Сейчас понять происхождение русской поговорки «Мыло черно, да моет бело» уже сложно. Люди забыли, что до приезда в Москву гениального рекламщика и талантливого парфюмера француза Генриха Брокара здесь в качестве основного моющего средства использовалась обыкновенная печная зола.
Оказывается, можно не любить страну и тем не менее приносить ей пользу. Генрих Афанасьевич Брокар терпеть не мог Россию и никогда этого не скрывал.

«Выезжая из России за границу, — писал он жене, — переживаешь ощущение, будто снял с себя грязную сорочку и надел чистую».
Жить в России было для него невозможно, но и работать в какой-нибудь другой стране он просто не мог...
 

Деньги на мыло

И как только классику пришло в голову назвать Россию «немытой»? Абсолютная чепуха. Как раз именно в России издавна существовал культ бани, воспетый ещё Нестором в «Повести временных лет». Другое дело, что с мылом у нас всегда было туго. То ли дело Париж. Тут искусство изготовления моющих средств и хорошего парфюма было поставлено на широкую ногу и имело глубокие корни. К тому времени, когда в России даже и не представляли, что мыло может иметь ещё какой-то цвет, кроме чёрного, Атанас Брокар уже запатентовал способ изготовления мыла прозрачного.

Несмотря на оригинальность идеи, дело у молодого французского парфюмера на родине не шло — слишком велика была конкуренция. Не пошло оно и в Америке, куда он вместе с двумя сыновьями перебрался в надежде заработать большие деньги: населявшие континент переселенцы ещё не были готовы к тому, чтобы тратиться на такие вещи, как чистота и аромат. Несколько лет Атанас честно пытался привить американцам любовь к мылу, однако это ему не удалось. В конце концов он затосковал, запил и вернулся в Париж.
А его сыновья не собирались сдаваться. Старший решил «добивать» Америку, а младший, Анри, отправился бродить по свету, выискивая место, где его парфюмерные таланты нашли бы применение. И совершенно неожиданно таким местом оказалась далекая и огромная северная страна, о которой у молодого человека было самое смутное представление. Но приглашение на работу, полученное от давнего знакомого отца, известного французского парфюмера Гика, только что открывшего в Москве свою фабрику, заслуживало внимания. И в 1861 году 24-летний Анри перебрался в Москву, где его стали называть Генрихом Атанасовичем или Генрихом Афанасьевичем.
Впечатления от первого свидания с Москвой были самыми неприятными. Француз увидел грязных мужиков в залатанных тулупах, самодовольных и тупых чиновников, пьяных купцов. Везде чаще всего пахло перегаром и квашеной капустой. И эта вонь преследовала чуткого на запахи парфюмера везде. Однако зарплата, получаемая им у Гика, была значительно больше той, на которую он мог рассчитывать, если бы работал в Европе. А потому приходилось терпеть. И отводить душу, только встречаясь с немногочисленными европейцами, пусть даже и не с французами, а хотя бы с бельгийцами. С ними можно было поговорить на родном языке, пожаловаться на сырую московскую погоду, на варварские обычаи московитов, вспомнить Европу...
Лучше всего молодой француз чувствовал себя в доме бельгийца, державшего магазин хирургических инструментов, — Томаса Равэ.
Тому было много причин, а главная — дочь Томаса, прекрасная Шарлотта.
Будучи французом до кончиков ногтей, Генрих к вопросу брака подходил прагматично: по его мнению его будущая супруга должна быть деловой, хозяйственной, умной и обязательно общительной; важно, чтобы она хорошо знала французский и русский языки и могла быть при муже переводчицей и секретарем (сам Генрих желанием изучать варварский язык вовсе не горел, учил его так, по необходимости, и всю жизнь говорил со страшным акцентом).
Шарлотта обладала всеми этими качествами, к тому же была красива. Томас, её отец, с интересом присматривался к амбициозному французу: дочка-то уже на выданье.
И вот 07 сентября 1862 года молодые вступили в законный брак.
Венчались по католическому обычаю — несмотря на то, что в патриархальной России обращение в православие сулило многочисленные выгоды, Генрих и Шарлотта свою веру не поменяли.
И вот теперь, когда личная жизнь вполне устроилась, можно было начинать своё дело. Но для этого нужны же хоть какие-то капиталы. У Гика Брокар получал хорошо, но этих денег для серьёзного начинания было мало. А серьёзного хотелось. И хотелось очень...
Пока жена вынашивала первенца, Генрих изобретал. Он экспериментировал, смешивал, выпаривал... и через год изобрел новый способ получения концентрированных духов. Понимая, что в России выгодных покупателей на этот вид товара не найдешь, он быстренько съездил во Францию, где и продал своё изобретение за 25 000 франков знаменитой фирме «Рур Бертран».
На вырученные деньги Брокар арендовал у мещанки Фаворской конюшню в Тёплом переулке, нанял двоих рабочих, Герасима и Алексея, купил два котла и обратился в городскую управу с просьбой разрешить ему варку мыла. И, как это часто бывает в России, столкнулся с непредвиденным: в номенклатурных списках Ремесленной управы профессия «парфюмер» не значилась. Чиновники долго ломали голову, по какой же статье провести мыловарение, и наконец определили Генриха Брокара по «фельдшерскому цеху».
Получив официальное дозволение на свою деятельность, молодой предприниматель уже на следующий день «отварил» первые 60 кусков мыла. Новое мыло называлось «Детское» и представляло собой аккуратные ароматные брусочки, на каждом из которых была выдавлена одна из букв русского алфавита. Благодаря этой оригинальной идее и низкой цене (первое мыло Брокара стоило в три раза дешевле, чем мыло конкурентов, не говоря уж про заграничный товар), продукция молодой фирмы сразу была замечена и стала популярной. Позже многие россияне признавались, что «читать учились по Брокару».

