Книжные новости в Русском Журнале / Книга на завтра

Хотя на обложку вынесены две фамилии, однако справедливости ради надо назвать еще одного человека, без деятельного участия которого эта книга просто не могла бы появиться. Профессор МГУ В.Д.Дувакин (1909-1982) был активным фоноколлекционером - за что и заслужил почетное прозвище "Пимен с магнитофоном". Вооруженный этим (довольно громоздким по тем временам) прибором, он терроризировал более или менее знаменитых современников, заставляя их садиться перед микрофоном, пить чай и делиться своими воспоминаниями. Многочисленные записи, сделанные Дувакиным, хранятся в Фонде его имени в Отделе фонодокументов Научной библиотеки МГУ и по мере расшифровки и обработки выходят в свет. Беседы с Л.Тимофеевым (1904-1984) и Г.Поспеловым (1899-1992) - очередное издание из этой серии книг.

Два собеседника Дувакина хорошо известны каждому, кто имеет отношение к филологии. Впрочем, фамилии "Тимофеев" и "Поспелов" вряд ли вызывают радостные воспоминания в филологических душах - речь идет, конечно, не о самих носителях этих фамилий, а о книгах, на обложках которых эти фамилии были напечатаны. Теория литературы - дисциплина, что называется, "на любителя"; а деятельность двух исследователей была связана преимущественно с этой непростой наукой. Даже сегодняшние студенты знают "Словарь литературоведческих терминов", некогда составленный Л.Тимофеевым, и учебник "Теория литературы", написанный Г.Поспеловым (кое-кто даже читает эти книги - например, в ночь перед соответствующим экзаменом или зачетом); а уж в былые времена ими пользовались повсеместно. С другой стороны, это были не просто известные ученые, но и научные оппоненты - в каком-то смысле даже антагонисты; причем антагонизм восходил к бог знает каким годам - к яростным идеологическим дискуссиям еще довоенных времен. Поэтому "соположение" их мемуаров уже изначально предполагает некоторую "драматургию" - элемент полемики, хотя бы и заочной.

С Тимофеевым Дувакина связывали особые отношения. Еще в конце 1920-х годов, являясь студентом этнологического (был такой) факультета МГУ, он занимался в тургеневском семинаре, которым руководил аспирант Тимофеев. А в конце 1930-х годов, став в свою очередь аспирантом, Дувакин под руководством все того же Тимофеева работал над кандидатской диссертацией. Тимофеев привлек Дувакина и к преподаванию в ИФЛИ (Институт истории, философии и литературы) - то есть в каком-то смысле стоял у истоков его научной деятельности. Может быть, поэтому и беседа Дувакина с Тимофеевым сложилась более живо и занимательно. А может быть, сказалась разница в возрасте (и, соответственно, в темпераменте и живости изложения): если Тимофееву на момент беседы было лет 65, то Поспелов оказался у дувакинского микрофона, когда ему было уже за 80.

Магнитофонная запись (даже в "бумажном" варианте) неплохо передает своеобразие личности каждого из мемуаристов. Нельзя сказать, чтобы записанные беседы пестрели какой-нибудь сенсационной информацией и "жареными" фактами, но чтение все же довольно занимательное - разумеется, для тех, кого интересует история нашей литературоведческой науки: она предстает здесь в изрядно "демифологизированном" (а местами чуть ли не в "домашнем") виде. Особый угол зрения задается и самим жанром устных мемуаров. Впрочем, слово "мемуары" даже не очень подходит, ибо традиционно обозначает нечто обдуманное, подготовленное, срежиссированное (классический пример, сразу приходящий в голову, - записи Ираклия Андронникова); здесь же сидевшие перед микрофоном люди, хотя и имели огромный опыт общения с аудиторией, ничего не "играли", не "входили в образ": просто вспоминали - спонтанно или отвечая на более или менее "провокационные" вопросы интервьюера. Очень ценно, что расшифровка фонограмм воспроизводится абсолютно аутентично - без всякой редактуры, с сохранением оговорок и речевых ошибок, с указанием на паузы или особые интонации говорящих. Подобный текст требует от читающего совершенно особенного "поворота" восприятия - словно бы втягивает в сотворчество: неминуемо приходится читать "вслух" - пусть беззвучно, про себя, но как бы проговаривать реплики за собеседников, повторяя их интонации, эмоции и "внутренние жесты". Разумеется, стиль говорящего ощущается всегда - будь то речь письменная или устная; но в устной речи, если можно так выразиться, "стиля больше". И то, как человек говорит, в соединении с тем, что сказано, служит дополнительной (и весьма яркой) характеристикой личности.

