День не задался с самого утра. Степа сквозь сон
услышал звон кувалды Алекыча об рельсину и с трудом открыл глаза. Солнце било почти
отвесно сквозь недоделанную крышу бани, освещая 4 койки, замусоренный пол, грязные
бутылки в углу, кошку Муську и нехитрый скарб в рюкзаках. В голове шумело после вчерашнего,
перед глазами плыли какие-то радужные круги, во рту как будто мыши насрали. Степа
с душевным стоном поднялся и пошел умываться, потолкав перед этим Сергея за плечо,
шоферюг Витьку и Вовку трогать было бесполезно - все равно раньше обеда не проснутся.
Погода на дворе стояла замечательная, не жаркая и не прохладная, и комары уже все
издохли, но почему-то это не радовало Степу.
После умывания Степа вернулся к своей бане,
готовясь расталкивать Серегу, но тот уже встал, оделся и причесывался перед обломком
зеркала.
- Ну что, Вульф (Букреев почему-то звал Степу
Вульфом, тот пытался отвечать ему Фоксом, но потом плюнул и перешел на просто Сергуню),
слушай мою утреннюю частушку:
Серж Букреев в жопу пьян,
Как заморский обезьян.
- Тебе бы в хор им. Пятницкого, Сергуня, жрать
пошли, а то опять не достанется.
На завтрак съели традиционную пшенную кашу
и выпили жиденькое какао, потом двух друзей ждал сюрприз - начальник отряда Алекыч,
сверкая своим лысым черепом, объявил, что они сегодня пасут коров. Злые языки говорили,
что он по утрам бьет по рельсине этим своим черепом, уж очень звук противный получается.
Старая учительница умерла
сразу после Нового года, родных у нее сразу не нашлось, поэтому соседи разорвали
на лапник еe: новогоднюю елку, и теперь эти еловые ветки лежали на истоптанном снегу,
поблескивая искрами новогодних украшений. Сердобольные женщины, которые часами просиживали
вместе с бывшей учительницей во дворе, обмыли ее маленькое тело и на найденные на
книжной этажерке деньги устроили простенькие похороны. Не то, чтобы они очень любили
ее, просто каждая из них в отдельности находилась на том или другом расстоянии от
этого же рубежа, и все, что они делали, они делали для себя. Они сели на ее крохотной
кухне, открыли бутылку водки, разлили ее в тусклые стаканчики и выпили. Говорить
было не о чем.
Через несколько дней к соседке
умершей пришел участковый вместе с хмурым техником из жилищной конторы. Пригласив
ее с собой, они вошли в квартиру, переписали вещи и собрались заклеивать дверь.
-Зачем? - забеспокоилась соседка,
- Цветы погибнут. У нее же все окна в цветах! Я поливаю. Да и сын у нее есть. Борька.
Он же не знает ничего. Мы адреса не нашли. Он же звонит иногда, как же я ему отвечу?
А телефон через стенку слышно.
Участковый задумался, затем
дал соседке расписаться на списке вещей и, внушительно помахав у нее перед лицом
этой бумагой, ушел.
Соседка вернулась в опустевшую
квартиру, полила цветы, протерла пыль, накрыла мебель застиранными простынями и присела
на краешек дивана. На стене висели три увеличенных и раскрашенных по прошлой моде
фотографии. Сама учительница лет в двадцать с ямочками на щеках и белым кружевным
воротничком. Ее молодой муж, который умер уже давно, и о котором в доме не помнили
ничего. И ее сын Борька в возрасте восьми лет с насупленным лицом и с оттопыренными
ушами, одетый еще в старую серую школьную форму. Соседка оглянулась на занавешенное
зеркало, поднялась, подошла к стене, чтобы снять фотографии, и внезапно встретилась
взглядом с глазами учительницы. И ей вдруг показалось, что в этих смеющихся из
закончившейся жизни глазах застыла легкая тень укоризны. Словно сквозняк холодным
ветром пробежал по комнате. Соседка вздрогнула, прошла к себе и вернула унесенные
ею до описи новый комплект постельного белья, старый трехпрограмный репродуктор и
электрический самовар. Затем она аккуратно закрыла дверь, вернулась в свою почти
такую же пустую квартиру, легла на диван и проплакала до утра.