Вначале продукцию по купцам развозил в пролетке сам Брокар, но спустя год купцы сами стали наведываться в конюшню, чтобы перехватить партию ходового товара.
Вслед за «Детским» пошло прозрачное «Глицериновое», круглое «Шаром» и зелёное огурцевидное «Огурцовое». Но подлинным хитом фирмы стало мыло «Народное». Кусок вполне нормального по качеству «Народного» стоил 1 копейку, а оптом — и того дешевле. В это же время цены у конкурентов ниже 30 копеек не опускались. Неудивительно, что даже крестьяне, никогда ранее мылом не пользовавшиеся, именно «Народное» мыло начали закупать на ярмарках ящиками.

Популярность нового моющего средства была настолько велика, что уже в 1866 году Брокар смог перебраться из бывшей конюшни в просторную фабрику на Пресне. Кстати, он перебрался, так и не выполнив своих обязательств перед сдавшей ему в наём конюшню госпожой Фаворской. "Я не вижу до сих пор никакой отделки в конюшне, где вы думали сделать свою фабрику, — писала возмущенная хозяйка безответственному нанимателю. — Позвольте вас спросить, когда же вы отделаете конюшню?"

Но даже расширившись, фирма не справлялась с постоянно растущим спросом.
Мечта Брокара сбывалась: Россия начала мыться мылом, и «Народного» требовалось всё больше. Пришлось даже добиться разрешения на установку паровой машины. Но и этого вскоре оказалось мало: при том, что «Народное» составляло почти девять десятых всей продукции фабрики, его все равно не хватало.
В сентябре 1869 года фабрика вновь переехала. На этот раз — в бывшую усадьбу Музиль. Новый адрес брокаровской фирмы звучал так: Москва, мыловаренная фабрика г. Брокара за Серпуховскими воротами, на углу Арсеньевского переулка и Мытной улицы. В нескольких каменных корпусах варилась, парилась, смешивалась, крошилась масса, призванная отмыть Россию и довести её до европейской кондиции.
Но здесь отливали уже не только мыло. В дополнение к копеечному «Народному» мылу (дававшему отнюдь не копеечные доходы) Брокар начал производить тоже копеечные «Народные» помаду и пудру. Такой ловкий ход подсказала фабриканту Шарлотта.
Теперь хорошо поторговавший на ярмарке крестьянин мог купить жене и дочерям в качестве гостинца целый набор: три полезных предмета в нарядной цветной упаковке — и всего за 3 копейки.

Для расширения производства требовалось оперативно перевести компанию в разряд товарищества. Брокар приступил к усиленному поиску «товарища». На самом деле желающих вложить деньги в перспективное производство было немало, но нетрудно догадаться, по какой именно причине Генрих Афанасьевич предпочел российским купцам-миллионерам проживающего в Москве саксонца, купца второй гильдии Василия Рудольфовича Германа, и капитала-то было всего 10 000 рублей. Эти тысячи были положены в банк на счет новоиспеченного товарищества. В банке они пролежали недолго: уже через неделю после подписания договора с Германом предприимчивый Брокар «сдал» совместной фирме за 5 000 рублей в год свою собственную усадьбу сразу на десять лет.
А еще спустя год «Торговый дом Брокар и Ко» открыл свой первый фирменный магазин на Никольской улице, в доме греческого подданного по фамилии Бостанжогло.

