Книжные новости в Русском Журнале Круг чтения

Мартовский номер журнала "Октябрь", апрельский - "Иностранной литературы" и майский - "Знамени".

Представляя мартовский номер "Октября", мы хотим познакомить нашего читателя еще и с той формой представления своих журнальных книжек в Интернете, к которым переходит в этом году редакция √ мы используем здесь выдержки из подробного Анонса номера, которые составляет Афанасий Мамедов.

Итак "Октябрь" # 3:

Михаил Тарковский. Кондромо. Повесть. (Тарковский - писатель дарования редкого. Читаешь и понимаешь √ только он и  в состоянии пойти сегодня путем Константина Паустовского и Юрия Казакова. Язык необыкновенно хорош. От других вещей Тарковского "Кондромо" отличает, во-первых, оригинальность, во-вторых, написана  повесть у того самого последнего предела, за которым проза (не только "Кондромо", любая другая, другого автора) начинает рассыпаться. "Кондрамо", к счастью писателя и его поклонников, удерживается на самом краю. Что ж, стояние над пропастью √ тоже опыт. Будем надеяться, что утверждение, будто первым читателем произведения является сам автор, верно хотя бы до некоторой степени.)

Продолжается публикация фрагментов романа Вацлава Михальского Весна в Карфагене. Роман.

Новый рассказ Юрия Петкевича "Ччь" (Молодой, чуть чудаковытый художник приезжает в Ленинград поступать в художественное училище. Раннее утро. Площадь Витебского вокзала (деталь, тут же напоминающая о "витебской школе", благодаря ей как-то сразу веришь в даровитость юного живописца). Ноги сами приводят его в Эрмитаж. "Чтобы не пропал зря рубль, целый день провел в музее". Переночевал на вокзале. Наутро отправился поступать." ┘я несмело постучал и вошел с рулоном холстов и папкой с рисунками. Прямо на полу стал их раскладывать". Главный из комиссии, объявляя милого чудака допущенным к экзаменам, вдруг неожиданно для всех заинтересовался портретом его бабушки: "Очень красивая у вас бабушка. Она жива?"  "Нет умерла, - вздыхаю, - но еще жив дедушка".
Рассказ  "Ччь" -  бесспорная удача Ю. Петкевича. Тонкий, пластичный, с чувством юмора и с той самой едва уловимой грустинкой по уходящему от нас мгновению, которую я так люблю и так ценю в прозе этого автора.)

Два рассказа Андрея Кучаева (Если не Александерплац, естественно, Курфюстендамм. Берлин. Тридцатые. В.Набоков. Фильм "Кабаре", снятый по новеллам Кристофера Ишервуда. Вообще эпоха восстанавливается достаточно быстро благодаря эксгибиционистским наклонностям фашизма.

Стихи.

(После эффектной публикации целой книги Виславы Шимборской в переводе Асара Эппеля во втором номере "Октябрь", видимо, решил обороты не сбавлять и в третьем напечатал аж двух поэтов. Настоящих. Больших по гамбургскому счету. Я имею в виду  Ирину Ермакову и Дмитрия Полищука. Их замечательные стихи, к сожалению, замеченные относительно недавно, сегодня требуют глубокого осмысления, педантичного разбора (скорее для нас, чем для них), который я при всем желании осилить не смогу ни в формате "электронки", ни в каком-либо другом. Могу лишь сообщить, что о последней книге Дмитрия Полищука "Гипогриф" написал рецензию Павел Белицкий в "Новом мире", об Ирине Ермаковой, см. "Новый мир" #2, 2003, моя рецензия в "Дружбе народов" лишь знакомит с поэтом, других задач перед собой не ставил).

Эссе Владимира Кантора "Санкт-Петербург: Русская империя против русского хаоса". (  Вы за кого, за Москву или за Петербург? Я за Кантора. А еще за Крым, без которого Петербург не Петербург, Россия не Россия.
    "Кто только ни ругал Петербург! От первых противников Петра до Мицкевича, славянофилов, Достоевского и Шпенглера. О сегодняшних неославянофилах не говорю, их обвинения не более чем повторы давно спетого. Любопытно, что почвенники российские и почвенники западные совпадали в неприятии римского пути России, назвав его ложным развитием или, если воспользоваться термином Шпенглера, "псевдоморфозом". Для немецкого культурфилософа ненависть к России подсказывает и ненависть к Петербургу как к бесплодной попытке слабой и дикой расы выйти из самой природой очерченного ей круга примитивности".)

