Когда закончилась война в Ангоре, бывший студент Андрей Лунин затосковал. И написал ещё одно заявление. И тут же понял, что это бесполезно.

«Надо ехать в Москву, - решил он. - Здесь ничего не добьешься».

Но на всякий случай надумал побывать у военкома: поговорить.

Автобус был старый, дребезжащий. Сколько помнил себя Андрей, по этому маршруту почему-то всегда ходили самые старые и разбитые машины. На задней площадке, рядом с Андреем, болтали о чем-то две девицы, совсем ещё молоденькие. И когда автобус потряхивало на выбоинах, та, что поближе, рослая не по годам, налитая, в пестром и сильно открытом платье, прижималась к Андрею горячим бедром. Андрей отстранялся: было душно и пыльно.

* * *

Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/IFWr7wtk6WY

* * *

Её соседка, поменьше ростом, большеротая, в розовых штанах и вся из себя вертлявая, рассказывала, захлебываясь:

- Придумай, что делать. Я ему говорю: «Дай на вечер, переписать», а он выпендривается. Представляешь, первая рок-опера в мире! Я балдею!

Андрея передернуло. Он чуть было не сорвался, чуть было не сказал всё, что о них думает, но как-то удержал себя - только сквозь зубы прорвалось что-то вроде приглушенного рычания.

Девицы посмотрели на него с недоумением, а та, что прижималась, на всякий случай хихикнула: Андрей был видный парень, выше среднего роста, сухой, ясноглазый.

- Остановка «Военкомат»! - проскрежетал голос водителя в динамике.

Андрей, оттолкнувшись спиной от поручня, пошел к выходу, тут же забыв про девиц. Мелькнула только мысль: «Вот кому хорошо живется…»

Городской военкомат был похож на помещичью усадьбу прошлого века. Тополя в два обхвата, дорожки, посыпанные песком, прохлада, тень, тишина. Только белокаменного барского дома с колоннами не было. Все службы военкомата размещались в длинных одноэтажных бревенчатых зданиях с двускатными железными крышами. Облупившиеся водосточные желоба под карнизами были забиты грязным тополиным пухом.

Дежурный по военкомату, пожилой прапорщик в потертом мундире с новенькими погонами, огорошил Андрея.

- Сегодня день неприемный, - буркнул он. - У входа же распорядок висит. Ты что, читать не умеешь?

Андрей сжал губы.

- Пожалуйста, передайте Ивану Игнатьевичу, - значительно сказал он, - что его просит принять товарищ Лунин. Андрей Лунин. Он знает.

Прапорщик посмотрел на него недоверчиво, но всё же вылез из-за стола и ушел в глубь длинного коридора. Вернулся минуты через две.

- Проходите, пожалуйста, - сказал он. - Военком ждёт вас.

В просторном кабинете с панелями под дуб за монументальным письменным столом, откинувшись в жёстком деревянном кресле, сидел подполковник Зубарев Иван Игнатьевич, фигура в городе известная.

- Так, значит, это ты - Лунин? - спросил он, когда Андрей поздоровался и сел к длинному приставному столу под сукном. - «Товарищ Лунин»! Силён, мужик! Где-это ты научился, а?

Андрей молчал.

- Напугал, напугал ты моего дежурного! - раскатисто продолжал Зубарев, цепко всматриваясь в Андрея. - Заходит: «Товарищ подполковник, там, извиняюсь, какой-то длинноволосый стоит. Говорит, что он товарищ Лунин и вы его знаете». Ха-ха-ха!

Андрей сдержанно улыбнулся.

- Ну, что ж, давай поговорим, то-варищ Лунин!

Военком достал из папки несколько листов плотной белой бумаги, сшитых канцелярской скрепкой. Андрей покосился: всё, что написано было на этих листах, он знал наизусть. Сам писал.

- Так, так… - Зубарев побарабанил пальцами по столу. - Газеты читал? Знаешь?

- Знаю, - сказал Андрей. - Там уже всё кончилось.

