Психолингвистика (linguistics.fortuna7) : Рассылка : Subscribe.Ru

← Декабрь 2004 →
	1	2	3	4	5
6	7	8	9	10	11	12
13	14	15	16	17 17.12.2004 17:07:30 17:08:04	18	19
20	21	22	23 23.12.2004 18:33:15 21:47:52	24 24.12.2004 04:05:17 20:04:05	25	26
27	28	29	30	31 31.12.2004 06:30:02 06:30:16 06:30:28

Хомский

"Language and mind" Хомского:
http://fccl.ksu.ru/papers/chomsky1.htm

Еще любопытная ссылка - домашняя страница "Менсы":
http://www.mensa.org/index.html

АБ

-*Информационный канал Subscribe.Ru
Подписан адрес:
Код этой рассылки: linguistics.fortuna7
Написать в лист: mailto:linguistics.fortuna7-list@subscribe.ru
Отписаться: mailto:linguistics.fortuna7--unsub@subscribe.ru?subject=linguistics.fortuna7

http://subscribe.ru/ http://subscribe.ru/feedback

Андрей Белов ответов: 0 2004-12-23 18:33:15 (#285828)

нужна тема

Здравствуйте!
Ежели Вы подписались на эту расылку (а Вас - аж 74 человека), значит Вам
интересны вопросы, связанные с психолингвистикой. Видимо, Вы ждете
начала какой-нибудь оживленной дискуссии, которую организатор листа
почему-то не спешит начинать. Что ж, давайте сперва хотя б познакомимся
и определим круг общих интересов (чтоб знать, о чем можно спрашивать
друг у друга).
Я, например, пока что учусь (правда, уже на выпускном курсе) - в
Череповецком университете по специализации "психолингвистика". Из
психолингвистических проблем (отчасти - собственно психолингвистических,
отчасти - смежных с психолингвистикой) мне доводилось заниматься
изучением порождения поэтического текста, а также - это было месяц всего
назад - обрабатывать материалы эксперимента по восприятию псевдотекста,
который проводился в Питере под руководством Е.В. Ягуновой.
Таково мое резюме. Жду (точнее - все ждут, наверно) Ваше.

Андрей Белов

http://subscribe.ru/ http://subscribe.ru/feedback

Андрей Белов ответов: 4 2004-12-20 19:05:40 (#268972)

определитель языков

Занятная штуковина:
http://www.xrce.xerox.com/competencies/content-analysis/tools/guesser.en.html

Написано, что определяет 47 языков по пяти введенным словам (правда,
лично я развлекался тем, что вводил всякие бессмысленные выражения :)).

АБ

http://subscribe.ru/ http://subscribe.ru/feedback

Андрей Белов ответов: 0 2004-12-17 17:08:04 (#282511)

Джордж Миллер

Ссылка на статью Джорджа Миллера о "магическом числе семь плюс-минус
два" (на английском): http://www.well.com/user/smalin/miller.html
***
Фрагмент о КВП (кратковременной памяти) из "Когнитивной психологии" Р.
Солсо (М., 96):

То, что КВП удерживает семь единиц информации независимо от вида
содержащихся в них данных, кажется парадоксальным. Очевидно, например,
что последовательность из слов содержит больше информации, чем
последовательность из букв. <...> Миллер дал свое объяснение тому, как
элементы информации кодируются в КВП. Он предложил модель памяти,
способной удерживать семь единиц информации. Отдельные буквы
представляют собой отдельные "кусочки" [chunks у Миллера - А.Б.]
информации, и как таковая каждая буква должна занимать одну ячейку.
Однако, когда буквы объединены в слово, они учитываются как одна единица
хранения (слово), так что каждое из слов также занимает одну ячейку в
КВП. Таким образом, возрастание объема КВП (если, конечно, измерять его
в буквах) было достигнуто за счет кодирования буквенных
последовательностей в виде отдельных слов. Поэтому, несмотря на то, что
объем нашей сиюминутной памяти ограничивается семью единицами информации
[на самом деле, по Миллеру, это число - 7 плюс-минус 2 - А.Б.], ее
объем может расширяться за счет укрупнения - кодирования отдельных
единиц в более крупных единицах.

http://subscribe.ru/ http://subscribe.ru/feedback

Андрей Белов ответов: 0 2004-12-10 19:06:04 (#278587)

статья о М.М.Бонгарде

Глава о М.М. Бонгарде из книги Р.М. Фрумкиной "О нас - наискосок" (если
кому нужна книга целиком - пишите мне на e-mail - вышлю, 300Kb в zip'е).
***
Михаил Моисеевич Бонгард

Всем нам являлась традиция, всем обещала лицо, всем, по-разному, свое
обещанье сдержала. Все мы стали людьми лишь в той мере, в какой людей
любили и имели случай любить. Никогда, прикрывшись кличкой среды, не
довольствовалась она сочиненным о ней сводным образом, но всегда
отряжала к нам какое-нибудь из решительнейших своих исключений.
Б. Пастернак, "Охранная грамота"

О его смерти я узнала случайно. Институт наш тогда помещался в
старинном флигеле, в дворике около Музея изящных искусств. Трудно
вообразить здание, менее приспособленное для работы. Зато стоял флигель
в уютном дворе, зеленом и довольно тихом, с клумбой посередине. Вокруг
клумбы - садовые скамейки. В теплое время года там и работали.
Во время одного обсуждения "на скамейке", в сентябре 1971 года, мой
тогдашний ученик, Миша Мацковский, в ответ на мое замечание "Надо бы у
Бонгарда (то есть в его книге) посмотреть" сказал: "Ревекка Марковна,
вы, наверное, слышали, что Бонгард погиб на Кавказе?" Я не слышала.
Кроме того, этого попросту не могло быть. Поэтому я как-то буднично
заметила: "Этого не может быть". Обсуждение продолжалось.
Той же осенью пришел ко мне в гости мой друг Юлий Шрейдер, знавший
Бонгарда еще по Московскому университету. Когда он сказал: "Вы, конечно,
знаете, что Мика Бонгард погиб", то я спокойно ответила, что этого не
может быть. Наверное, такой ответ прозвучал странно, потому что мой
собеседник не стал настаивать.
Итак, этого быть не могло. Понадобилось десять лет, чтобы я
поверила. А может быть, дело еще и в том, что через десять лет я впервые
услышала рассказ Е.И. Тамма, друга М.М. Бонгарда, на глазах которого
разыгралась эта трагедия. Конечно, я понимала, что Бонгарда нет в живых,
но... Это странное состояние ума и души имело материальное выражение. В
1968 году я получила от М.М. Бонгарда письмо и положила его в средний
ящик письменного стола, куда всегда складывала только что полученные
письма. По мере того, как я на них отвечала, письма перекочевывали в
архив. Письмо Бонгарда оставалось на том же месте.
У Бонгарда было много друзей, товарищей по работе, коллег. Я не
входила в их число. По меркам нашего времени следовало бы сказать, что
мы были бегло знакомы. С момента гибели М. М. Бонгарда прошло двадцать
пять лет, но о нем никто еще не написал.
Как сказал Андрей Вознесенский:

Нас этот заменит и тот -
Природа не терпит пустот.

