана с означающим (так, содержание понятия "запах аммиака" может быть задано точно,! то есть идея легко поддается извлечению из субстанции языка), либо нуждается в интерпретации, то есть переносе в другую словесную оболочку (как передать смысл слов "запах женщины" или "запах денег"?). Стремлению Гренуя извлечь ароматическую эссенцию из тел юных девственниц (мы знаем, что ему это удалось) соответствует стремление литературного языка к аналитичности, к абсолютной прозрачности. Мораль: выражая и сообщая идеи, литератор превращается в убийцу.

Фернандо Аррабаль описывает на первый взгляд схожую с парфюмерной технологию алхимического Делания (Opus). Но только на первый взгляд. Ее главное отличие - принципиальная неаналитичность. Вот некоторые фрагменты процесса: "Ты научишься извлекать чистый свет, думала я, и пронесешь его над зримым миром, чтобы достичь подлинной сублимации <...> Семи лет от роду ты получила первую квинтэссенцию. С каким восторгом смотрела я, как металл в горниле разлагался на элементы по всем законам Великого Творения! Ты без всяких объяснений поняла, что эта трансмутация коренным образом отличается от похожих реакций, которые показывал тебе твой учитель химии <...> ты овладела искусством выделять в горниле пламя духа и материализовывать его в соль. С какой точностью осуществляла ты соединение чистого огня - сути незримой глазу серы - с ртутью, скрытой в рудах и несовершенных металлах! Как умело искала небесный свет, рассеянный во мраке вещества! <...> Ты отделяла землю от огня, летучее от! твердого <...> Ты разлагала, не разрушая. Свойства высших веществ, как и свойства низших, ты равно обращала на пользу <...> Ты открыла тайну природы - бессмертный, все связывающий огонь. Этим священным огнем ты могла произвести любые метаморфозы вещества <...> Ты выделила философскую ртуть, осадив чистую серу на дно перегонного куба <...> Десять лет у тебя ушло, чтобы получить золото из серы, и двадцать семь дней - чтобы получить ртуть из свинца <...> В горниле ты превратила ртуть в серу, серу в эликсир, а эликсир в венец мудрости. Эта тройная трансмутация подтвердила верность тайного знания, которое я преподала тебе".

Итак. 1) Перечисленные субстанции - огонь, земля, вода, соль, сера, ртуть, золото, - это субстанции бестелесные, невидимые. Их наличие или отсутствие нельзя установить посредством обычных химических реакций. 2) Их природа подвержена изменению, трансмутации. 3) Нельзя точно сказать, где, в каком "месте" происходит трансмутация. Другими словами, она происходит одновременно и в алхимической печи, и в самих героях. 4) Главные герои образуют алхимическую Четверицу, то есть в совокупности символизируют амбивалентную трансформирующую(ся) субстанцию, prima materia, которая должна сублимироваться в Целостность, lapis. Суть этой сублимации - слияние противоположностей. Так, мертвое становится живым, живое - мертвым. Смертельно больной Абеляр выздоравливает, полный жизни Шевалье умирает. Смерть Вулкасаис - вовсе не результат того, что она отказалась завершить свою "миссию". Да и как могло бы выглядеть такое "завершение"? Поточное производство философского камня? В том-то и дело, что! подлинная сублимация - это отрицание статичной качественности. Opus не будет завершен, пока остается живое, не ставшее мертвым, и мертвое, не воскресшее к новой, преображенной жизни. Другими словами, текст не превратится в литературу до тех пор, пока оперирует готовыми фигурами и смыслами, даже если он достиг в этом совершенства.