- И слава богу, что кончилось. А если бы и не кончилось, то всё равно - глупости. То, что ты просишь, - глупости! Понимаешь? Это, конечно, хорошо, что ты проявляешь, так сказать, желание. Но это не нашего ума дело, не нашего. Когда люди нужны будут, тогда людей найдут, не беспокойся. Специально подготовленных, знающих людей, а не так, с бухты-барахты. И потом, ты же грамотный человек, должен понимать: политический момент сейчас такой, что мы должны к этому подходить очень…

- Извините, Иван Игнатьевич! - прервал его Андрей и встал. - Политический момент я знаю. Наверно, я зря пришёл к вам и вообще - беспокоил. Я не мальчик и знаю, что хочу. И написал, кажется, всё ясно. Так что учить меня не надо, зачем время зря терять. Мне ещё до Москвы добираться надо…

- Ах, мать твою за ногу! - Зубарев вскочил из-за стола. Был он приземистый, крепкий, чуть-чуть только заплыл жиром. Русые, густые еще волосы, зачесанные назад, распадались на две части. - Я тебя сейчас в лагеря и в строй! Двадцать пять лет будешь трубить у меня как миленький! Герой нашелся! С ним как с человеком, а он…

- Ну зачем же пугать сразу, Иван Игнатьевич. - Военком Андрею понравился. - Я же не хотел вас обидеть. Извините. Просто у меня времени мало, у меня сейчас дел больше, чем у вас. Думаете, легко…

- Да ты что? - изумился Зубарев. - Погоди, ты что, ты серьезно надумал в Москву ехать?!

Андрей рассмеялся.

- Иван Игнатьевич, неужели вы думаете, что я шучу? Это же, это же смешно…

- Ну, ты… фокусник! - ахнул Зубарев и заходил по кабинету. Он был растерян. Этот парень держался так спокойно, уверенно, называл его по-свойски Иван Игнатьичем, как будто не было между ними никакой разницы. И, что удивительно, он, Зубарев, принял это как должное, хотя и был немало поражен, даже раздражён вначале. Черт знает что творится, щенок какой-то пришёл и голову морочит…

- Слушай, - сказал он. - Тебя как зовут?

- Андрей…

- У меня внук Андрей, - зачем-то сказал Зубарев. - Андрюшка. Слушай, ты никуда сейчас не торопишься? Пойдем ко мне, поговорить надо!

Не дожидаясь ответа, он собрал все бумаги на столе, закрыл ящики, проверил сейф, снял с вешалки фуражку и коротко приказал: «Идем!»

Дежурный встал и отдал честь. Зубарев небрежно коснулся двумя пальцами козырька фуражки и прошел мимо. Андрей - за ним. Дежурный внимательно исследовал спину Андрея - осмотрел сетчатую зеленую безрукавку, затрёпанные джинсы - и пожал плечами.

Жара на улице спадала. Потянуло легким ветерком.

- С севера ветерок-то, - сказал Зубарев. - А то из степи задует - дышать нечем.

Андрей промолчал. Он вышагивал рядом с Зубаревым и всё пытался угадать, зачем он ему понадобился. Но не мог ничего придумать и бросил это занятие: надо значит надо, придем - сам скажет. Потом он поймал себя на мысли, что со стороны они, наверно, выглядят как отец с сыном, и усмехнулся: отца у него не было.

- Ты где работаешь? - спросил Зубарев. - Я что-то забыл уже…

- В горторгрекламе, - ответил Андрей. - Редактором, рекламные тексты составляю. В общем:

Если хочешь сил моральных

И физических сберечь,

Пейте соков натуральных, -

Укрепляет грудь и плеч!

- Сам придумал?

- Нет, где-то услышал. И втемяшилось в голову, как зараза прилипло. Чуть что, так я и тыркаю эти… стихи. Знаете, есть еще такие:

Пей, сынок, томатный сок -

Будешь крепок и высок!

Здорово, да?

- Чего ухмыляешься? - спросил Зубарев. - Над глупостью человеческой смеешься?

- Да нет, просто так…

- А институт чего бросил? Как там у тебя написано: «Ушел с третьего курса пединститута, так как осознал…» Ты мне по-русски скажи, вожжа под хвост попала?

- Она самая, - согласился Андрей. - Какой я к чёрту учитель?! И вообще…

Подошли к дому Зубарева, аккуратному двухэтажному особняку с лоджиями в тихом районе города, недалеко от центра. Квартира Зубарева была на первом этаже.

- Я сейчас один, - сказал Зубарев. - Мои все по югам разъехались. Ты проходи, проходи. Да не туда, вон в ту комнату, а я пока переоденусь.

