У Евгения Замятина – это роман «Мы», у Бориса Пастернака – «Доктор Живаго». За почти тридцатилетнюю писательскую биографию вечный бунтарь и экспериментатор Евгений Замятин, умерший восемьдесят лет назад (1937), создал меньше, чем мог бы, если бы сразу определился с  будущим и не стал бороться со своим литературным талантом.

Но не будь у писателя биографического зигзага в область математики и инженерной деятельности, вряд ли бы родился тот экспериментальный стиль, по которому совершенно точно можно определить, что это - Евгений Замятин. И вряд ли бы появился на свет знаменитый роман.

Евгений Иванович был экспериментатором по духу и мироощущению. Его эксперимент в области литературного стиля и слова доведен до предела. Тогда, в начале XXвека впервые в России появился писатель, который кропотливо и тщательно работал над каждым словом, вычищая из текста всё лишнее.

В результате, читая Замятина, постоянно находишься в напряжении, потому что должен внимательно вчитываться в каждую строчку текста, сгущенного  до крайности - тире, пропусками, недомолвками и недосказами. Больше всего Замятин ненавидел всё устоявшееся, замкнутое, конечное, считая, что настоящая литература  создается еретиками, безумцами,  мечтателями, скептиками, отшельниками  и бунтарями, относя и себя к их числу.

Наверное, странно, что сын священника мог утверждать, что только язычество способно порождать живое и новое, а религия, любая, только догматизирует жизнь. Хотя такой взгляд для начала прошлого века был скорее нормой, чем исключением. Русский авангард, футуризм, кубизм, супрематизм, примитивизм – всё строилось на отрицании прошлого.

Принявший с восторгом Октябрьскую революцию Евгений Замятин, не был идеалистом. Он вполне понимал ту цену, которую с неизбежностью придется  заплатить за разрушение отжившего прошлого и построение нового. Он не соглашался на благословение новой реальности, увидев ее опасность для человека, а созданный им стиль - лишь попытка отразить трагедию.

Однако установившуюся власть, стремившуюся не к диалогу, а к диктатуре,  вовсе не устраивала такая позиция. Всё, что критиковало новую власть и «вредило» революции, объявлялось контрреволюционной агиткой и не могло быть эстетически ценным. Читать далее