В "Путевом журнале" - "О сеньоре Красная Борода, рыцаре, влекомом сокровищем, но не обретшем оное" Гелы Гриневой (Андрей Балдин так хорошо представил Гелу Гриневу и ее труд, что мне ничего не остается, как с чистым сердцем умыть руки.
    "Гела Гринева, медиевист, эссеист, художник, в своем исследовании Средневековья полагает паломничество понятием ключевым. Исследование многолетнее, явленное во многих публикациях, зарисовках и чертежах. Центральная тема √ формирование образа Бога в творчестве западноевропейского Средневековья, от момента Миллениума, от эпохи Крестовых походов до "осени" готики".
    "Рим встретил своего государя как всегда неприветливо √ мятежом. Немецкие войска заняли центр города, окружили собор Св. Петра. Когда прибыл папа (тоже изрядно напуганный и неистовством римлян и немецким присутствием, весьма смахивающим на оккупацию и не делающим папе чести в глазах земляков), произошел досадный казус. Фридрих отказался придержать стремя понтифика. Свита убеждала его, что это √ вековая формальность. Сцена ожидания на коне досадно и комически затягивалась, Фридрих два раза подходил, но┘")

В рубрике "Метафизика быта" помещен текст Анатолия Наймана и Галины Наринскойя. Процесс еды и бесседы. 100 кулинарных и интеллектуальных рецептов (Удивительно тонкое, изящное эссе; отдельные места советую зачитывать вслух женам, любовницам, старинным друзьям за круглым кавказским столом.
   В "Литературной критике" Мария Ремизова со статьей "Астенический синдром. Образ интеллигента в современной прозе". А также - Борис Хазанов. "Поднимайте мосты, закрывайте границы" (Известный писатель, проживающий за границей, позволил себе немного поспорить с Борисом Дубиным, нашим ведущим переводчиком, социологом литературы, на очень-очень животрепещущую тему: каким будет настоящие искусство в скором будущем, а  Книга? "В конце концов - пишет Хазанов √ демократизация культуры √ изобретение недавнего времени; эпохи, когда литература была достоянием ничтожного меньшинства, - правило, а не исключение".)

"Иностранная литература", # 4

Дата публикации: 22 Апреля 2003

Три романа

хорват Миро Гавран в переводе Н.Вагаповой с романом "Юдифь". Табличке на клетке следует верить: роман действительно про Юдифь и Олоферна. Написано патетическими строками через абзац - с библейским якобы трепетом - но с изнанки этого трепета сплошные банальности вроде: "ведь только теперь я открыла, что и мужчина, и женщина могут возбуждать страсть друг в друге".

Приступать к перелицовке знаменитых сюжетов нужно только в том случае, если у тебя есть оригинальная версия этих событий. Гавранова оригинальность - в том, что его Юдифь полюбила Олоферна, но в конце концов все же наступила на горло собственной песне и отрезала возлюбленному голову. Долг и страсть боролись в душе девицы - как и подобает в классической трагедии, - и долг, само собой, победил. А уж потом из нее сделали национального героя - и никто, никто (кроме, конечно же, Гаврана) так и не узнал, что там было на самом деле.

/┘./

Второй роман тоже населен известными персонажами. Аргентинец Абель Поссе (в переводе Е.Лысенко) считает, что использовать Че Гевару в качестве персонажа - все еще хороший тон. Большое заблуждение! В романе "Пражские тетради" Че Гевара сидит, ясное дело, в Праге и пишет, само собой, "Пражские тетради", которые потом, вне всяких сомнений, отыщет дотошный аргинтинец в архивах чешской охранки. /┘/

Одна отрада романа - картинки Праги: такие крошечные слюдяные окошечки из картонного мира клише в мир воздуха и солнца. Остров Кампа, углы и закуты города - все хорошо, все подлинно, жаль - немного."

Третий роман "Трепетные души" француженки Лиди Сальвейр в переводе И.Волевич, написан, по мнению Шульпякова "с одной единственной целью - ответить на "Платформу" Уэльбека". В сущности, "Трепетные души" - это и есть "Платформа", только наоборот, все наоборот. Вместо морского курорта - европейские трущобы. Секс-туризм замещается платными экскурсиями по европомойкам. Главный герой - интеллектуал и мизантроп - превращается в пэтэушницу с куриными мозгами и восприимчивой, как прокладка, душой. В процессе поездки люди из туристической группы "раскрываются" - и вот вам социологический очерк нравов, как это делал Уэльбек, - но вырулить из этого, и так уже сильно вторичного, сюжета наша писательница никак не может."