Андрей прошел в небольшую квадратную комнату напротив ванной, сел в кресло и поискал глазами пепельницу. Зубарев плескал водой в ванной, кряхтел, урчал.

- Я курить буду! - крикнул Андрей. - Можно?

- Кури! - донеслось из ванной. - Пепельница на подоконнике!

Иван Игнатьевич растерся полотенцем, надел рубашку, расчесался. В приоткрытую дверь было видно, как Андрей сидит, удобно устроившись в кресле, и с рассеянным любопытством листает какой-то журнал. Пепельница с дымящимся окурком стояла на подлокотнике кресла. Иван Игнатьевич покачал головой.

- Слушай, - сказал он. - Я давно тебя хочу спросить вот о чем… Как это получается, что ты везде чувствуешь себя как дома, а? Дежурного в военкомате на пушку взял, со мной разговариваешь так, как будто я тебе ровня. И не нахал вроде, а… чёрт знает что…

- Оно конечно, - улыбнулся Андрей: улыбался он хорошо. - Вы - военком, а я - хрен знает кто. Но ведь где-то по большому счету все мы человеки, а? Так чего же нам друг перед другом заноситься? И я вас уважаю, по-моему, достаточно. Не хочется же вам, чтобы я перед вами трепетал? Какой интерес разговаривать с человеком, который стелется перед тобой?

- Н-да… - покрутил головой Зубарев. - Хочешь холодного чаю? Я в жару всегда холодный пью.

- Давайте, - согласился Андрей. - Вам помочь?

- Сиди, сам обойдусь.

Зубарев взял с кухонного стола термос, лимон, достал из шкафа чашки и сахарницу, расставил всё на журнальном столике.

- Ну вот, - сказал он. - Теперь и поговорить можно. Только давай как на духу. Если бы мальчишка ко мне пришёл, я бы понял: мы тоже в свое время в Испанию рвались. Ну а ты-то, тебе чего надо?

…Действительно, чего ему надо. Андрей вдруг понял, что разговора не получится. Не хочется ему, хоть убей, говорить что-то, объяснять… Да и разве объяснишь?

- Я же все написал, - сказал он. - Там всё ясно.

- Что «написал»? - загорячился Зубарев. - Что там у тебя написано? - Он поискал свою папку, посмотрел вокруг, но вспомнил, что оставил бумаги в сейфе и вновь повернулся к Андрею. - Не хочешь говорить, значит? Ну, ладно…

- Почему «не хочешь»? - Андрею вдруг стало жалко Зубарева, свиньёй он себя почувствовал. - Просто, долго это, Иван Игнатьевич. Да и бесполезно.

- Правильно: бесполезно. Бесполезно то, что ты задумал. Ну, представь себе: приезжаешь ты в Москву и идешь - уж не знаю, куда ты там пойдешь, - и говоришь: «Отправляйте меня в Африку, хочу где-то там революцию делать». Над тобой же посмеются, никто и разговаривать с тобой серьезно не будет. Ты же взрослый человек, понимать должен. Бесполезно это…

- Я, Иван Игнатьевич, живой человек. И если меня приперло, то я всё сделаю, уж будьте уверены…

- Да что тебя приперло?! - взорвался Зубарев. - Что приперло? Жить тебе надоело - так иди повесься и не морочь голову! Приперло его! Нас война приперла, а вас что? Когда я под Сухиничами ночью воду из ручья пил, а она сладкая была, утром только увидел: от крови сладкая, там выше по течению погибшие наши лежали - вот когда меня приперло! А вы… - он махнул рукой. - Одним вообще ничего не надо, водку только жрать умеют, другие, как ты, какие-то… неуправляемые. А что вам надо - сами не знаете! Не знаете ведь?!

- Неуправляемые… - Андрей усмехнулся. - Интересное слово придумали… В общем, где-то правильное. Но не совсем… Просто, другие люди пошли, вот и все…

- Какие «другие»? Что значит - «другие»?

- Ну, обыкновенные. Раньше о чем люди думали: о хлебе насущном. Так ведь? Потом об улучшении жизни, о карьере. Вот, по-моему, два якоря, на которых держался человек: хлеб насущный, а потом уже карьера. Но сейчас ведь и карьера уже не держит, не смотрят на карьеру… О другом люди думают…

- Интересно, о чем это - о «другом»?