---

Жак Шессе. Исповедь пастора Бюрга. Сон о Вольтере: Повести / Пер. с фр. И.Волевич, Н.Хотинской. - М.: Текст, 2002. - 187 с. Тираж 3000 экз. ISBN 5-7516-0305-2

"Исповедь пастора Бюрга" (1967) - одна из ранних, а "Сон о Вольтере" (1995) - одна из поздних повестей швейцарского прозаика Жака Шессе (1934). Ранняя повесть повествует о том, как некий пастор вырос из коротких штанишек догматического кальвинизма и сподобился религии экстаза и парадокса. До преображения пастор был просто чудовищем: "я люблю иерархические лестницы, правильные построения, послушные механизмы, симметрию, тщательно разработанную тактику, синтаксические конструкции, шифры, метрику, строгую архитектонику. Торжество Бога видится мне в этих чистых структурах. Я всегда испытывал (испытываю и сейчас) какое-то ревнивое пристрастие к авторитарным режимам, ибо вдохновенная суровость любой диктатуры кажется мне продиктованной неким сводом непререкаемых законов, обладающим неизъяснимо притягательной силой. Государство, управляемое твердой рукой, подобно строгой и прекрасной поэзии. Вот почему плаха, пытки, костер палача и самые кровавые репрессии всегда представляли! сь мне законными орудиями власти, как бы ее естественным продолжением". Преступная любовь к юной прихожанке полностью изменяет природу пастора. Женевьева зачинает, но детский организм не справляется с непосильной ношей. Смерть возлюбленной приводит беднягу в состояние мистического исступления.

"Сон о Вольтере" гораздо изощреннее и тоньше. Сюжет: на исходе жизни некий Жан де Ватвиль вспоминает (возможно, это всего лишь "греза" или "сон"), как в юности (1761) он был изгнан неким Клавелем из замка в Усьере (неподалеку от Лозанны), где он проживал на правах приемного сына, после одного скандального случая, связанного с гостившем там Вольтером (Жан заподозрил его в любовной связи с проживавшей в замке на правах воспитанницы мадемуазель Од). Как вы успели заметить, здесь обыгрывается сюжет вольтеровского "Кандида". Кандид, уличенный в ухаживаниях за барышней Кунигундой, изгоняется из замка барона. Последующие события служат ироническим комментарием к постулату Лейбница о наилучшем из возможных миров и принципу достаточного основания. Итак, на дворе - Век Разума.

Но вот оказывается, что "обычное" и "повседневное" представляется Жану, одному из обитателей этого прекрасного и гармоничного мира, не более чем театральной декорацией, за которой кроется тайное, неведомое, непостижимое, темная угроза, бездонная пропасть. "Что такое реальность? Я признаю ее, ощущаю, испытываю, но в то же время не уверен ни в одном элементе из тех, что составляют ее. Может быть, я грежу?". Естественная история оборачивается поэзией, ученый доктор медицины по своему мироощущению - трагик, упивающийся победным шествием Зла, мадемуазель Од, сама "разумность", предается тайному ночному разврату. "Как будто мир - это ложная простота, условный код, явная, общепринятая система знаков, и зеркало, в коем мы рассматриваем его, отражает в первую очередь лишь притворство. И только затем, когда копнешь поглубже, душе открываются такие мрачные бездны, что она замирает в изумлении и ужасе".

Вот Казанова, одно только слово которого ("Господин Вольтер? Великий Вольтер? Vanitas vanitatum") "безжалостно и грубо стирает позолоту лжи с окружающей действительности". Вот Руссо - отвратительный персонаж, "восторженный, чувствительный - и лживый". А вот и сам Вольтер - он только и делает, что "играет". Но так ли уж плоха эта игра? Игра, логикой "грезы" побеждающая логику "разума" вместе с его напыщенным лицемерием? Жан, проживший жизнь и "грезящий" о блестящем комедианте Вольтере, знает абсолютно точно, что эта "греза" - единственное его подлинное переживание. "Странный сон, способный затуманить целый век, Бога, потрясения и перипетии мира и оставить от всего этого один лишь тот былой, поблекший сезон, заставив меня вновь пережить его так, словно мне никогда не суждено умереть!" Разум оказывается лишь частным, завуалированным случаем игры, грезы, сна. А слепящие огни достоверности - лишь искаженным отражением слабого, неровного, но зато неп! одвластного времени и смерти мерцания памяти.

