Чистый Мир - альтернативный Путь

        29 декабря 1986 года ушел Андрей Тарковский, а в 1989 году — его
отец, Арсений Александрович. Однако эти последние Голос и Взгляд из русского
Серебряного века продолжают оживотворять всех, кто способен их воспринять.
Они стали еще виднее на нынешнем сером культурном фоне, точный диагноз
которому поставил Андрей Тарковский: фальшь — бирюльки — конъюнктура.

1 + 1 = 1

"Открытие первых фильмов Тарковского было для меня чудом.
 Я вдруг очутился перед дверью в комнату,
от которой до тех пор я не имел ключа.
Комнату, в которую я лишь мечтал проникнуть,
а он двигался там совершенно легко.
Я почувствовал поддержку, поощрение:
кто-то уже смог выразить то,
 о чем я всегда мечтал говорить, но не знал, как."
Ингмар Бергман

Каждый, кто уже позволил своей Душе разбудить себя, неизбежно одержим
сегодня ностальгией — Ностальгией по Духу, "усильем воскресенья".
Преодолевая инерцию машинальности и муки немоты, он пытается заговорить
своим голосом, подобно подростку в прологе "Зеркала", стать самим собой,
настоящим.
Ведь человек рожден, чтобы достичь жизни, и сделает он это, или нет —
зависит только от него самого. Он может упустить ее: может дышать, есть,
продолжать стареть, — но это скорее медленное самоубийство, если уже с
детства вопреки своей сути начинаешь соответствовать чужим ожиданиям.

В каждом из тех окружающих миллионов, которые не захотели проснуться и
прозреть в истинный мир, скрытый за видимостью вещей — "быть может, убит
Моцарт". Если ты не позволил божественному прикоснуться к себе, а тобой не
движет стремление к нему, — значит, и жизнь не случилась с тобой. Жизнь —
это путешествие к своим небесным корням, перелив за пределы порочного круга,
все дальше от лжи и смерти, все большее погружение в свою внутреннюю
обитаемую суть.

Подобно тому, как рождаясь, человек должен оторваться от пуповины, учась
ходить — от опоры, приходит время, когда ему надо оторваться от мнимо
естественной почвы, чтобы "взлететь" и жить настоящим. Вот тут-то и
выясняется, на что ты способен, сможешь ли отбросить костыли привычек и шоры
предубеждений, вернуться к изначальному единству с собой и Богом, — пройти
испытание на человечность. А очеловечиваться нам уже легче, — мы не одни и
не первые. Нам помогают на этом тернистом пути свершений и открытий
Проводники, которые даже в "советскую эпоху" были рядом и всей своей жизнью
"строили лествицу в небо".
Только многие ли решились вступить на эту незримую лестницу Пути?

Тарковские — отец и сын. Для большинства они остались невидимыми, — они
слишком "сложны" для нас, ибо для нашей искусственной жизни — слишком
настоящие. Арсений Александрович произнес Слово, в котором есть все — откуда
мы, кто и зачем. Его поэзия — как некое духовное излучение, это волшебное
ощущение мира, широта дыхания, захватывающая дух, — это величие и сила
покоя, свойственные Духу. Андрей Арсеньевич показал невидимое и
"невозможное" — как увидеть Себя в проблесках истины и начать жить, —
подняться к небу, оставаясь на земле. Суть его искусства в том, что оно
вызывает — полет — для тех, чьи души просят красоты тем сильнее, чем труднее
обстоятельства. Следы полета одного человека помогают взлететь другому, для
этого и нужно искусство. Искусство Тарковских — как кислород — для
потрясения человека, для пробуждения его сознания. Оба помогают найти в себе
гармонию и сохранять равновесие между всеми ужасами людской "жизни, как ее
нет" и сказочным чудом того явления, что именуется Человек.

Перед нами два живых иероглифа — своеобразные и перекликающиеся образы
вневременного духовно-практического единства, где явь и сон, реальное и
воображаемое, жизнь и смерть, прошлое и настоящее – перетекают друг в друга
и сплавляются воедино.
        "И это снилось мне, и это снится мне,
        И это мне еще когда-нибудь приснится,
        И повторится все, и все довоплотится,
        И вам приснится все, что видел я во сне.

        Там, в стороне от нас, от мира в стороне,
        Волна идет вослед волне о берег биться,
        А на волне звезда, и человек, и птица,
        И явь, и сны, и смерть – волна вослед волне.

        Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
        Жизнь – чудо из чудес, и на колени чуду
        Один, как сирота, я сам себя кладу,
        Один, среди зеркал — в ограде отражений
        Морей и городов, лучащихся в чаду.
        И мать в слезах берет ребенка на колени."