Но ведь во второй строке поэта тем больше силы, чем меньше правды в
первой. Нас никто не заменит в том смысле, что внутренний мир каждого
участника духовного процесса неповторим. (Я не хочу сказать, что
содержание этих миров одинаково интересно для потомков, но это уже иная
тема.)
Я убеждена, например, что с уходом из жизни современников Юрия
Трифонова будет крайне трудно постичь, как бесстрашно искренний человек
мог написать в 1950 году "Студенты", а через четверть века фактически на
том же материале создать трагический "Дом на набережной".
Наш внутренний мир - это своего рода сцена, где значимым для нас
людям отведены свои роли. Кто-то для меня - главный герой, без него
вообще невозможна драма жизни; кто-то другой - благородный отец; а вот и
инженю; есть и лица, ждущие своей очереди в правой или левой кулисе. Не
стоит ожидать от мемуариста, что он расскажет нам о том, как это было
"на самом деле". У него другая задача: он должен высветить для нас свою
внутреннюю сцену, заботясь лишь о том, чтобы ретроспективное изображение
не слишком исказило некогда разыгрывавшийся спектакль. Если герой
впоследствии оказался злодеем, то не стоит делать вид, что он никогда не
был моим героем. Если те, кто в моих глазах воплощали могущественные
силы, а в действительности были лишь марионетками, я солгу именно тогда,
когда скажу, что своими глазами уже тогда видела веревочки.
Если не считать моих впечатлений от бурных кибернетических
семинаров, где само присутствие Михаила Моисеевича Бонгарда определяло
уровень и накал полемики, наше знакомство - это одна встреча, одно
письмо, один телефонный разговор. И одна написанная им книга. Много это
или мало? Тогда для меня это было очень много. Ссылки на его книгу есть
в большинстве моих работ. Но я, разумеется, не могла предвидеть, в какой
мере личность и взгляды М.М. Бонгарда повлияют на мою дальнейшую жизнь в
науке и, более того, вообще на мои убеждения.
В любом биографическом очерке мы прочтем о том, как среда влияет на
становление человека. Но, по-видимому, только оглядываясь назад, можно
осознать, кто же сформировал тебя самое. Дело здесь не только в том, что
в зрелости наши оценки имеют шанс стать более адекватными. Скорее "шум
времени" должен немного поутихнуть, чтобы непосредственность чувств
могла быть дополнена анализом и размышлениями над тем, кто и как помог
тебе устоять, кто задал высоту планки.
Михаил Моисеевич Бонгард уже в середине 60-х годов был
человеком-легендой, хотя ему было лишь слегка за сорок. Блестящий ум. В
любой концепции найдет слабое место. Феноменальная изобретательность.
Редчайшее умение ясно изложить любую проблему. Сочетание зрелости и
задиристости. И хотя перечисленного, казалось бы, достаточно, я думаю,
что подлинным источником ореола, окружавшего Бонгарда, была его полная
внутренняя свобода. (Судя по рассказам тех, кто знал его в ранней
юности, это качество отличало его уже тогда.)
Я встречала не так много людей, к которым в полной мере можно было
бы отнести изречение "Платон мне друг, но истина дороже". Жизнь, вообще
говоря, богаче "истины": Платон может быть юн или, напротив, немощен, не
говоря уж о том, что Платон может быть могуществен...
А теперь о том, как это было.
Я познакомилась с М. М. Бонгардом потому, что искала выход из
внутреннего тупика. Если взглянуть со стороны, все обстояло как нельзя
лучше: в 1963 году - защита кандидатской, в 1964-м - выход книги
"Статистические методы изучения лексики", успех, который был, как я
теперь понимаю, в большей мере определен новизной, нежели весомостью
результатов. Успех, тем не менее, был очевиден - книгу неоднократно
уворовывали с открытого доступа Ленинской библиотеки, что мне льстило.
При этом еще до выхода книги я усомнилась в степени общности своего
главного результата. Именно это обстоятельство заставило меня искать
встречи с Михаилом Моисеевичем. Я рассчитывала встретить его на семинаре
у И.М. Фейгенберга, где он иногда бывал, но этого не случилось. В первой
части книги, в разделе "Перемена участи", я рассказала, в чем состояла
волновавшая меня тогда научная проблема, и описала пережитый мною
кризис. Гораздо позже я прочитала точное описание моего тогдашнего
умонастроения. Летом 1966 года в предисловии к своей книге "Проблема
узнавания" (она вышла в 1967 году) М.М. Бонгард писал: "Много людей, не
дожидаясь появления строгой математической теории, начинают заниматься
различными аспектами проблемы узнавания. Инженеры и психологи, физики и
врачи, математики и физиологи сталкиваются с необходимостью понять или
промоделировать такие функции мозга, как способность "находить
сходство", "обобщать", "создавать абстрактные понятия", "действовать на
основе интуиции" и т.п.".
Откуда мне было тогда знать, что следующие двадцать пять лет я буду
пытаться понять именно то, как мы находим сходство и обобщаем? Я решила
попробовать на русском материале воспроизвести тот эксперимент, о
котором читала у американцев. Это породило целую лавину вопросов. После
первых пробных экспериментов я поняла, что прежде всего надо работать на
хорошей установке. Хороший тахистоскоп в Москве был как раз у М.М.
Бонгарда, в Лаборатории зрения Н.Д. Нюберга. В Ленинграде была своя
установка, в лаборатории В.Д. Глезера в Колтушах. Перед Бонгардом я
просто робела, зато с В.Д. Глезером была знакома домами. Я поехала
учиться в Ленинград.
Лаборатория В.Д. Глезера и его сотрудники А.А. Невская и Л.Н.
Леушина занимались закономерностями распознавания зрительных образов.
Освоив с их помощью методику, я могла оценить, что распознавание слов
имеет свою специфику. Но словами ни в одной из наших лабораторий не
занимались. Первые мои результаты были встречены в Колтушах
сочувственно, но ответы на свои вопросы я должна была искать
самостоятельно.
Когда я осенью 1967 года прочла только что вышедшую книгу Бонгарда,
то впечатление мое было сродни откровению. Не то чтобы я нашла там
какие-то ответы или лучше уяснила свои задачи. Скорее наоборот. Но в
этой книге было много воздуха и обещания. Распахивались какие-то
завораживающие горизонты. Это была Книга. Я и сейчас так думаю. Но о
книге потом. Пока что стало ясно, что именно с М.М. Бонгардом и надо
было посоветоваться - позвонить и попросить о встрече. Однако на это
надо было решиться. К тому же я тогда была тяжело больна. Врачи не
обещали ничего утешительного, и хотя работа в этих обстоятельствах
оставалась единственной несомненностью, запасы отваги у меня были на
исходе.
В один прекрасный день Бонгард позвонил мне. Он представился,
сказал, что телефон мой получил от В.Д. Глезера и если мне хочется с ним
поговорить, то он может приехать. Когда я открыла ему дверь, то от
неожиданности не смогла толком поздороваться. На улице стоял жестокий
мороз, а Бонгард был в строгом костюме, без пальто, с непокрытой
головой. В руках он держал перчатки. Он объяснил, что у него машина. Так
на всю жизнь мне и запомнился его силуэт в проеме нашей двери.
Ход разговора я восстановить не могу, хотя некоторые реплики Михаила
Моисеевича запомнила буквально. Я сказала, что прочла его книгу. Он
спросил, что я о ней думаю, и заметил, что писал он ее так, чтобы она
была понятна всем - от восьмиклассника до академика, а это оказалось
предельно трудно. Потом я стала рассказывать свою задачу и описала план
эксперимента, который, с моей точки зрения, мог проверить основную
гипотезу. Бонгард слушал, задавал вопросы.
Уже по характеру вопросов я поняла, что дела мои плохи. И впрямь: в
течение следующих двух часов моя работа за несколько лет, а заодно и все
мои планы на будущее были буквально уничтожены. Я спросила: "Неужели
исходная гипотеза кажется вам гнилой?" На что Бонгард ответил: "Нет, я
просто не вижу здесь никакой гипотезы. Гипотеза должна быть
сформулирована в виде алгоритма. Далее мы смотрим, работает ли он. Если
работает, гипотеза верна". "Но так, как я, работает вся американская
психология", - возразила я. Михаил Моисеевич отвечал в свойственном ему
стиле "Тем хуже для нее". Тут я поняла, что подо мной разверзается
бездна, и сказала тоном человека, которому терять уже нечего: "Знаете,
Михаил Моисеевич, вы, наверное, правы, но я не могу просто пожертвовать
всем содержанием моей жизни, раз уж сегодняшний уровень психологии не
позволяет формулировать гипотезы в виде алгоритмов". "Что же, - сказал
Бонгард, - вам следовало бы родиться лет на сто пятьдесят - двести позже".
Продолжая разговор, он встал и начал ходить по комнате, сжимая
руками виски. Я отнесла этот жест на свой счет и вполне серьезно
спросила, не повергает ли все мною сказанное его в такое отчаяние. На