Сложилось так, что студенческая молодость мемуаристов оказалась связана с колоритной фигурой В.Брюсова - который им обоим запомнился довольно отчетливо. В МГУ, где учился Г.Поспелов, поэт преподавал в качестве "совместителя". Что же касается Л.Тимофеева, то он в 1920-х годах учился в ВЛХИ (Высший литературно-художественный институт), начало которому положила поэтическая студия при ЛИТО Наркомпроса, организованная В.Брюсовым в самом начале 1920-х годов. Лекции там читали не только ученые, но и многие известные поэты: А.Белый, Вяч.Иванов - и, разумеется, сам Брюсов. При всей монументальности его личности, не обходилось и без курьезов:

"...Вспоминаю Брюсова как преподавателя латинского языка. Он выдвинул очень оригинальную теорию, что не надо никаких ни грамматик, не надо правил изучать, а нужно изучать этот самый язык только практически - в процессе разговора. И вот он решил собрать, значит, нашу публику и учить ее с голоса: обращаться к нам по-латыни и добиваться, чтобы ему по-латыни же и отвечали. Тут он избрал меня как некое переходное звено, потому что он случайно, кажется, на вступительных экзаменах, что ли, он, значит, узнал, что я немного знаю латынь. И вот на первом же занятии нашего семинара он обратился ко мне с каким-то длинным вопросом, на который, полагал, что я ему сейчас же и отвечу. Но мои познания, в разговорной латыни тем более, были, так сказать, невысоки, и я был в состоянии ему отвечать только "ita", что значит "да", и, значит, наоборот, "non ita", что значит "нет". <...> И я отвечал "ita" или "non ita", что длилось примерно два или три семинара. В конце концов он все-таки рассыпался, и идея его научить нас античному языку, значит, при помощи бытовых разговоров все-таки не осуществилась".

В воспоминаниях немало колоритных черт и черточек литературного и окололитературного быта Москвы 1920-х годов. Допустим, рассказ Тимофеева о привидении, которое якобы обитало в доме 52 по Поварской ул. в Москве (послужившем, кстати, прототипом дома Ростовых в "Войне и мире"): в 1920-х годах именно там находился ВЛХИ; к тому же это был "Дом ФОСПа", где размещались штабы всевозможных писательских организаций, в том числе и РАПП - членом которой состоял Тимофеев. И вот член Российской ассоциации пролетарских писателей (разумеется, человек сугубо атеистических наклонностей) пытается вместе с приятелем ночью выловить некую белую женщину, а также постичь причину странных стуков... На замечание Дувакина, что позитивисту такое времяпрепровождение вроде бы не пристало, Тимофеев поясняет: "Я хотел внести ясность в это... Материализовать это явление". Но, судя по всему, полтергейст так и остался неразоблаченным.

Свое вступление в РАПП Тимофеев объяснял стремлением вырваться из чересчур академичной среды (в конце 1920-х он был аспирантом литературного отделения РАНИОНа - Ассоциации институтов общественных наук): "Я был очень увлечен. Там было очень живо, интересно, очень много всяких новых вещей, новые люди, и для меня РАПП имел такое большое значение - ну, как такой скачок от моей традиционной обстановки к современной текущей такой окружающей жизни". О сотрудничестве в журнале "На посту" (который еще в 1920-х годах получил заслуженное прозвище "рапповской дубинки") и вообще о членстве в РАПП (по крайней мере, на первой стадии) Тимофеев в начале 1970-х годов вспоминает не только без раскаяния, но едва ли не с ностальгическим чувством - хотя и признает, что дух этой организации со временем менялся не в лучшую сторону: "РАПП я вспоминаю положительно приблизительно до 31-го года. В 31-м году я как-то ощутил очень большую их затхлость. Я почувствовал... ушла вот та нотка связи с жизнью, интересов, какое-то движение, - вот, которая меня к ним привлекла... Начались какие-то скучные совещания, начались какие-то там проработочные заседания... Было скучно и утомительно".