И поэт, и режиссер ясно говорят: мир неисчерпаем и неделим, он не поддается
логическому объяснению, но доступен видению духовной интуиции, чуткой ко
всему сокровенному, едва уловимому в неостановимом движении, – к тонкой
динамичной духовной субстанции. Эта тонкая сущность пронизывает все элементы
мира, она и есть основа всего, основа жизни. Эта внутренняя сила — текучая
энергия — придает человеку могущество: он может развиваться, может
преображаться, — является могущим. И если существо обладает такой энергией,
оно непобедимо, даже если выглядит нежным и слабым. "Когда человек родится,
он слаб и гибок. Когда умирает, он крепок и черств. Когда дерево растет, оно
нежно и гибко. А когда оно сухо и жестко, оно умирает. Черствость и сила —
спутники смерти. Нежное и слабое — это то, что начинает жить. Поэтому, что
отвердело, то не победит", — говорит Проводник с лицом Ван Гога в
"Сталкере". (Вспомните, как маленькие зеленые росточки взламывают в городе
асфальт).

Сокровенное Слово Тарковских помогает пробудившемуся и готовому к
сотворчеству человеку прорваться к сути вещей сквозь пелену видимости,
спастись пониманием: мир — внутри него, он не зависит от обстоятельств, но
духовно возвышается над ними. Оба указывают нам заветный вход во внутренний
мир, где происходит подлинное действие. Ведь внешние события –  лишь
искаженные отражения того, что происходит в той истинной жизни внутри жизни.
Сам человек изнутри — вот это со-Бытие! "Не зри внешняя моя, но возри
внутреняя моя" — молил Даниил Заточник еще в XII веке.
        Коль скоро человек уже смог почувствовать в себе огонек свечи,
пронесенной героем "Ностальгии" по дну похожего на "Зону" бассейна, ему
нужно еще открыть в себе дар Сталкера, чтобы получить допуск в святая святых
– за кулисы мира – к силам правды, в космическую зону Тарковских.
Метафорический образ "Зоны" — это чрезвычайно емкое и необъятное понятие
внутренней Вселенной Человека. Она не локализована где-то там, в Чернобыле,
ее смысл не сводится только к этому проявлению. Мы и не подозреваем, что
живем в ней, — жизнь отдельной личности, — мгновение во всесветном календаре
—  при всей своей краткости связана с жизнью Универсума, с прошлым и будущим
всего человечества.
        "Я человек, я посредине мира,
        За мною мириады инфузорий,
        Передо мною мириады звезд.
        Я между ними лег во весь свой рост —
        Два берега связующее море,
        Два космоса соединивший мост."

Если не развить в себе способность видеть проходящие сквозь нас Силы и не
научиться взаимодействовать с ними, если не позволить вести себя тому
огоньку, что слабо мерцает внутри и говорит с нами на языке совести, то
можно запросто попасть в "мясорубку". Или повторить роковую ошибку
"Дикобраза", который послушался не тех сил и не того голоса, возжелал от
Зоны благ для себя — предал Себя. Зона-судьба исполняет наши желания еще на
пороге заветной Комнаты, в каждый момент она такова, какой человек делает ее
своим состоянием — важно вовремя распознать корыстное желание, которое
чревато поздним раскаиньем.

У существа греховного "множество скопившихся в душе телесных вожделений
заслоняет ... то зеркало, в котором она могла и должна была видеть Отчий
образ" — говорил Флоровский. Вот нам и поднесено незамутненное "Зеркало",
чтобы увидеть и вспомнить — кто мы и зачем здесь. Чтобы прозреть
противоречивую связь между собой и миром, о которой Тютчев писал: "Час тоски
невыразимой!.. Все во мне и я во всем...". Сквозящий "зеркальный мир"
выводит прозревающего к какой-то более универсальной и мудрой, более
значительной, но скрывающейся от посторонних глаз реальности.
        "Душа к губам прикладывает палец —
        Молчи! Молчи!
                           И все, чем смерть жива,
        И жизнь сложна, приобретает новый,
        Прозрачный, очевидный, как стекло,
        Внезапный смысл. И я молчу, но я
        Весь без остатка, весь как есть — в раструбе
        Воронки, полной утреннего шума".

Простые, обыденные вещи в "Зеркале" осязаемо преображаются,
самораскрываются, обретая более тонкое, переливающееся, несказанное значение.
        "На свете все преобразилось, даже
Простые вещи — таз, кувшин, когда
        Стояла между нами как на страже
        Слоистая и твердая вода".