это он без всякой тени усмешки ответил, что нет, но его огорчает, что
его критика столь неконструктивна.
Из всего, что было потом, я помню лишь, что он хвалил Игоря
Мельчука, который незадолго до нашей встречи рассказывал свои работы на
знаменитом "большом семинаре" И.М. Гельфанда. Поскольку выходило, что
Бонгард у меня вроде бы в гостях, я сказала в какой-то момент: "Давайте
ужинать" - и накрыла стол. К нам присоединился мой муж. От кого-то я
знала, что Михаил Моисеевич не пьет спиртного, но оказалось, что и
ужинать он был не намерен. Он взял с блюда корнишон величиной с детский
мизинец и сказал: "А вот огурчик я съем, чтобы не огорчать хозяйку".
Что было дальше, из моей памяти начисто стерлось. Очнулась я, сидя
на кухне с ощущением полного жизненного крушения. Несколько дней после
этой встречи я молчала - в буквальном смысле слова. К работе я вернулась
не скоро.
И все-таки никто, даже Бонгард, не мог меня убедить в том, что
внимания заслуживают только те гипотезы, которые можно сформулировать в
виде алгоритмов. Разница в наших подходах состояла вот в чем. Бонгард
сознательно выбрал подход инженера, функционально моделирующего основные
блоки мышления, о чем и заявил в своей книге. Я же, пусть не вполне
осознанно, пыталась понять, как решила ту же задачу природа.
Мои средства могли быть негодными, сама я могла быть тупицей. Я готова
была ни на чем не настаивать, за исключением права на свой способ
поиска. Критика Михаила Моисеевича потому и была так разрушительна, что
отвергались не конкретные опыты, а лежащие за ними предпосылки. Я,
конечно, не умела их сформулировать. Однако, видимо, крепко за них
держалась, потому что последовала неизвестному мне тогда завету Н.Н.
Пунина: "Главное, не теряйте отчаяния". И поэтому, готовя следующую
серию экспериментов, я в очередной раз села читать книгу Бонгарда.
Что я рассчитывала в ней найти, если наши взгляды разошлись столь
кардинальным образом? Честно говоря, примерно то же, что я продолжаю
находить в ней сейчас. Книга была бездонна и неиссякаема, как родник.
Особенно завораживала простота и какая-то пронзительная ясность. С одной
стороны, в ней было в явной форме сказано многое из того, о чем я как бы
смутно догадывалась, однако выразить не могла. В то же время я поняла,
сколь важна способность Михаила Моисеевича додумывать до конца главное.
Пытаясь додумывать, я обрастала частностями. Бонгард умел их отсекать.
Главное им высвечивалось и тем самым порождало у меня надежду на то, что
всегда можно найти это "главное" и что оно в своей основе постижимо.
Именно у Бонгарда я впервые прочла о том, что принципиальная задача
любой узнающей системы - это не получение всей информации об объекте, а,
наоборот, способность системы выбросить всю несущественную информацию,
то есть дать вырожденное описание объекта. В этой же книге на простой
модели Бонгард наглядно показал, почему условный рефлекс не может
служить элементарным кирпичиком при моделировании психических процессов.
Узнавание. Обучение. Интуиция. Признак. Имитация. Аналогия. Разделение
объектов на классы. Признаки, полезные для данной задачи... Глубинный
смысл этих элементарных, но бесконечно сложных понятий раскрывался мне
постепенно и продолжает раскрываться до сих пор. На мой взгляд,
"Проблема узнавания" замечательна прежде всего тем, что она приобщает
читателя к определенному стилю мышления. Едва ли мне удастся объяснить,
как это происходит. Я усматриваю секрет во взаимодействии читателя и
текста. Сказанное было бы общим местом, если бы речь шла о
художественной литературе или о публицистике. С научной литературой
такое бывает нечасто. Для этого в тексте должно быть изначально что-то
глубоко личное. Несомненно, Михаил Моисеевич вложил в эту книгу не
только свои научные результаты, но и себя самого, свою страсть и пафос.
Бонгард был умелым и яростным полемистом. Часто его собеседники
умолкали, не находя аргументов, и он, тем самым, оказывался в положении
"солиста". Однако он вовсе не был монологистом по складу характера. Он
не только умел слушать собеседника, но прежде всего стремился заставить
его думать, думать изо всех сил, однако вовсе не обязательно думать так
же, как сам Бонгард. И вот в книге это качество - рыцарственное
отношение к истине и к собратьям по поискам ее - явлено нам в полной
мере. Напряженностью мысли книга зовет читателя следовать за автором,
разделить его недоумения, надежды и промахи.
Как известно, современные теории личности предлагают описывать
личность, исходя из отношения "я - другие". В результате такого подхода
выделяются три типа личностей: люди, занимающие позицию "к", позицию
"от" и позицию "над". Как бы прост ни был Бонгард в общении,
воспринимался он как находящийся "над". Это и неудивительно при такой
яркости и остроте ума.
Книга же, напротив, каждой строкой воплощает позицию "к". Например,
я почти не знаю научных сочинений, где бы выполнялись научные обещания
типа "сейчас читатель в этом убедится сам". Обычно такая фраза - не
более чем литературный прием. В книге Михаила Моисеевича такие слова
следует понимать буквально: автор предлагает читателю остановиться,
оглядеться и подумать вместе. Это не всегда легко, ибо - и в этом еще
одна редкая особенность книги - в ней многое как бы известное
обнаруживает себя как неизвестное. Вдруг начинаешь понимать, что такое
знание в отличие от научного клише. При этом стиль Бонгарда совершенно
лишен педантизма, этого непрошеного спутника строгой мысли. Отсюда -
свобода дыхания, присущая этой книге.
Бонгард был одной из самых ярких личностей своего времени. Как это
естественно для человека, принадлежащего к элите, он, я думаю, остро
сознавал свою социальную миссию, вне которой элиты нет, а есть лишь
кучка зазнаек. Иначе зачем бы ему пытаться сделать свою книгу,
посвященную научной проблеме, понятной всем - от восьмиклассника до
академика?
Через полгода после описанной выше встречи у меня вышла статья, где
излагались результаты новых экспериментов. Я послала ее Михаилу
Моисеевичу почтой с надписью: "С благодарностью за прошлую и в надежде
на будущую критику". Это и был жест отчаяния в смысле Пунина: оценки
Бонгарда не оставляли никаких надежд.
В ответ очень быстро пришло письмо. Я приведу из него некоторые
выдержки, чтобы читатель мог представить его тональность.
"Глубокоуважаемая Рита Марковна, спасибо за оттиск Вашей статьи. Я
потерял, к сожалению, номер Вашего телефона. Поэтому должен прибегнуть к
совершенно не свойственному мне способу общения - письму. Мне нравится
идея попытаться понять, какими единицами человек оперирует при
узнавании, запоминании и т.п. Однако раз уж Вы неосторожно пожелали
"будущей критики", выскажу и соображения, заставляющие меня сомневаться
как в некоторых выводах Вашей статьи, так и в возможности по времени...
судить о структуре "первичных единиц узнавания"".
Далее на полутора страницах - анализ и критика моего эксперимента.
Заканчивается письмо так "Если Вам это интересно, я с удовольствием
готов поговорить с Вами поподробнее. Мой телефон... адрес... С
уважением, М. Бонгард". На этот раз Михаил Моисеевич в своей критике был
полностью прав. Именно поэтому я ему не позвонила и не написала. Здесь
мне не хватило опыта - но не опыта жизни в науке, а просто жизненного
опыта. Я не оценила того, что сам факт письма для человека, который
вообще не писал писем, был значим. Я не поняла, что только собрат по
науке мог написать: "Я сформулировал бы результаты второго эксперимента
так...". И доброту, скрытую за словами "раз уж Вы неосторожно
пожелали...", я тоже не разглядела. Каким-то смутным образом я
чувствовала, что Михаил Моисеевич был добрым человеком, но это вызывало
у меня еще большую скованность.
Спустя некоторое время, быть может, еще через полгода, одна из моих
старших коллег, покойная Е. М. Вольф, знакомая с Бонгардом домами,
увидев меня в коридоре института, сказала: "А о вас Мика Бонгард
спрашивает, почему вы не появляетесь". Что мне было ответить? Что я
робею? Что я боюсь разрушительной критики? Собственно, я предполагала
появиться: на этот раз в виде довольно солидной монографии, которая
лежала в издательстве и через год должна была выйти. Почему книга
казалась мне лучше меня самой, сегодня я не могу объяснить. Рассказывала
о своих работах я так же, как писала, не лучше и не хуже. Наконец, перед
летними каникулами 1971 года я послала М.М. Бонгарду книгу. Теперь мне
было что сказать. И когда осенью я узнала, что сказать уже некому, я
отказалась в это поверить.
Письмо Бонгарда лежит у меня в среднем ящике стола, в стопке писем,
полученных недавно. Выделяется оно из них совершенно пожелтевшим конвертом.

