Любая хорошая книга - это дверь. Открываешь картонный, плотный (от слова плоть) переплет - и уходишь. В чужие видЕния, к маякам доброй надежды и паркам, где носятся на свободе прекрасные чувства, к серным дымящимся ямам отчаяния и хрустальным вершинам душевной боли, в детские комнаты с мишками и лошадками, колыбельными и подоткнутым одеялом... Можно рассматривать книгу, словно музей восковых фигур и посмертных масок, можно отдаться на волю ласковых слов и плыть без руля и ветрил в океане
воспоминаний. Можно мчаться по прерии, бросаться под танк с гранатой, задыхаться в космическом корабле за минуту до падения в непроглядную атмосферу.. проклятый Джуп! Можно топать с котомкой по Старому тракту и трепать за бока толстоногого пони, или идти по рельсам, держа за руку маленькую сестру. Дерни за веревочку - дверь и откроется. Новая книга - неизведанная страна, незнакомая Неверландия. Читатель - путешественник, землепроходец. Если особенно повезет с выбором - на внутренней карте мира появится новый
остров…
Правильно говорят – каждый писатель пишет о себе. И, бесстыдно обнажая нутро души, проводит любого желающего в мир фантазий и грез, впечатлений и переживаний. Жизнь и смерть – не более, чем повод к литературе, темой для книги может стать все, что угодно – страшный сон, одуванчиковое вино в погребе у прадедушки, разбитая чашка или утащенная из миски слива. Факт истории, наблюдение, переживание, сосед по дому или неудавшаяся невеста становятся прототипами, а писатель обретает над ними полную
власть. Он меняет судьбы, исправляет ошибки жестокого провидения, заставляет героев танцевать на ниточках авторской воли или, наоборот, нежными словами набрасывает акварельные контуры прожитых дней. И бессмертие – чудо, о котором тысячелетиями мечтали люди - даруется походя, росчерком опытного пера. Если в веках останется книга, значит, сотни и тысячи лет будут помниться круглобедрая возлюбленная Петрония Арбитра, невезучий торговец хлебом, перешедший дорогу Аристофану, добрый принц, снабжавший Вийона деньгами
и жадюга-редактор, которого нокаутировал Д. Лондон.
Парадокс - чем больше себя, своей личности и своих переживаний остается от писателя в тексте – тем хуже выходит книга. Автор – транслятор, переводчик, кинопленка и киномеханик в одном лице. Как у Моэма – чем искренней играла великая актриса Джулия Ламберт, чем старательнее она пыталась донести до зрителя _свои_ переживания, тем провальней со стороны выглядела ее игра. Допустимо сделать себя лирическим героем книги и рассказывать о себе отстраненно, со стороны. Важно быть искренним – печатное
вранье замечается с первого взгляда и способно испортить самый высокий талант – вспомните «сталинские» стихи Ахматовой. Писатель – жрец, написание – акт творения, требующий сакральности и желающий жертвы на алтаре словесности. Но при этом всякий талант – еретик, способный показать язык божеству и повернуться голым задом к Великому Смыслу – чистый пафос способен изгадить любую книгу, особенно если тема располагает к начертанию Больших Букв. В этом смысле идеальный писатель – Пушкин – в один и тот же день он мог,
утирая искренние слезы, писать оду на прощание с друзьями-декабристами и с пакостной ухмылкой на эфиопском лице выводить «…Иной имел мою Аглаю…». Советские литературные критики были правы в одном – в произведении должна быть художественная правда – и эта правда важнее истины реального мира, потому, что создает столь же истинный мир вымысла.
А когда дверка в прекрасный мир нарисована на бетонной стене, притворившейся старым холстом, и вместо волшебной страны набиваешь мозоль на любопытный нос, становится чертовски обидно. И в следующий раз откроешь двери с опаской, заранее ожидая разочарования. Потом и вовсе перестаешь ждать чудес, как вместо музеев ходят по дорогим магазинам. Книга - набор картинок, туристический буклетик нездешней жизни, жвачка для мозгов и гарантированная неправда - люди врут, я похлопаю и заплачу за билет
в балаган, напечатанный на сортирной бумаге. Писатель - работник умственного труда, что-то между программером и дизайнером - и никаких чудес у камина. Время волшебников кончилось с викторианской Англией... хорошо вместе с Советским Союзом - а сейчас демиурги перемерли от старости или подались на Заокраинный Запад. Исключения лишь подтверждают правило.
...Так и выходит тезис о гибели литературы. И надежда только на то, что подобные мысли приходят в голову людям два-три раза за век - в междуцарствия кажется, будто мир съела моль вместе с мантией голого короля. А потом - дует ветер. И пошарив ленивым взглядом на книжном лотке у метро цопнешь первый случайный томик, откроешь его, плотно сидя на сиденье вагона от Речного до Пушкинской... и утонешь по самое сердце в живых словах.