На наших глазах рождается реальное чудо: меняются местами и непостижимым
образом соединяются верх и низ, невесомость и тяжесть, взлет и падение — как
в хроникальных кадрах с бредущими солдатами, когда замедление, музыка и —
стихи: "И я из тех, кто выбирает сети, когда идет бессмертье косяком..." —
превращают изнурительный воинский переход в невесомо легкую и свободную
поступь. "Обычное содержание" предметов и явлений начинает пульсировать,
оживает и выходит за собственные границы — в многомерность, многозначность —
движется в вечности. Метафорическая выразительность киноязыка переводит наше
внутреннее зрение к глубинной сути действия, озаряет реальность в целом.

Среди сюжетных взаимоотражений (так же, как и в жизни!) важно найти
правильный угол зрения — из глубины Всеобщности, над — над тесным замкнутым
пространством: "Когда отыскан угол зренья, И ты при вспышке озаренья Собой
угадан до конца". Тогда можно преобразиться и, преодолев скованность и страх
заикания, заговорить своим языком — вымолвить то Слово, что превратит огонек
свечи в пламя. Только тогда мы сможем снова и снова переживать ту
неожиданную вспышку света из тьмы, само таинство перехода, что венчает финал
"Андрея Рублева", обрести силу истины, чтобы понять, как и Рублев, что даже
"Страшный суд" несет в себе ощущение Праздника — как Освобождение от страха
и лжи — власти тьмы.

Как свидетельствует Антуан де Сент-Экзюпери, в повседневной жизни человек
слеп к очевидности. Чтобы она стала зримой, необходимы исключительные
обстоятельства — нужно, чтобы ты предстал перед трибуналом для страшного
суда. Вот тогда ты многое поймешь и позабудешь о тех никчемных суетных
мелочах, которые заполняют всю твою обыденную жизнь. Когда освобождаешься от
упрямой самонадеянности, становится очевидным главное: Человек — это узел
отношений его Духа, и только эти отношения важны для него. Это его сущность
и простая истина, которую иллюзии-прилипалы скрывают под своей непроницаемой
маской.

По Тарковскому, великое свершение человека — это чудо, оно не имеет видимых
причин во внешних обстоятельствах. "Иваново детство", — картина
апокалиптическая, где детская душа — символ чистоты и Света — сталкивается с
тьмой, чернотой, грязью войны как состоянием человечества. На этом контрасте
несоединимости подвешено, распято Бытие. Но в эпилоге, во сне Ивана (во сне
ли?) происходит чудо: в невесомом состоянии упоительной свободы и полного
единства с миром бегут дети – и по тверди, и по воде, будто уплотненной
золотым светом – навстречу Солнцу – домой...
        Чудо вызревает в недрах нашей зачарованной, скоморошьей, не вполне
вменяемой реальности, когда летит на домотканом воздушном шаре Иван-дурак во
времена Рублева. Чудо — это мощное и страшное ощущение бездны и тьмы,
встающей со дна русской истории, а над ними – Культура и Дух завороженный, и
эта пронзительная немота Духа, словно боящегося стронуть лавину. Но высокое
таится, дышит, живет в низком. Оно непредсказуемо и необъяснимо, рассеяно в
неистребимой "каше жизни" и лишь каким-то дальним фоном, далеким распевом
дает о себе знать: вдруг божественным видением проходят по горизонту
всадники; певучий ритм их движения как-то идет сквозь реальность, а ведь это
сатрапы князя везут скомороха на расправу... Ужас близок и явствен, а
красота гнездится где-то в подпочве жизни, в неожиданных поворотах ее. Она
есть, но ее не угадаешь, не вымолишь. И не спасешься.
        Чудо, как тщедушный мальчишка, не зная секрета "звенящей меди", но
услышав голос Призвания, отливает Колокол. Художник оказывается, по
существу, единственным восприемником Света. Давление страшное: он одинок,
окружен завистью бездарей. Его могут оклеветать, обмануть — надо быть
готовым ко всему... Зазвонит ли? Неведомо. Не предскажешь. Убьют. Наградят.
Швырнут в грязь. Вырвут язык. Выколют глаза. Падут в ноги. Забудут...
        Чудо, когда с первым ударом заговорившего Колокола материализуется
прежняя блаженная немая Дурочка, теперь — Просветленная, матушка-заступница.
        Чудо, когда после черно-белой, мучительной, полной насилия и дури,
беспросветной "плоти мира" — вдруг — световой удар в конце, очищающий взлет,
взмыв к Солнцу. Это раздрание завес, этот удар цвета и смысла, звон кармина
и золота, мелодия зелени и сини, ливень красок, очищающий гром Спаса,
певучие линии "Троицы", что засияла во тьме катакомбной преджизни — как
звезда во мраке Ночи — чудо, явленное отчаявшимся людям. Но до него надо еще
возвыситься...