http://subscribe.ru/ http://subscribe.ru/feedback

Андрей Белов ответов: 0 2004-11-29 23:30:45 (#272326)

Статья Р.М. Фрумкиной

Очень интересная статья Р.М. Фрумкиной (с Vivos Voco).
***
И ВЫПУКЛАЯ РАДОСТЬ УЗНАВАНЬЯ...

P.M. Фрумкина
Фрумкина Ревекка Марковна - доктор филологических наук, профессор,
ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН.

Вступление

В Эдинбург я попала по счастливой случайности. Русская мечта - увидеть
Париж, а вовсе не Эдинбург. Так что я хотела не столько попасть в
Эдинбург, сколько попасть туда на международную конференцию по проблемам
сходства. (Впрочем, об Эдинбурге стоит мечтать, о чем речь пойдет отдельно.)

Но разве сходство вообще, сходство как таковое может быть предметом
научных дискуссий? Мы ежеминутно, сами того не подозревая, имеем дело со
сходством и различиями - причем тут наука?

Вопрос не праздный. Однако коротко на него трудно ответить. Загвоздка в
том, что в окружающем нас мире не существует сходства вообще, сходства
как такового. Это мы с вами решаем, что вот эти два цветка, два облака,
три буквы, несколько разноцветных мотков шерсти, вот эти мелодии или эти
лица похожи. Или непохожи. Как именно мы это делаем, из чего исходим -
наука до сих пор толком не знает. При всем том ученым известно о
сходстве достаточно, чтобы осознавать насущность проблемы, писать на
тему сходства и различения статьи и книги. Наконец, созвать конференцию.

Я занималась разными аспектами сходства тридцать лет. Поставила много
экспериментов и написала несколько книг. Обсуждала возможные
интерпретации сходства с замечательным советским ученым М.М. Бонгардом -
его книга "Проблемы узнавания" (1967) и сегодня кажется мне самым
глубоким исследованием этой неисчерпаемой проблемы. (Подробно о М.М.
Бонгарде см. в моей книге "О нас - наискосок", Москва, 1997.[в следующий
раз пошлю эту главу о Бонгарде - А.Б.]) Конечно, раз уж решили вместе
собраться те, кто занимается именно сходством как таковым, будь то
сходство предметов или сходство мелодий, мне крепко захотелось "на
других посмотреть и себя показать". Это желание сбылось. В том смысле,
что я поехала в Эдинбург с докладом.

Тема

Изучение сходства как такового - увлекательное и даже азартное занятие.
Наука вообще азартное дело. А если азарта не чувствуешь, то, на мой
взгляд, надо менять профессию. Впрочем, как и в игре, азарт не помеха
расчету. Итак, чтобы читатель мог ко мне присоединиться или, напротив
того, решить, что дальше читать не стоит, я расскажу немного о том,
почему сходство - это научная проблема.

Часто случается, что наличие определенных структур и механизмов
осознается нами только при условии, что механизм отказал или структура
нарушена. Разве мы думаем о том, что наша одежда имеет швы, то есть
состоит из кусков ткани, скрепленной в определенных местах нитками? Нет,
разумеется, - но ровно до того момента, пока платье не рвется по шву, а
брюки надо распороть - это, кстати, обычно и означает "разъединить по
швам". Физически швы существуют вне зависимости от того, думаем мы о них
или нет. Но до поры до времени они как бы не существуют "для нас".

Неповторимость каждого человеческого лица тоже вполне объективный и
общеизвестный факт. У одних людей память на лица лучше, у других - хуже.
но никого не удивляет наша способность различить знакомое лицо в толпе.
Даже через много лет мы узнаем лицо старого товарища в групповой
фотографии какого-нибудь пятого "Б" класса.

А теперь представьте себе такую картину. Больница, хирургическое
отделение. В палату входит медсестра и говорит больному : "Петр
Сергеевич, к Вам пришли". Вслед за ней появляется мужчина в белом халате
внакидку и со словами "Петя, наконец-то!" пытается обнять больного.
Последний с недоумением отстраняется: "Простите... Вы новый доктор?"

Больной увидел только человека в белом халате. То есть физическито -
глазами - он все увидел, поскольку зрение у него сохранно. Узнал же
только халат, но не лицо - лицо своего брата.