Конечно, речь заходит и об идеологической борьбе 1920-1930-х годов. Одним из ее эпизодов было разоблачение так называемой "переверзевщины" - то есть критика литературоведческой школы В.Переверзева. К числу его наиболее близких учеников принадлежал Поспелов - а одним из наиболее активных критиков оказался Тимофеев: "...помню, я сказал Переверзеву, что "Валериан Федорович, хочу Вам сказать, что мне "На литпосту" предложил написать статью о Вашей системе, в таком несколько критическом аспекте, как мне представляется". Помню, он, конечно, был этим очень недоволен, посмотрел на меня колючими глазами очень, сказал: "Хорошо, посмотрим", - и мы расстались. Потом, значит, я бабахнул эту статью, которая... в некоторых отношениях правильно его задевала, в некоторых отношениях, конечно, была весьма наивна. И вот тогда начался тарарам, потому что она была таким толчком к тому, чтобы эти самые лавинные силы, которые против него накапливались, значит, осуществились". Правда, по утверждению Тимофеева, в разразившемся затем погроме он участия не принял, так что они с опальным Переверзевым даже сдружились - и дружба эта продолжалась до самого 1938-го (когда внезапно оборвалась вместе с жизнью Переверзева).

Но об участниках переверзевской "школки" Тимофеев говорит иначе - без особой симпатии: "Геннадий Николаевич Поспелов - схоласт ужасный. <...> Переверзев не любил теоретизировать. <...> А Поспелов наоборот - он непрерывно теоретизирует, он создал невероятно сложные и запутанные системы всех понятий, которые существуют. У него на все случаи свой ярлык, своя булавка, на которой та или иная вещь, поэтому по типу мысли Поспелов очень далек от Переверзева и не интересен, потому что эта сугубо теоретическая конструкция, конечно, много дать не может". Справедлива такая оценка или нет - дело не в этом: суть в том, что и через 30-40 лет после жарких "идейных" споров их перипетии продолжали волновать их былых участников. Сложные отношения между Тимофеевым и Поспеловым достаточно хорошо известны. Так, в одном из писем литературоведа А.Белкина к Тимофееву, написанном еще в середине 1930-х годов, сообщалось: "В порядке сплетни: Поспелов не захотел присылать Вам свой доклад о Пушкине из боязни... Говорит, у него с Вами особые счеты..." В общем, переплетение "личного", "научного" и "общественного" создает довольно насыщенную и колоритную картину.

Многие "научные" реалии сталинской эпохи, о которых говорили мемуаристы, для сегодняшнего читателя должны показаться просто фантастическими - в духе если не Оруэлла, то по крайней мере Свифта. Вот, например, Поспелов и Дувакин хором вспоминают про дискуссию середины 1930-х годов между "вопрекистами" и "благодаристами". Несмотря на игривые названия, речь шла о вещах, по тогдашним временам, более чем серьезных: о реализме и народности как основных критериях художественности и о том, какими путями писатель вообще приходит к реализму. С точки зрения одних ("благодаристы"), писатель становится реалистом благодаря своему мировоззрению - если оно "правильное", разумеется; другие же ("вопрекисты") считали, что реалистом и народным писателем можно стать и не обладая "правильным" мировоззрением - и даже вопреки своим предрассудкам и идеологическим заблуждениям. Чувствуете, какими важными проблемами были озабочены теоретики в 1930-х годах? За "неправильную" позицию в подобной схоластической дискуссии вполне можно было вылететь с работы (а могли и арестовать, отправить в лагерь и даже расстрелять). Наших героев печальная участь миновала - поэтому о 1930-х годах они вспоминали скорее светло. Например, рассказывая о своей преподавательской деятельности в ИФЛИ, Г.Поспелов с грустью замечал: "...отношение к преподавателям там было совершенно другое, чем в МГУ (и чем раньше, и чем теперь). Тогда преподавателей ценили, на руках носили, можно сказать. Лекции сопровождались аплодисментами. Под конец курса были овации, подносили букеты роз и даже целые корзины". Что ж, времена меняются - зато, слава богу, "вопрекисты" с "благодаристами" больше не спорят...

• Книга на вчера: Найпол В.С. Полужизнь