- Не знаю, о душе, наверно… Пора уже, наверно, и о душе подумать, о жизни…

- И ты тоже о ней думаешь, да? И потому написал эти… - Зубарев споткнулся, потом брякнул, - дурацкие заявления свои?

- При чем тут заявления? Мы же о другом говорим.

- Об этом, об этом же! А тебе не кажется, что это у вас от дури? Понимаешь, дурь играет, обыкновенная дурь! И ничего больше, поверь мне. Как пришло - так и уйдет!

Зубарев и сам до конца не верил в то, что говорил.

Не похож был парень на такого, что от дури коленца выкидывает. Но и другого объяснения Зубарев найти не мог, а сам парень молчал, снисходительно роняя изредка какие-то слова, и все это начинало бесить Зубарева.

- Что вы сделали, что вы умеете? Пить, есть, красиво одеваться и красивые слова говорить? Вы даже вести себя не умеете! Ты посмотри, как ты перед старшим сидишь: развалился, ноги задрал, сигарета в зубах! И я еще, как дурак, разговариваю с тобой, понять пытаюсь! Драть вас надо, как сидоровых коз! Чтоб узнали, почем фунт лиха!

- Ну, вот и договорились! - Андрей легко поднялся. - Я всегда говорил, Иван Игнатьевич, что нас драть надо. Так бы спокойней было. До свидания!

И ушёл. Только дверной замок щёлкнул.

Многотрудной, как дорога в тайге, была жизнь Ивана Игнатьевича Зубарева. С того самого дня, когда окончилась война и его по рапорту оставили в армии, он знал, что его дело - служить. И не где-нибудь в штабах, управлениях - всю свою жизнь в войсках провел Зубарев, в тайге, в пустыне, в глухих гарнизонах, где небо давило на низкие длинные казармы, - и знал, что это его судьба, его дело, к которому он приставлен, - и был спокоен.

Не раз и не два его обходили очередным представлением, но и это не выбивало его из привычной колеи, не застило свет пеленой обиды, ибо верил он всегда в одно - надо честно делать своё дело, а всё остальное - образуется. Всё, чего он достиг, что имеет ныне, - он честно заработал своим горбом, заслужил. Это слово - «заслужил» - он любил особенно, ибо вся его жизнь - беспорочная служба.

И сейчас, глядя на пустое кресло перед собой, на окурки в пепельнице и серый пепел, на недопитую чашку с холодным чаем, Иван Игнатьевич не понимал, чего добивается этот парень, что ему надо?

Неужели так трудно уяснить себе простую и мудрую истину: работай, трудись, найди своё дело, и мир будет ясен и прочен под твоими ногами. Ведь не глупый же человек, серьезный, хороший парень, а… И ко всему - недоумению, непониманию примешивалось еще глухое раздражение: он, военком, пригласил к себе какого-то пацана, можно сказать, оказал честь, пошёл на откровенность, а щенок не соизволил даже оценить это, ответить откровенностью. И ушёл, неожиданно, без разрешения, с насмешливой легкостью выразив свое согласие с его, Зубарева, словами.

Андрей ругал себя. Глупости, мальчишество какое-то. Взрослый человек, а всё тянет выставить себя не тем, кто ты есть. Можно ведь было иначе обойтись с Зубаревым, помягче. Но нет ведь - словно бес какой-то вселился, заставляя против воли цедить слова снисходительно, соглашаться со всем с усмешечкой, свысока. Зачем это надо было? И что толку теперь терзать себя - человека-то все равно обидел. И неплохого человека - в этом Андрей был уверен, весь как на ладони был перед ним Зубарев: так, по крайней мере, казалось Андрею.

Но потом он понял, почему так получилось, почему не вышел у них разговор - и успокоился. Дело в том, что где-то в глубине души, сам не сознаваясь себе в этом, Андрей надеялся на разговор д е л о в о й, на помощь и ждал её, и смотрел на Зубарева как на человека, который может чем-то помочь п р а к т и ч е с к и.

А Зубарев же хотел просто п о г о в о р и т ь. Отсюда и пошло всё шиворот-навыворот.