Это специфическое расстройство узнавания - "агнозия на лица" - было
описано очень давно. Оно получило отдельное название не в силу
уникальности механизма, обеспечивающего узнавание данного лица в отличие
от любого другого, а из-за социальной значимости поломки этого
механизма. Для человека с "агнозией на лица" похожи не только все лица,
но все яблоки - с красным бочком и без, все чашки, все двери - если
только он не придумал для себя какой-то особой "приметы" вроде
выщербленного края чашки.

Такой больной видит каждую часть лица - нос, рот, глаза, не путает
изображение лица с изображением циферблата часов или цветка ромашки. Но
недоступным является синтез целого из частей. Впрочем, откуда подобное
умозаключение? Что значит в данном случае "синтез"? Разве здоровые люди,
чтобы узнать знакомое лицо, поступают как гоголевская Агафья Тихоновна -
узнают нос, приставляют к нему губы, сравнивают?.. Конечно же, нет. А
как? Вот этого мы как раз и не знаем.

Истинная сложность проблемы сходства стала ясна тогда, когда оказалось,
что мы не можем "передоверить" вычислительной машине операции, с
которыми справляется первоклассник. В детской книжке напечатано: Аня
увидела слона.

Умеющий читать и писать ребенок вполне уверенно пишет ту же фразу в
соответствии со школьными прописями так:

[см. вложенный файл]

Но ведь заглавное "печатное" А совсем не похоже на строчное "печатное" а
- скорее оно напоминает "печатное" Л. На "письменное" а из школьных
прописей А и а и вовсе не похожи. Рукописное у куда больше похоже на
рукописное д, чем на печатное У. А заглавное Е "печатное" с тремя
горизонтальными палочками вообще не напоминает ни одну букву из школьных
прописей. Добавим, что печатный шрифт с серифами ("засечками"), т.е.
шрифт, которым набрана данная статья, довольно сильно отличается от так
называемой "рубленой гарнитуры", которым набран приведенный выше пример.
Ребенку это не мешает, компьютер же с такими различиями справляется плохо.

В обычных условиях взрослый здоровый человек относит А и а к одной и той
же категории "буква а", не обращая внимания на детали написания. Если же
подобная задача превращается в ребус, то человек этот, скорее всего,
страдает агнозией - у него нарушена работа некоторых мозговых структур.
Ибо в норме, научившись читать, мы уже не смотрим на "хвостики" и
толщину линий: все это несущественные мелочи.

В конце 60-х М.М. Бонгард очень точно определил суть проблемы сходства и
узнавания, указав на то, что вне конкретной ситуации бессмысленно
говорить о существенных и несущественных признаках объектов. Но
понадобилось без малого еще тридцать лет, чтобы создать компьютерную
программу, которая может "читать" любой текст, в том числе - рукописный,
устанавливая тождество всех а, всех у, всех д путем выбрасывания
несущественных деталей. Вообще-то мы отлично умеем на многое не обращать
внимания. Скажите, сколько зубцов у обычной вилки? Какова глубина
черпака у столовой ложки? Вот вы только что поставили на газ чайник,
коробок спичек отправили на его обычное место - а что на коробке
нарисовано? Не помните? И правильно: зачем вам это помнить? Мы не
замечаем год чеканки монеты, картинку на спичечном коробке, заводское
клеймо на электрической лампочке и оттенок цвета почтовой марки. Мы
имеем дело с вилками, ложками, коробками спичек, лампочками и марками
как таковыми - для этого достаточно ВИДЕТЬ, что это вилка, а не нож,
гривенник, а не двадцать копеек, лампочка 60 ватт, а не 40 или 100, где
бы эту лампочку ни изготовили.

Итак, нам не нужны бесполезные "для дела" признаки и без того знакомых
предметов. Именно бесполезные "для дела" - потому что вне конкретного
"дела", то есть данной задачи, не бывает признаков полезных и
бесполезных. Глаз коллекционера или контролера качества имеет иную
застройку - впрочем, глаза тут не при чем, поскольку они у нас устроены
одинаково. Штука в том, что именно мы хотим и готовы усмотреть в каждом
конкретном случае.

Известно, что там, где обычный человек видит ткань черного цвета,
текстильщик различает как минимум 16 разных оттенков черного - это имеет
прямую практическую ценность. Врач видит не вообще бледность, но
бледность с желтоватым оттенком, восковую бледность, синюшную бледность
и т.д. Поэтому верна мысль, что мы видим не глазом, а мозгом. Но это и
значит, что представления о сходствах и различиях не заданы нам
изначально. Они формируются в процессе приобретения опыта и представляют
собой сложные познавательные операции.

Мнения о сходстве или несходстве сильно зависят от контекста - то есть
от конкретной ситуации и целей сравнения. Я встретила семилетнего
мальчика с мамой и нашла, что они похожи; моя соседка видела его с мамой
и бабушкой, и говорит, что ребенок весь в бабушку, даром что мальчик. И
обе мы правы. Впрочем, правы ли? А отец? А другие родственники?

Человеческий мозг работает предельно эффективно и экономно. Именно
поэтому он совсем не заинтересован в накоплении максимума возможной
информации об объекте: это как раз и означало бы, что я "вижу" не просто
гривенник, но гривенник определенного цвета и размера, с такимто
рисунком и таким-то годом выпуска, - а что мне от того? Одна морока,
скажет всякий, на чьей памяти менялись монеты и банкноты.

Итак, мы умеем видеть "полезное" и отвлекаться, не замечать
"бесполезное" для решения данной задачи. Но всегда ли можно четко
сказать, в чем состоит задача?

Нас окружает мир, неисчерпаемый в своем многообразии. Но это, если
угодно, " в теории". На практике же мы живем не вообще в мире, а в
городе или в деревне, в определенном доме, квартире, в комнате с высоким
или низким потолком и т.д. Соответственно мы и привыкаем говорить о
своем окружении с нужной степенью обобщения или с нужной мерой
детализации. Если ваш ребенок вообще не ест суп, то он скорее всего и не
будет спрашивать, что сегодня - лапша или щи, поскольку для него и то, и
другое - прежде всего гадость. А сами вы, положим, не любите карамель,
так что вам не слишком понятно, почему одни предпочитают "раковые
шейки", а другие - "лимонную". Кстати, любители "раковых шеек" свои
предпочтения описывают довольно невнятно - и это неудивительно. Вкус и
запах - будь то чай, кофе или духи - вообще очень трудно описать.
Вспомните, в какое затруднительное положение попадают герои рекламы
жевательной резинки: им же надо сказать, чем именно вкус Ригли Джуси
как-там-ее отличается от вкуса всех прочих жвачек.

На самом деле профессиональные дегустаторы и парфюмеры пользуются
специально разработанным языком. Ведь в качестве экспертов они имеют
дело с принципиально иными объектами, чем мы с вами - обычные
потребители чая, кофе и духов. Для экспертов нет чая или кофе "вообще" -
есть несметное число сортов, и каждый характеризуется композицией
большого числа признаков. А мы не умеем разлагать аромат чая или букет
вина на составляющие - чай должен быть ароматен, а вино - иметь букет.
Но это не мешает нам говорить, что определенные вина или сорта чая
похожи друг на друга, хотя, в отличие от ситуации с буквами или
монетами, мы не можем объяснить или обосновать наши мнения.