Война и мир

Жить в России и быть изолированным от России полностью было довольно сложно. Поэтому иногда Генриху приходилось встречаться и с россиянами.
Да и как было не встретиться, например, с великой княгиней (и герцогиней Эдинбургской) Марией Александровной, посетившей Москву летом 1873 года?
Лихой француз не просто встретился с ней, а полностью покорил её сердце. Когда женщине в 69 лет дарят букет из ландышей и фиалок — такое не может не очаровать. И пусть даже в букете цветы не настоящие, а сделанные из цветного воска, зато они отдушены специальными ароматическими эссенциями, составленными лично Брокаром (к букету прилагались несколько флакончиков про запас).
Уже спустя несколько месяцев московский генерал-губернатор получил от графа Адлерберга бумагу, в которой говорилось: «Государь Император Высочайше изволил разрешить московскому парфюмерному фабриканту и купцу французскому подданному Генриху Брокару именоваться поставщиком государыни Великой Княгини Марии Александровны, с правом употреблять на вывеске вензельное изображение Имени Ея Императорского Высочества».

Такая привилегия стоила дорогого. Тем более если учесть, что как раз в этот период фирма Брокара находилась в состоянии настоящей войны с пиратами. Подпольные синдикаты вовсю «помогали» Брокару в изготовлении суперпопулярных «народных» сортов, выдавая в день тонны низкокачественной продукции. Не останавливали лихих дельцов даже изобретенные фабрикантом и печатавшиеся на фабриках министерства финансов специальные наклейки, гарантировавшие подлинность продукции: пираты научились штамповать почти такие же.
А вот подделка «вензеля Ея Высочества» переводила дело из простого уголовного или гражданского в стопроцентно каторжное.

Защитившись таким образом от непрошеных помощников, Брокар неутомимо изобретал всё новые и новые сорта мыла. Пригласив к себе самого знаменитого мыльного лаборант-препаратора того времени француза Шевалье, он за неполные шесть лет поставил на рынок мыло «Мятное», «Русское», «Кокосовое», «Национальное», «Сельское», «Французское», «Спермацетное», «Театральное», «Обеденное» и даже «Электрическое».

Ни одно крупное событие в жизни империи не проходило без того, чтобы Брокар не приурочил к нему выпуск нового сорта мыла. К выставкам, на которых продукция фирмы неизменно занимала призовые места, варилось мыло «Выставочное»,  к ярмаркам — «Ярмарочное», для юбилеев делалось красочно упакованное «Юбилейное», для дам — «Дамское», для мужчин — «Мужское». В начале Русско-турецкой войны в продаже появилось мыло «Военное», а в день, когда русские войска с победой вошли в Плевну, на парфюмерных прилавках появилась помада «Букет Плевны» — Брокар к таким событиям всегда готовился заранее.
Москвичи быстро привыкли к брокаровской продукции и Генрих Брокар понял, что одного фирменного магазина недостаточно, и в 1878 году открыл второй, на Биржевой площади.

Открытие сопровождалось грандиозным скандалом, виною которого была Шарлотта. Это она, держась за свою идею «праздничных наборов», предложила мужу сделать такой набор, в который входили бы все виды их продукции. В газетах появилось объявление, оповещавшее господ покупателей, что в день открытия в новом магазине будут выставлены в продажу наборы, включающие: духи высшего сорта, одеколон, люстрин для волос, туалетный уксус, вазелин, пудру «Лебяжий пух», пуховку, саше, помаду и мыло — и все это будет продаваться по цене 1 рубль за коробку. В результате по требованию властей уже в 3 часа дня магазин пришлось закрыть, так как конная полиция не могла сдержать толпу желающих отовариться подобным сказочным набором. К счастью, обошлось без жертв, однако нескольких помятых дам пришлось-таки ненадолго госпитализировать. За шесть часов работы было продано более 2 000 комплектов, то есть продавали по пять-шесть коробок в минуту.

В 1882 году Брокар наконец добился своей цели, заставив народ не вонять, а пахнуть. Целый месяц в Москве царил какой-либо один аромат. Специально для этого парфюмер разработал хитроумный план, совмещавший в себе новейшие достижения ароматической индустрии и любовь человечества к различного рода халяве.

А началось всё с того, что к очередной выставке Генрих Брокар (с помощью недавно привезенного из Франции молодого, но перспективного парфюмера Феррана) изготовил втайне от конкурентов новый одеколон, в запахе которого слышались ландыш, гвоздика и жасмин. Новая секретная разработка получила такое название: одеколон «Цветочный». А на открытии выставки в павильоне брокаровской фирмы забил фонтан из нового одеколона. Доступ к фонтану был свободным, и люди, пользуясь случаем, не только мазались бесплатным одеколоном, но даже окунали в него предметы одежды: женщины — шляпки и вуалетки, мужчины — пиджаки. Многие посетители выставки возвращались сюда несколько раз, принося с собой все новые вещи. Конечно, одеколон «Цветочный» получил первую премию, а над Москвой долго витал аромат ландыша, гвоздики и жасмина.