Событием номера шульпяков считает публикацию поэмы Рут Фейнлайт "Цвет сахарной бумаги" в переводе М.Бородицкой: "Рут - немолодая англичанка с глазами школьницы, такая миниатюрная дама в учительских умных очках на носу. Однажды я встречался с ней в тамошнем кругу, мне показалось, что английские литераторы ее любят и лелеют, но, по-моему, немного побаиваются. Да, она строга. Да, на мероприятиях аккуратно держится сама по себе, но стоит угодить в диалог, все, попался: Рут Фейнлайт расскажет все и узнает все. Ее стихи на английском - это особый разговор, а тут - пожалуйста, целая поэма, да еще про Ахматову, и не просто поэма "с английского", а тот удачный редкий случай, когда перед вами еще и хорошие стихи "по-русски". Ну, хорошие настолько, насколько это возможно при переводе, за что отдельное спасибо Марине Бородицкой.

Рассказать поэму и легко, и невозможно, поэтому бросим это занятие. Скажу лишь, что и "Поэма без героя", и большие стихи Тэда Хьюза тут нашли себе место, отклик. Перед вами тот тип поэмы, когда общее складывается из разрозненных фрагментов: во времени и пространстве. Набор формально не связанных эпизодов, которые объединяет мелодия образов. Вернее, их отражений друг в друге. Вам скажут, что главный герой поэмы - это история того, как прима Ахматова и юная Рут так и не встретились в Ленинграде. Ерунда! Суть этой поэмы - как и вообще всякой поэмы - в том, чтобы отследить связь, цепочку образов. Это перемещение и преображение образа и делает сюжет - а не наоборот. Синий цвет (который почему-то выпал из названия поэмы "Sugar-Paper Blue"), так вот, синий цвет вселятся в бумагу - от Англии до Ленинграда. Собственно, поэзия в больших формах только этим и занимается: пытается выразить конкретный цвет в бумаге, то есть смысл в образах, которые цепляются друг за друга во времени, являя глобальную судьбу на уровне конкретной материи, то есть на самом элементарном, первичном, уровне.

Отсюда и цвет - а не Ахматова - в названии поэмы.

Значит, сходится."

Майское "Знамя"

Проза:

"Конспект романа" Олеси Николаевой "Мене, текел, фарес" - о современной религиозной и светской жизни, среди героев священослужители и литераторы, место действия: Москва, русская провинция, Средиземноморье, Израиль и т. д.

Рассказы:

Сергей Говорухин. Сорок лет одиночества. ("Из небольшого авторского вступления: "В 1995 году был ранен в Чечне, вследствие чего лишился ноги и веры в человечество┘" Рассказ - сплошная рефлексия, чуть ли не эссе." -"Ex libris НГ")

Ольга Грабарь. Человек войны. ("Трагическое и комическое на одной войне. Сорок первый год. Подросток. Получает пару сапог. И справку, естественно. С подписью. И листок с сочинением он хранил, где был его класс - 7-й "А", и оценка: "3-". Убили подростка. "В конце мая в разведвзвод принесли размокший картонный бумажник с двумя листками бумаги, на которых едва можно было различить обрывки слов: "Стрижов... Капитан... задание... будь внимат...". А также размытые цифры 7А и 3-. - Похоже, шифровка, товарищ лейтенант┘" И смех, и грех." - "Ex libris НГ")

Стихи: подборки Андрея Вознесенского, Татьяны Бек, екатеринбуржца √ одного из самых интересных в "новой уральской волне" - Олега Дозморова; публикация стихов Сергея Морозова (1946-1985), поэта из круга создателей группы СМОГ. И еще одна, неожиданная подборка √ известный критик и литературовед Дмитрий Бак выступает как поэт; обескураженный метаморфозой "Ex libris НГ" на всякий случай помещает шутливый комментарий: "Дмитрий Бак. Дом номер ноль. Стихи. - Стихи разных лет, написанные даже на разных языках ("Бiля Ки╨ва знов, у стрiмкому вагонi┘"). Ну что тут скажешь? Космополит! "Ни слова, чур, не говори мне, / все скажет иней, синий цвет: / в отполированном Берлине / меня отныне больше нет; / и повторяя поневоле / полузабытые слова, / шепчу я: Zoo, Hohenzollern, / Warszawa, Брэст, Смоленск, Москва..."

В критике и эссеистике

Наталья ИВАНОВА, Лев АЙЗЕРМАН, Сергей ЧУПРИНИН, Георгий КУБАТЬЯН и др. А также журнал предлагает публикацию переписки Давида Самойлова и Лидии Чуковской