Итак, одно дело - отождествить объект как единственный в своем роде
(лучший пример - это знакомое лицо); другое дело - сравнивать объекты
как похожие или не похожие в терминах признаков, полезных для данной
задачи (так мы поступаем, среди прочего, с монетами и почтовыми
марками); и совсем иное - сравнивать нечто, что вполне сопоставимо, но
плохо описывается словами - как вкус или запах.

Я надеюсь, что теперь читатель согласится со мной, что изучение сходства
- дело заманчивое, хоть и не простое. Ясно также, что установить, что
вот этот предмет похож на тот - все равно, что заглянуть в щелочку и
воскликнуть "Э, да там что-то есть!" На самом деле любопытно узнать, что
именно там есть - иными словами, какие свойства объектов человек
способен учитывать, дабы затем объявить их похожими или не похожими.

В частности, при сравнении слов неплохо бы учесть мнение лингвиста, а
при сравнении мелодий - позицию музыковеда. О чае, винах и кофе мы уже
говорили. Есть еще попытки автоматизировать процессы сравнения и
отождествления, и это отдельная группа задач. А значит, хорошо бы
созвать людей разных профессий и послушать, что они могут сказать друг
другу. Что и было сделано сотрудниками Эдинбургского университета.

Вторая тема

Каждый год несколько крупных научных издательств из Англии и Америки
присылают мне каталоги новых журналов, посвященных изучению
познавательных процессов. В мире журналов становится все больше, а в
российских библиотеках их все меньше. Разумеется, что-то доходит. Но
когда давно работаешь в науке, то понимаешь, что тебе доступна не
картинка в целом, а ее случайные фрагменты, наподобие кусочков картона,
ненароком забытых в коробке от игры "сложи".

Читать все журналы даже в области, связанной с языком и познанием, уже
давно невозможно. Но чтобы иметь возможность выбора, сегодня надо много
ездить и иметь постоянные личные контакты с иностранными коллегами. Я
езжу редко, а в Америке и вовсе не была. Это позволяет мне сохранять
надежду на то, что там, где библиотеки ломятся, да еще есть прямой обмен
новыми текстами через Интернет, науки процветают.

Может, оно и правда. Может, сегодняшняя англоязычная психология всего
лишь печальное исключение. Так или иначе, впечатления мои - в основном
безрадостные, в Эдинбурге лишь подтвердились.

Впервые и всерьез огорчилась я в Австралии, когда в докладе на кафедре
психологии в Сиднее сослалась на классическую работу Миллера "Магическое
число семь плюс минус два". "Это какой Миллер?" - спросил меня один из
присутствовавших. Миллеров и вправду несколько, поэтому я ответила
"Джордж" и написала на доске полное название работы и дату ее публикации
- 1956 год. Недоумение аудитории достигло критической точки: "Это же
было так давно!" - отозвалось уже несколько голосов. Тут я поняла, что
попала в мир, существующий в иных координатах: в Москве о "магическом
числе семь" (не о Миллере, конечно) знали многие образованные люди,
далекие от психологии.

Сходные впечатления остались и от нескольких международных конференций.
Во-первых, проблема (неважно, какая - лингвистическая или
психологическая), которой занимаются мои коллеги, большей частью
представлена как набор мнений (результатов) узкого круга цитируемых лиц,
принадлежащих одному научному кружку - чаще всего, одной-двум
лабораториям. Американцы действительно читают только себя. Во-вторых, за
конкретной задачей не угадывается никакой исторической глубины, даже
если предметом изысканий является феномен из истории науки.

Известно, например, как высоко американцы ценят Выготского. Лев
Семенович Выготский, умерший в 1934 году, безусловно, был и остается
знаковой фигурой для психологии XX века. Но "бум" вокруг Выготского
возник в США только после 1962 года, когда его книга "Мышление и речь"
(впервые изданная в Москве в 1934 г.) вышла в английском переводе. Да, у
нас странно быть ученым и не читать по-английски, американцы же (если
они не слависты) не читают по-русски. Но Выготский еще при жизни
печатался по-английски и по-немецки, и уж ничто не мешало издать ту же
книгу (или другие сочинения) Выготского по-английски не в начале 60-х, а
десятью или пятнадцатью годами раньше.

С другой стороны, неужели вся ученая Америка только после 1962 года
начала понимать, что значение формируется в результате взаимодействия и
общения? Между прочим, основатель современной культурной антропологии
Бронислав Малиновский писал по-английски, и уж после его трудов, т.е. в
30-е годы, было вполне ясно, что человек создается прежде всего
культурой, а не природой.

За полгода до конференции в Эдинбурге я послала нескольким американским
ученым из числа будущих участников электронные письма с просьбой
прислать мне оттиски их работ. Мне представлялось, что так я смогу лучше
подготовиться к возможным дискуссиям. Увесистые желтые пакеты с
оттисками, пересылка которых безотказно оплачивается всеми научными
учреждениями мира, кроме наших, прибывали все лето. Чем прилежнее я
читала, тем грустнее мне становилось.

Несколько очень толковых обзоров не могли изменить общего ощущения
механистичности мышления, фрагментарности подходов, обнаруживающих не то
нежелание увидеть лес за деревьями, не то неумение это сделать. Решающая
роль культуры и целеполагания на уровне повседневной деятельности никем
не отрицается и даже подчеркивается. Но этот тезис часто напоминает
оставшиеся в нашем советском прошлом обязательные ссылки на то, что "еще
Маркс (Ленин, Дарвин, Павлов...)". Потому что после вводной части
проблема того, как мы на самом деле сравниваем и принимаем решения о
сходстве и различии, что для нас значимо и почему, будет подменена
проблемой переработки информации о признаках сравниваемых объектов с
помощью очередной компьютерной программы. Уже в Эдинбурге я услышала,
как один американский исследователь (очень яркий) предлагал своим
испытуемым, говорящим на разных языках, сравнивать упаковки, в которых
продается молоко, шампунь, соки, прохладительные напитки и прочие
обычные товары. Его интересовало, как будут названы эти упаковки. В
русском варианте это был бы выбор между словами бутылка (пластиковая),
флакон, коробка, пакет, банка и т.п.

Я поинтересовалась, как он минимизировал влияние содержимого на
называние упаковки? Ведь по-русски мы продолжаем говорить "пакет молока"
из-за того, что это привычное сочетание слов, хотя молоко теперь
продается в картонных упаковках, по форме не отличающихся от упаковок с
соком и даже от коробок с печеньем. Аналогично, если в стеклянный сосуд
вытянутой формы помещен растворимый кофе (например, так выглядит
гранулированный кофе марки "Якобе"), мы скажем "банка кофе", но если
примерно в таком же вместилище будет продаваться шампунь, то мы попросим
две бутылки шампуня, а не две банки. В других языках и культурах, скорее
всего, иные сочетания окажутся стереотипными. Как с этим быть?

А никак. Оказывается, мой собеседник в инструкции просто попросил не
обращать внимания на содержимое. И свято верил, что этого достаточно,
чтобы участники эксперимента действительно забыли о том, что в одном
сосуде - пиво, а в другом - шампунь.

Другой не менее славный молодой человек рассказывал, как люди поступают
при сравнении объектов, где можно выделить разные значимые части. Для
этого он сконструировал условные изображения существ, напоминающих
бабочек. "Бабочки" эти были идентичны по структуре и размеру: все они
имели крылышки, голову, тельце, усики и хвост, но эти части отличались
формой и раскраской: у одной "бабочки" голова квадратная, у другой -
треугольная, у двух других головы одинаковые, но у одной тельце в
клеточку, а у другой тельце в горошек и т.п.