• Людоед

---

Сэмюэль Беккет. Мерфи: Роман / Пер. с англ. М.Кореневой. - М.: Текст, 2002. - 282 с. Тираж 3500 экз. ISBN 5-7516-0306-0

• И.Кабанова: "Роман "Мерфи" создавался на протяжении 1935 года в Лондоне и был закончен в начале 1936 в Дублине. Усложненный текст, предполагающий в читателе разностороннюю эрудицию, знакомство с древними и новыми языками, авторский интерес к личности, к микрокосму, отсутствие внешней описательности, предпочтение интуиции разуму - все это делало роман странным и несвоевременным на общем фоне политизированной английской литературы тридцатых годов. Неудивительно, что за два года от рукописи отказалось сорок два издательства, скорее удивительно, что в 1938 году лондонское издательство "Раутледж" выпустило роман тиражом 1500 экземпляров. Легенда о том, что нераспроданное первое издание "Мерфи" сгорело на складе при бомбардировках Лондона в 1940 году, всего лишь легенда по образцу истории "Моби Дика". На деле роман расходился неплохо и даже стал культовым романом в определенных кругах. Джойс лю! бил декламировать вслух заключительную сцену двенадцатой части романа, где земные останки героя исчезают в грязи лондонской пивной, а Айрис Мердок упомянула "Мерфи" среди немногих вещей, принадлежащих Джейку Донагью, герою ее первого романа "Под сетью" (1954). В 1951 году Беккет выпустил перевод романа на французский язык. Успех был значительно скромнее - из трехтысячного тиража разошлось всего 95 экземпляров".
• Алексей Шведов: "Мерфи, главный герой книги, пытается обрести душевный покой, но никак не может. Ему постоянно что-то мешает: то он сам, то влюбленные в него женщины. Попытки убежать от самого себя и окружающего мира приводят к тому, что все, наоборот, начинают его искать, всем он зачем-то нужен: начиная от бывшей любовницы и заканчивая бывшим духовным учителем Ниери, влюбленным в эту самую бывшую любовницу на пару с еще одним своим бывшим "учеником", Вайли, который, кстати, тоже вместе с ними ищет Мерфи, но, правда, всеми ими движут в этом деле разные интересы".

Мерфи, этот "гигантский сгусток аполлонического бессилия", "один из избранных, которым требуется, чтобы все было похоже на что-то еще", Мерфи, который полагает, что "тьмы, равной его собственной тьме, не существует", Мерфи, который приостанавливает "жуткое истечение своего бытия в делание", Мерфи, который отключает мозг от "грубых, назойливых посягательств ощущения и рефлексии", Мерфи, избавившийся от знания. Мерфи и его разум. "Разум Мерфи составляет в конечном счете основное содержание этих заметок". Разум Мерфи, если верить сведениям, предоставленным неким С.Беккетом, - это точь-в-точь лейбницевская монада, вплоть до деталей. А через несколько абзацев - уже вовсе и не монада, а декартова земляная статуя, только почему-то лишенная шишковидной железы. Ну а тут уже недалеко и до Спинозы, который (впрочем, как и Декарт на самом-то деле) признавал только одну Субстанцию (некоего Бога). Монада Мерфи обнаруживает другие дружественные ! монады в психиатрической лечебнице: "Таким образом, было необходимо, чтобы каждый час, проведенный в палатах, усиливал, наряду с его уважением к пациентам, его отвращение к предписываемому учебником отношению к ним, тому самодовольному научному концептуализму, для которого контакт с действительностью внешнего мира - это показатель душевного здоровья. Каждый час и усиливал". Если бы разум Мерфи был кассовым аппаратом, подсчитывающим сумму текущих фактов... Но это не кассовый аппарат, то есть не инструмент, а "место", "убежище", в котором Мерфи испытывает "уникальные наслаждения". Испытывать которые ему помогают кресло-качалка и восхитительные камеры с мягкой обивкой. "Помещение, подобно монаде, было без окон". Где, как не здесь, можно наилучшим из всех возможных способов воздать должное наилучшему из всех возможных миров? Мерфи бы и дальше так наслаждался, если бы не парадоксы монадологии и тупики солипсизма. Короче, он вдруг столкнулся с Другим, в самом факте ! существования которого обнаружил убедительнейшее доказательство собств енного несуществования. А потому все то, что было сказано о некоем "разуме", условимся считать чистейшей воды вымыслом. И дело с концом.