Цветы погибли. Не от отсутствия
ухода, соседка поливала их регулярно, а от чего-то другого. Не пересыхая от засухи,
и не подгнивая от излишней воды, они поникли листьями и повалились на холодные стекла.
Соседка аккуратно срезала мертвые стебли, вынесла их в мусорный бак и больше в эту
квартиру не заходила. До звонка.
Звонок прозвенел в начале
февраля. Соседка уже собиралась ложиться спать, когда за стенкой задребезжал разбитый
телефон. Она накинула на себя халат, выбежала на площадку, вошла в квартиру и присела
у замолчавшего телефона. Звонок повторился через пять минут. Она взяла трубку.
-Алло. Мама? Извини, кажется,
не поздравил тебя с Новым годом, - торопливо заговорил мужской голос.
-Алло? Кто это? - удивился
голос в трубке. - Где мама? Что случилось?
-Мама умерла, - повторила
соседка.
-Не понял! Как умерла? - заволновался
голос.
-Я очень плохо слышу, - сказала
соседка, хотя слышала она прекрасно. Сказала и положила трубку.
Борька приехал через день.
Удивительно, но он оказался почти точной копией своей детской фотографии. Только
ниже оттопыренных ушей и насупленных бровей восьмилетнего малыша начинались полные
щеки с синими прожилками, а еще ниже толстая шея и внушительный торс сорокапятилетнего
мужика. Соседка взглянула на него, печально и неуклюже застывшего в ее дверях, отдала
ему ключ и подумала, что если этот "битюг" и есть вечно сопливый и несносный мальчишка
Борька, то время действительно неумолимо, и упрашивать и останавливать его, скорее
всего, уже поздно, да и бесполезно.
Борька съездил на кладбище,
поправил два убогих покосившихся венка, засыпал снежный холмик пластмассовыми цветами,
замерил рулеткой периметр участка, поговорил с кладбищенскими старателями и отбыл
в жилищную контору. Уладить все хлопоты в один день ему не удалось, поэтому ночью
он лежал на кровати своей матери, курил и смотрел в потолок.
На следующий день он сходил
к соседке и попросил ее о помощи. Соседка опять вошла в эту квартиру и стала выкладывать
из старого зеркального шкафа аккуратные стопки одежды и белья, переложенные кусками
душистого мыла. Борька попросил, чтобы она искала деньги и документы. Ни денег, ни
документов не оказалось. Соседка складывала вещи на простыни и завязывала их в узлы.
Борька перебирал книги, упаковывал альбомы с фотографиями, жег на кухне перевязанные
бечевкой толстые стопки писем. К обеду, когда полки бельевого шкафа оказались пусты,
а более или менее ценные вещи упакованы в огромные чемоданы, Борька присел на диван,
закурил и сказал соседке, стоявшей возле четырех внушительных узлов:
-Квартиру буду продавать.
Занавески, посуду, мебель, все, что оставил, не трогайте. Квартира не так что бы
себе, пусть хоть будет не пустая. Забирайте себе все крупы, соль, специи, вообще
все продукты из кухни. Нечего мышей разводить. Холодильник, пожалуйста, вымойте.
Эту одежду тоже забирайте. Отдайте кому-нибудь, что ли? Не знаю, зачем она все это
хранила. За все хлопоты заплачу. Мне нужно, чтобы Вы показывали квартиру, если кто-нибудь
придет от меня. Если это дело затянется, пыль протрите, пожалуйста. На том спасибо.
Борис поднялся, оставил на
трюмо деньги за хлопоты и ключ, взял в руки чемоданы и уехал, увезя с собой и никому
не предъявив свои слезы. Если они у него, конечно, были. Соседка вытащила узлы на
площадку и позвонила подругам, с которыми делила скамейку у дома. Крупы и другие
продукты она брать пока не стала. Не захотела, да и не смогла бы.
Женщины вышли на площадку
и печально остановились возле узлов. Возможно, что каждая из них в отдельности еще
и покопалась бы в этих приятно пахнущих чистых и аккуратных вещах, но на глазах друг
у друга не поднимались руки, и побежденный таким образом соблазн смешивался с непонятной
грустью и поднимал настроение.