А Генрих Брокар продолжал воевать.
Теперь уже не с российскими пиратами, а с соотечественниками, французами, которые всё более нагло стали соваться на давно застолбленную им с таким трудом российскую территорию.

Почувствовав вкус к парфюмерии, россияне повернулись в сторону Запада. И стали заказывать в той же Франции лучшее мыло, духи, помаду и прочее. При этом всё то, что производилось в России, уже казалось хуже, «non bien». Хотя продукция Брокара на международных выставках била таких китов, как Легран или Бертран, в расчет это не шло: сделано не в Париже — стало быть «не хорошо».
Брокара это бесило: это что получается, он работал, старался, а сливки будут снимать другие? Терпеть такое было нельзя!
И Брокар пошел на банальную провокацию. Закупив партию лучших духов известнейшей парижской фирмы «Любэн», он, в присутствии свидетелей и нотариуса, перелил их в свои флаконы и выставил на продажу. Рассчитано всё было безукоризненно точно: немного попользовавшись псевдоброкаровским парфюмом, покупатели принесли продукцию обратно в магазин и, заявив, что «качество продукта низкое и ни в какое сравнение с Парижем не идёт», потребовали свои деньги назад. В свою очередь в магазине этим покупателям показывали нотариально заверенные протоколы «перелива», и что тогда им оставалось делать? Сознаться, что они не разбираются в парфюмерии, либо признать, что брокаровская продукция превосходит по качеству любэновскую. Хитрые россияне конечно же выбирали второе. И вскоре отчёт о провокации появился во всех центральных изданиях империи.

Что для француза хорошо?

Несмотря на все старания Брокара, Россия никак не хотела превращаться во Францию. Она почему-то постоянно оставалась Россией. А ему так хотелось жить в Париже, но делать деньги в России. Поэтому он создал маленькую Францию, но в стенах своего дома.

Здесь все говорили только по-французски, на полках стояли только французские книги, а на кухне повар-француз готовил исключительно французские блюда. С детьми занимались французские гувернёры. Дети были французскими подданными и даже проходили действительную военную службу в рядах французской армии.
Когда пришла пора выдать замуж старшую дочь Евгению, жениха искали недолго, ибо выбор был невелик: российские купцы и дворяне, желавшие породниться с Брокарами (Генрих Брокар был тогда уже миллионером), в расчёт не принимались, так что в мужья был выбран тот самый Ферран, который помог Брокару наладить производство «Цветочного» одеколона.

Конечно, дом настоящего француза должен был отличаться изяществом и Брокар ещё в начале 1870-х купил несколько картин фламандской школы.
Скоро он стал главным конкурентом московских коллекционеров.
«Сюда, — рассказывал своим покупателям знаменитый антиквар Барыков, — и несут, и везут... Когда он (Брокар) в Москве, то многих вещей и не увидишь ни на Сухаревой, ни у антиквариев Панкратьевского переулка: чуть что приобретут, сейчас же тащат к Брокару, и он всё покупает. И где у него столько денег находится! Зато как Брокара нет, то и вещей на рынках больше, и цены не те: продавцы прямо говорят: „Покупайте, пока Брокара нет в Москве, а приедет, вы их и не найдёте, да и цену-то он даст другую — много дороже“».

Действительно, Брокар покупал всё и никогда не скупился. Как-то купил на Сухаревке закопченную доску с каким-то рисунком, случилось так, что по дороге домой сел на неё, и она разломилась надвое. А оказалось, что это был подлинник Дюрера. За реставрацией дело долго не стало. Брокар не просто любил искусство, он любил его весьма активно. Среди московских коллекционеров ходили страшные истории — о том, как француз собственноручно замазал на одной из старинных картин не вписывавшуюся, по его мнению, в композицию кошку, или как он «ускромнил» даме на портрете слишком неприличное, как ему показалось, декольте. Начав с живописи, парфюмер расширял свои запросы, скупая заодно и скульптуру, и мебель, и подсвечники...

Когда в начале 1890-х дом уже переполнился антиквариатом, перепуганная Шарлотта потребовала от мужа либо утихомирить собирательский пыл, либо выделить для коллекции отдельное помещение.