Оказалось, что при таком "раскладе" люди сравнивают крылышки с
крылышками, тельце с тельцем, усики с усиками, а не подбирают горошек к
горошку и клеточки к клеточкам. Меня крайне удивило, что этот вывод
рассматривается как научный результат. В самом деле. Представьте, что у
вас кошка окотилась и принесла трех совершенно черных котят. Правда, у
одного на кончике хвоста белые волоски, а у другого белое пятнышко на
ухе, третий же весь угольно-черный. Выражаясь обыденным языком, два
черных котенка имеют "особые приметы". По ним вы и будете их различать.
В прочих случаях, если мы и вынуждены сравнивать объекты по частям,
потому что в целом они похожи, то исходим из сравнения частей,
аналогичных по функции или по важности для характеристики данного
объекта как такового. Разумеется, всегда можно сконструировать хитрые
картинки наподобие игры "найди десять отличий", где одно из отличий
будет в том, что на левой картинке паутина в углу на потолке, а на
правой - в углу на полу. Так ведь игра и состоит в отказе от обычных
способов сравнения!

Конференция собрала, по моим наблюдениям, человек 80-100. Меня крайне
удивил преобладавший на ней стиль: хотя народ был все больше молодой,
можно было подумать, что участники приехали не поспорить о чем-то, что
для них является делом жизни, а дабы соблюсти некие ритуалы. Мне
неоднократно приходилось организовывать Круглые столы и вести заседания
в тесных залах, где сидели на подоконниках и даже на спинках стульев,
одним было не видно, другим - плохо слышно. Но эти неудобства
материального свойства не очень замечались, потому что всегда был накал
страстей, споры по существу и вопросы на засыпку. В Эдинбурге действо
совершалось в небольшом концертном зале безупречных пропорций. Никто не
досадовал, что мел опять не пишет, поскольку доски не было, а тексты
всех докладов дублировались на экране с помощью проектора (я так и не
поняла, зачем показывать весь текст, а не таблицы и примеры). Регламент
соблюдался так строго, что на вопросы почти не было времени. Я все
думала: что это мне напоминает? Пожалуй, какое-нибудь московское
протокольное мероприятие вроде заседания Комиссии по... Да и там все шло
гладко, пока кто-нибудь не произносил такие взрывоопасные слова, как
"массовая культура" или "толстые журналы", после чего закипали наши
обычные страсти.

Предвижу недоумение читателя - а потому я все это принимаю так близко к
сердцу? Всегда один доклад лучше, другой - хуже; там была дискуссия, тут
не было дискуссии, что из того? А то, что как профессионал, я более
всего обязана именно западной, преимущественно американской психологии
конца 50-х - начала 60-х годов. Это были героические времена! В Гарварде
вместе работали Джордж Миллер, Роман Якобсон, Джером Брунер, Клиффорд
Герц - пионеры нового подхода к языку и познанию, к изучению
информационных процессов, к отношениям человек-социум. И их главные
работы доходили до нас с не слишком большим опозданием.

Конечно, история науки не может быть представлена в виде цепочки:
сначала пришел А и сделал все это; потом его книгу прочел Б, не
согласился (или согласился) и так далее. Скорее, это богато и причудливо
изукрашенная ткань наподобие гобелена, где нити пребывают в сложном
сплетении, узелки видны то с лица, то с изнанки, иногда проглядывает
основа и опять прячется... Ткань - это сложная структура, а не хаос.
История науки как части культуры имеет свою структуру и свои законы.
Пренебрежение прошлыми достижениями (равно как забвение ошибок) ведет к
примитивному видению проблем, решаемых сегодня.

В 1990 году в книге "Acts of meaning" ("Значение и операции с ним")
Брунер предостерегал своих коллег от неосознанного уподобления сугубо
человеческих операций со смыслами тем алгоритмам, в соответствии с
которыми работает компьютер. Впечатление, что Брунер не был услышан.

Впрочем, не все на конференции было так мрачно. Например, я услышала
завораживающе интересный доклад француженки Даниэль Дюбуа о том, как мы
сравниваем запахи. Современная наука (включая физиологию и биохимию) не
имеет правдоподобных объяснений, касающихся механизмов различения
запахов и их оценки как похожих-непохожих. Тщательно отобрав для
эксперимента "наивных" испытуемых, Дюбуа с коллегами предъявила им 16
бутылочек с веществами, обладавшими "элементарным" запахом - будь то
чеснок или ваниль. Испытуемые, до того никогда не имевшие дела с
подобной задачей, должны были рассортировать бутылочки так, чтобы в одну
группу попадали похожие запахи, в разные - непохожие. Потом испытуемые
объясняли, почему у них получилась та или иная группа.

Когда на экране появилась таблица, согласно которой запахи ванили и
корицы оказались особенно похожи, а объяснение именно таким, какого я
ожидала ("так пахнет в кухне", "пирожные"), мне очень захотелось
закричать: "Я же говорила!..." Ибо, как и слова обыденного языка, запахи
классифицируются преимущественно на основе жизненного опыта, а не
описываются на основе логических противопоставлений. Запахи бывают
приятные и противные, напоминающие лес и траву или лекарства и аптеку;
запах цветов или запах мазута и т.д.

Не менее любопытно то, что группы запахов у разных людей получились
очень похожими, но когда испытуемым предлагалось сказать, чем именно
пахнет из той или иной бутылочки, они вели себя по принципу "кто в лес,
кто по дрова". Более всего сошлись во мнениях по поводу запаха лимона.
Яблоко же пахло то грушей, то апельсином. Этот результат напоминает
поведение испытуемых при именовании изображений обыденных предметов:
покажите людям нарисованную чашку без блюдца или такое изображение
миски, где неясно, из чего она - из глины, фарфора или стекла. Вам
обязательно назовут кружку, вазу, розетку, тарелку для супа и т.д.
Именование, т.е. присваивание объектам реального мира словесных ярлыков
(запахи - тоже объекты) - особая операция, и установление классов
похожих или непохожих объектов напрямую от именования не зависит.

Вариации

Эдинбург - удивительный город. Он похож одновременно на Москву и на
Петербург. Не архитектурно, конечно, а генетически.

Старый Эдинбург рос и развивался органично, как многие европейские
города: разрастался вокруг крепости, стоявшей на самом высоком из
близлежащих холмов. Если под холмом не было реки, как в Москве или в
Праге. то вырывали ров. И по сей день по склонам бывшего рва (ставшего
вначале болотом, а позже - парком) лепятся дома и домики, храмы поменьше
главного собора, лавки, аркады, узкие лестницы с железными перильцами.
Никаких горизонталей, площади невелики, горбаты и зажаты меж стенами:
проходы между домами неожиданны, лестницы круты, с каждого поворота -
иной вид на скаты крыш. флюгера, силуэты петушков на шпилях соборов...
Если забраться повыше, видно море.

Уже мало кто помнит старое московское Зарядье, его каменные лесенки,
церкви и церквушки с цветными изразцами и папертями на разных уровнях.
площадки и закоулки. Еще в 50-х годах на жизнь этого городка в городе
можно было часами смотреть сверху, с Варварки. В старом Эдинбурге есть
много подобных мест - это улицы, которые называются ^мостами" - но не
потому, что внизу некогда были речки, а потому, что эти улицы перекинуты
через другие улицы. Есть и улица, называемая "террасой" - она идет на
высоте примерно третьего этажа вдоль каменной стены в виде глухих арок,
увитых плющом (он зеленеет и в декабре). Внизу же, параллельно, еще один
тротуар на уровне первого этажа и неширокая проезжая часть.