Андрей шел по улицам, окутанным легким вечерним полумраком. Шумно, празднично летними вечерами в городе. Сверкает капрон на тугих коленках, пахнет пудрой, духами. Группами и поодиночке идут парни и девушки к старинному парку, над тополями которого уже призывно звучит не наша музыка: француз Поль Мориа властвует этим летом на провинциальной танцплощадке.

Странно было Андрею: почему он не с ними, с этими ребятами и девушками? Почему он не может вместе с ними пойти в парк и так же весело и беспечно гулять по его темным аллеям, танцевать, чувствуя близость девушки, полузнакомой, а может, и вовсе незнакомой, и оттого еще более волнующей.

Как будто стена какая стоит и одолеть её он не может. Возраст, что ли? Но какой, к черту в его годы возраст? Конечно, сейчас там народ помоложе, но ведь и раньше, в восемнадцать лет, не больно-то ходил он туда. Но тогда было другое - тогда смотрел свысока, считая бессмысленной тратой времени толкаться там, когда можно почитать, посидеть, наконец, с друзьями, поговорить. Тогда не хотелось туда. А сейчас хочется пойти, раствориться среди всех, но что-то уже не пускает. И ничего с собой не поделаешь…

Андрей жил один, снимал комнату с отдельным входом в районе города, ещё не застроенном серыми пятиэтажными коробками. Он всегда хотел жить один, ещё со школы, но жалко было мать, к которой он с годами всё больше и больше чувствовал если не любовь, то родственную близость, которой в детстве почему-то и в помине не было: каждый жил сам по себе, и нежностями с её стороны Андрей избалован не был. Может, он слишком был похож на отца, о котором мать никогда ничего не говорила и, наверно, ненавидела. Кто знает…

Но со временем они потянулись друг к другу, потому что и Андрей, как водится, с возрастом стал понимать и жалеть её, и она, видимо, как-то вдруг поняла, что никого, кроме сына, у неё нет и уже, наверно, не будет.

Однако после службы в армии Андрей стал жить отдельно: так лучше было.

Комната, от тесноты своей, наверно, казалась уютной. Андрей сел на кровать, железную кровать с жёсткой сеткой, и замер, опустив руки на колени. Состояние было какое-то подвешенное, неопределенное, пустота была, но пустота особого рода, которую и заполнить нечем.

Вообще, сразу после принятого решения, ещё утром, по дороге в военкомат он почувствовал эту отстраненность от всего, как будто его уже нет здесь, отстраненность, чуть напоминающую состояние человека, уезжающего надолго, если не навсегда. Да ведь он тоже уезжает, только не в отъезде дело, не в географическом перемещении…

«К своим пойти, что ли? - подумал он. - Посидеть напоследок, потом ведь не до этого будет…»

Был у него круг своих людей, если и не друзей, то близких по духу, по мыслям, по взглядам на жизнь нашу, людей, с которыми ему было легко. Но Андрей тут же отбросил эту мысль. Хватит, наговорились. Всё, всё уже выговорили, до тошноты известно наперед, кто и что скажет! Словами изошли, как поносом. Пора, наконец, уняться!

Андрей быстро собрал вещи в большой дорожный портфель, разделся и лег, накрывшись простынёй. Протянул руку к тумбочке в изголовье, щелкнул выключателем радиоприемника: ласково замерцал зелёный глазок. Эфир был заполнен комментариями радиостанций всех мастей касательно событий в Ангоре. Кто-то заявлял, что впредь подобной вылазке будет дан решительный отпор…

Андрей бросил взгляд на портрет Гевары, приколотый над кроватью. Бородатый вождь боливийских революционеров, ещё при жизни ставший легендой, смотрел пронзительно и спокойно, словно предвидел свою судьбу и твердо шёл ей навстречу.

Андрей заснул и во сне уже видел, что он не здесь, а там, в другом мире, в мире бородатых людей в зеленых солдатских робах и бутсах с обмотками, в мире, где всё можно начать сначала и где не надо много говорить, где каждое слово и мысль подтверждают автоматной очередью или смертью.

Через три дня, утром, Андрей Лунин вышел из поезда на перрон Ярославского вокзала.

Советская проза.

Рассказ - Пейте соков натуральных, из книги - Прописные истины. Рассказы и повести. 1986 года издания.

Автор Сергей Баймухаметов.

ИСТОЧНИК

* * *

На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!

Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.

До свидания.