Утихомириться сил уже не было - пришлось открывать свою галерею. И не где-нибудь, а в Верхних торговых рядах (ныне ГУМ). Если верить газете «Новости дня», поместившей 22 марта 1891 года отчет об открытии новой изящной галереи, среди 5 000 выставленных образцов искусства были: "...портреты правителей и королей всех эпох... шедевры живописи всех школ, направлений и эпох... старинный фарфор — севрский, саксонский и русский; скульптурные группы из Севра; мебель в стиле Буль, пуф-жардиньер эпохи Екатерины II; оригинальные картины из раковин... серьги всех времён... бронзовые статуи разных времён, между которыми две статуэтки из цельных кусков слоновой кости... изделия из слоновой кости... миниатюры, мозаики, дамские безделушки редких форм, инкрустированные вещицы... 1 000 акварелей различных школ и эпох, ткани и шитье разных времён, серебряно-вызолоченная сбруя с берёзой, коллекция старинного оружия... гостиная Людовика XVI, комнатный гарнитур из белого мрамора, панно и фрески... столовый дамский гарнитур... целая коллекция канделябров, ваз, часов разных времён, гобелены... табакерки, французские вееры... серебряные сервизы, шар с фарфоровыми статуэтками... хрусталь, стекло, гербы разных дворянских родов... "

По своему охвату новая галерея в Москве стояла на третьем месте, сразу после Музея изящных искусств и Художественной галереи братьев Третьяковых, а по посещаемости даже превосходила их.
Это про галерею Брокара московский журналист В. А. Гиляровский (дядя Гиляй) написал:

Здесь Голландия и Рим,
Тицианы, Рафаэли, —
Мы же мирно так сидели,
Лили водку, яйца ели,
И завидно было им.
Что ж, по рюмке повторим.
И посмотрим снова спьяна
Рафаэля, Тициана.
Под влияньем полугара —
Все мы редкости Брокара.

Галерея пережила своего основателя почти на два десятилетия. Сразу после революции она была преобразована в Музей старины, а позже ликвидирована. Что-то из экспонатов попало в Третьяковку, что-то в Пушкинский, что-то продано за границу. В залах бывшей галереи и по сию пору льют водку и едят яйца, поскольку в них располагается неплохой ресторан. Только вот Тициана с Рафаэлем на стенах нет.

Москва-Париж

 А теперь о грустном. Тяжело бывает человеку, которому хочется жить в одной стране, а работать — в другой. Но если так жить тяжело, то каково же умирать? В середине 1899 года врачи нашли у Генриха Брокара цирроз печени и водянку. Посоветовали немедленно ехать «на воды», что могло продлить жизнь на год-полтора. Но он поехал во Францию. Там Брокар, российский француз, миллионщик, провел несколько месяцев и вернулся в Москву. Побыл несколько месяцев в Москве и — опять во Францию.
Умер Генрих Афанасьевич Брокар 3 декабря 1900 года в Москве. Отпевали его в католической церкви Святого Людовика, на Лубянке. А похоронили на родине, в местечке Провен, близ Парижа, в фамильном склепе.

Знамя семейного предпринимательства подхватили сыновья — старший Александр и младший Эмилий. За дело они взялись весьма энергично и к 1913 году добились того, что семейная фирма получила высший в России титул «поставщика двора Его Императорского Величества». Это был год празднования трехсотлетия дома Романовых. Пройти мимо такого события Брокары не могли, и к юбилею в продажу поступили духи, занявшие потом первые места почти на всех международных выставках. Духи назывались «Любимый букет Императрицы», а автором их аромата был Ферран, зять Генриха Брокара.
К этому времени он уже стал главным администратором фирмы. Её управляющим был Алексей Иванович Бурдаков. Тот самый рабочий, что полвека назад начинал в старой конюшне вместе с непонятным французом варить мыло. Теперь он был потомственным почётным гражданином, разъезжал на «форде» и носил на цепочке золотые швейцарские часы. В 1914 году компания с помпой отпраздновала свое пятидесятилетие, а ещё спустя три года была национализирована и переименована в Замоскворецкий парфюмерно-мыловарный комбинат № 5.

Под таким «неароматным» именем она прозябала вплоть до 1922 года, когда на фабрику вернулся (уже в качестве директора) некогда выписанный из Парижа самим Брокаром бывший главный парфюмер фабрики Август Мишель. Именно он придумал для фабрики красивое, поэтичное название «Новая заря», под которым мы знаем её и сейчас. Кстати, вы можете познакомиться с одним из образцов брокаровской продукции. Зайдите в парфюмерный магазин, попросите духи «Красная Москва», откройте флакончик и вдохните нежный аромат «Любимого букета Императрицы»...