• Никчемные тексты

---

Уильям Фолкнер. Пилон: Роман / Пер. с англ. Л.Мотылева. - М.: Текст, 2002. - 365 с. Тираж 5000 экз. ISBN 5-7516-0307-9

Пилон - это в данном случае вышка, которая служит концом (или, с другой стороны, началом) отрезка воздушной гонки. Стало быть, "Пилон" (1935, на русском выходит впервые) - это о воздушных гонщиках. Сюжет: на воздушном празднике в честь открытия аэропорта Нью-Валуа (это так в романе называется Нью-Орлеан) репортер местной газеты встречает шведскую семью, состоящую из пилота, парашютиста, дамы, маленького сына дамы и пилота и/или парашютиста, и механика (он не в счет). То, что с репортером произошло потом, можно передать одним словом "наваждение". В 1935 году такой расклад, вероятно, и впрямь возбуждал. В романе неоднократно подчеркивается "иррациональность" происходящего и действующих лиц. Короче, пилот гробит свой аэроплан, и репортер помогает в срочном порядке (завтра гонки, приз немаленький, срочно нужны деньги) достать другой. Который оказывается дефектным. Из-за чего пилот гибнет. Дама обвиняет репортера. Организм репортера от стресса долго не может принимать спиртног! о, но в конце концов ситуация выправляется. Репортер снова много пьет.

Не могу не процитировать следующий отрывок. "Шофер опять стал смотреть вперед; мимо мелькали стрелки одностороннего движения по узким улицам старого, стесненного города, а он, казалось, все устраивался, все располагал поудобнее конечности для долгого пути. Но вскоре старый квартал сменился расползающимися и неказистыми окраинами, по большей части не освещенными сейчас, и такси поехало быстрей; вскоре улица распрямилась и превратилась в ленточно-прямую дорогу, проложенную по земноводной равнине, и машина уже мчалась очень быстро, и теперь возникла иллюзия, ощущение подвешенности в маленьком воздухонепроницаемом стеклянном ящичке, стремительно влекомом парой слабеньких световых тяжей сквозь безмолвно и глухо несущуюся безмерность пространства. Оглядываясь, репортер по-прежнему мог видеть город, сияние его, все на том же расстоянии; с какой бы ужасающей скоростью и в каком бы одиночестве он ни перемещался, город параллельно ему перемещался тоже. Вырваться было нельзя; сим! волический и всеобъемлющий, город ширью своей превосходил все измеряемые галлонами бензина расстояния, охватывая все часами ли, солнцем ли обусловленные пункты назначения. Он пребудет вовеки - неизбывный запах кофейно-сахарно-конопляно потеющих медленных железных посудин поверх вилкообразно ветвящейся неспешной бурой воды, и отсечена, отсечена, отсечена вся предельная синь широт и горизонтов; полноводные от горячего дождя канавы, косами заплетающие головы съеденных креветок; десять тысяч неотвратимых утр, когда десять тысяч качающихся эпифитов пунктирно подпирают мягкое гнилостное парение потеющего кирпича и десять тысяч пар коричневых, носками наружу, наемных Леонориных ступней тигрово расчерчены перемирием с непобедимым солнцем при посредничестве жалюзи; жидкий черный кофе, несметная тушеная рыба в океане масла - завтра, завтра, завтра; не только не надеяться - даже не ждать; просто существовать, терпеть".

В предыдущих выпусках

• Михаил Гробман. Левиафан
• Виолетта Гудкова. Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд
• Д.В.Токарев. Курс на худшее
• Жаклин Шенье-Жандрон. Сюрреализм
• Доминика Мишель. Ватель и рождение гастрономии
• Орхан Памук. Меня зовут Красный
• Гай Давенпорт. Изобретение фотографии в Толедо
• Уильям Гибсон, Брюс Стерлинг. Машина различий
• Кен Кизи. Песня моряка
• Рю Мураками. 69

Сводный каталог "Шведской лавки"