В детстве, когда мне случалось попасть в Зарядье, это походило на
настоящее путешествие - так сильно все отличалось от центра Тверской,
где мы жили. Машин практически не было, церкви я помню закрытыми, зато
завораживала их миниатюрность, домашность. Няня моя крестилась на все
надвратные образа (или на места, где эти образа некогда были), я
озиралась в неожиданной тишине, поедая глазами ступени из плит,
узорчатость изразцов и погружаясь в волшебство. Эти детские ощущения -
именно ощущения, а не воспоминания, вдруг ожили в старом Эдинбурге.
Наверное, из-за его уплотненности и "каменности", а еще - из-за обилия
лестниц и площадок, откуда можно наблюдать за жизнью города, как если бы
она протекала в ином измерении, чем твоя собственная жизнь.

Собственно, затем и путешествуют, чтобы открыть для себя иные измерения.
Таким открытием стал для меня "Новый Город" - часть Эдинбурга,
построенная по плану в начале прошлого века, при короле Георге IV. Мне
повезло по принципу "не было бы счастья...". В отличие от остальных
участников конференции, которые жили в респектабельных гостиницах, меня
- по бедности - определили "на постой" в частный дом в соответствии с
английским обычаем "bed and breakfast" (ночлег и завтрак). Так я
оказалась гостьей Дженет Ли, владелицы квартиры на Кэмберленд Стрит, в
доме 1823 года постройки.

Кэмберленд Стрит и другие подобные улицы и площади Нового Города
строились по принципу ансамбля, т.е. проектировалась сразу улица или
несколько улиц и прилегающая к ним небольшая круглая площадь со сквером
посередине (если бы я писала по-английски, мне пришлось бы сказать
чтонибудь вроде "с зелеными насаждениями посередине", поскольку square и
значит 'площадь').

Фасады, нарисованные георгианскими архитекторами, я созерцала вечерами в
увражах, которыми меня снабдила Дженет - страстная путешественница и
знаток старины. Утром я могла убедиться в том, что Новый Город за
полтора века не претерпел почти никаких изменений. Разве что тесаный
камень цвета сепии, которым облицованы почти все постройки, включая
школы, церкви и больницы, приобрел более глубокий, бархатистый оттенок.
Жилые дома, как правило, в три этажа с глубоким подвалом, окна которого
начинаются на уровне земли и' уходят вниз, так что образуется утопленный
в земле крошечный дворик, вымощенный плитами, обычно с ухоженным
растением в кадке. Иногда там квартира, а то и маленький магазин, "лавка
древностей" или художественная галерея.

Однажды вечером я видела через окно, как внизу пылал камин - это был
маленький паб.

Чтобы войти в подъезд первого этажа, поднимаешься по лестнице,
образующей своего рода мостик, арка которого разделяет дворики соседних
подвалов. Массивная боковая стена у такого мостика иногда в плюще,
иногда покрыта мхом. Фонари, освещающие улицу, стилистически и
пространственно увязаны с металлическими перилами лестниц-мостиков:
фонарные столбы тонкие и невысокие, декор минимален, лампион круглый и
ощущаешь его не где-то над головой, а рядом.

С небольшими вариациями так застроен весь Новый Город, не считая
нескольких главных торговых улиц. По расчисленности и геометризму это
напоминает Петербург. Хотя, правду сказать, бывая в Петербурге, я
никогда не ощущала его "умышленность" - разве что в своих любимых,
подчеркнуто торжественных и декоративно-театральных местах - на улице
Росси, в Новой Голландии. В Эдинбурге у меня были схожие ощущения -
наверное, за счет того, что я оказывалась одна среди безупречного
изящества улиц Нового Города. Мокрые плиты мостовой неизбежно приводили
к очередной купе вековых деревьев, которые возвышались над круглой
решеткой в центре площади, как если бы в подстаканник поместили букет
цветов.

А я уже в Москве листаю книгу, изданную Даниэль Дюбуа, и предвкушаю
чтение статьи ее коллег о сходстве обычных домашних шумов, которые мы
описываем словами скрипит, жужжит, царапает, тикает, позвякивает,
шелестит, шуршит.

И вспоминаю Эдинбург.

http://subscribe.ru/ http://subscribe.ru/feedback

Андрей Белов ответов: 0 2004-11-26 17:54:40 (#270857)

анонс

Дублирую "информацию от Анны А. Зализняк" (инф. письмо конференции
"Диалог 2005").
***
Международная междисциплинарная конференция
"Понимание в коммуникации". 2005

Уважаемые коллеги!

НИВЦ МГУ с 28.02. по 1.03.2005 г. планирует провести вторую конференцию
"Понимание в коммуникации", посвященную различным аспектам понимания в
процессе общения: лингвистическим, риторическим, психологическим,
герменевтическим, психо- и социолингвистическим, кибернетическим,
педагогическим, редакторским.

Целью конференции является обсуждение актуальных вопросов понимания и
интерпретации текста, развитие творческой активности студентов и
аспирантов, привлечение их к решению актуальных задач современной науки,
сохранение и развитие единого научно-образовательного пространства,
установление контактов.

Первая конференция по этой тематике, прошедшая в 2003г., вызвала большой
интерес и выявила необходимость продолжения обсуждения.

На этот раз планируется обсудить следующий круг проблем:
1. Язык, речь, способы понимания сообщения
2. Невербальные аспекты коммуникации
3. Понимание и воздействие на адресата
4. Психология понимания
5. Социальные аспекты понимания. Межкультурные контакты
6. Компьютерное моделирование понимания. Понимание в системе "человек -
машина"
7. Управление пониманием, оптимизация понимания в учебном процессе

Особое внимание на конференции предполагается уделить проблеме "Эмоции и
их влияние на понимание", однако и любые другие темы в рамках заявленной
проблематики приветствуются.

Оргкомитет: проф., д.ф.н. В.З. Демьянков (председатель), проф., д.ф.н.
Е.Г. Борисова (заместитель), проф., д.ф.н. Е.Н. Зарецкая, д.ф.н. О.А.
Казакевич, д.ф.н. М.А. Кронгауз, д.ф.н. Н.Н. Леонтьева, д.ф.н. Н.Н.
Перцова, д.ф.н. М.Ю. Михеев (заместитель).

Предполагается публикация резюме сообщений, а по итогам конференции
планируется выпустить сборник докладов.

Тезисы объемом 1-2 страницы (1800-3600 знаков) в формате rtf, а также
резюме длиной до 3 предложений присылать по электронной почте
m-mihe***@r*****.ru. или вместе с дискетой по почте по адресу: Москва,
Ленинские горы, МГУ им. Ломоносова, НИВЦ, лаборатория автоматизированных
лексикографических систем.
Последний срок присылки тезисов: 12.12.2004 г.
Контактный телефон: 939-23-57

С уважением
Председатель Оргкомитета
проф., д.ф.н. В.З. Демьянков

http://subscribe.ru/ http://subscribe.ru/feedback

Андрей Белов ответов: 0 2004-11-23 17:03:13 (#269156)