Тарковский раскрывает нам глаза на жизнь, которая  привязана к физической
реальности лишь условно, до момента, когда рубятся веревки и человек
взлетает, как мужик в начале "Андрея Рублева". Затем наступает другое
ощущение, которое уже не отпускает — парения, тревожного счастья полета —
"...летю-у-у-у!" Это летучая материя Тарковского — овеществленная духовность
— обитает в силовом поле между полюсами противоположностей — на переходах
между ними, между вечным и сиюминутным, между "быть" и "не быть". Эпизоды
фильмов, "скрепленные их собственным светом", стекаются, как реки, в океан
Сознания — вечный и бесконечный. Все стихии — Огонь, Вода, Земля и Воздух
сливаются воедино в образах Троицы, Спаса, ликах мадонн и просвечивают затем
в лицах главных героев. Могучий Дух Леонардо да Винчи, Дюрера, Брейгеля
поднимает в невесомость Единства под боговдохновленные аккорды Баха и
Бетховена, "Ведет и вас через его зрачок Туда, где дышит звездами Ван Гог".

Ясновидящая сила Мастера проводит нас сквозь череду катастроф и
возрождений, дает шанс постигнуть цельное мировосприятие, вырваться из
зазеркалья ирреальной действительности, которая претендует на абсолютную
настоящесть. Взявший нас в окружение бутафорский мир оказывается на поверку
детектором лжи — правдивой камерой Тарковского — набором иллюзий для театра
теней. Реальность шире и глубже — она возникает лишь при полном и цельном
приятии мира, несмотря на все наши попытки разделить Неделимое на "хорошее"
и "дурное", на "да" и "нет", любовь и ненависть, она едина. Выход из
обреченного состояния выбора, когда "быть" становится равным "не быть",
находится над. Светоносная материя фильмов Тарковского как средоточие
человеческой целостности, зона обостренной нравственности, сфера Духа —
избавляет от суетливой раздвоенности, помогает прозреть в первичную простоту
и ясность, примирить все смыслы, преодолеть бессилие слов.

Планета "Солярис" — именно такая зона насыщенной, концентрированной
целостности бытия. Однако прорыв к цельному мироощущению требует выдержать
очную ставку с грехами и ошибками прошлого, взыскует очищения  и
освобождения от фальшивых ценностей эгоизма. Океан сознания материализует
образы внутреннего мира человека, идет на контакт, но при условии
искренности и отказа от жестокости рассудочного скальпеля.
В "Сталкере" зона переносится на Землю, она столь же труднодоступна и
засекречена для неодушевленных. Проникновение в духовное измерение требует
от человека внутреннего преображения — труднее всего ему оказывается постичь
то, что само собою разумеется и происходит само по себе.
В "Ностальгии" зона распространяется уже на все человечество, накрытое
тенью ущербности. "Спасать надо всех, весь мир" — говорит блаженный
Доменико. Все распадается, рассыпается со скрежетом. Сочится и прибывает
вода. Мир водоточит — природа истекает водой, как живое существо — кровью.
Самозаточение человека, разучившегося читать "водяные знаки" явлений в
давящих искусственных декорациях из стекла и бетона, в утилитарных
условностях-ограничениях становится нормой. Переход в реальность из мира
пошлости и лжи представляется как болезнь рассудка. Все становится с ног на
голову — живой человек превращается в аномалию. Лишь "безумец" Доменико
знает правду: "Одна капля и еще одна капля составляют одну большую каплю, а
не две".

Может ли одна человеческая капля отделиться от единого Океана? — Да, таков
выбор большинства людей, и этот выбор места проживания в "стране пустого
неба" — причина их страданий. Если капля не стремится к единой жизни и не
отражает Целого, она теряет связь с животворным источником и обречена на
вырождение. А "знает ли каждый отдельный человек, что в то время, когда
многое уже поставлено на карту, именно он может оказаться последней каплей,
переполнившей чашу весов?" — вопрошал знаток души К.Г. Юнг.
        Свеча гаснет и гаснет, лишь с третьей попытки достигает цели этот
трепетный огонек — как молитва о непрерывности Жизни. Эта сцена-метафора
торжествует над "заикающейся реальностью".
        "Я свеча, я сгорел на пиру.
Соберите мой воск по утру,
И подскажет вам эта страница,
Как вам плакать и чем вам гордиться
Как веселья последнюю треть
Раздарить и легко умереть
И под сенью случайного крова
Загореться посмертно, как слово".

Стихи, мольба, магия красоты, волшебство музыки, негасимое пламя свечи —
это еще не спасение от небытия. "Понапрасну ни зло, ни добро не пропало, Все
горело светло, только этого — мало!". И на пороге небытия "блаженный
безумец" зовет человечество вернуться к точке, откуда началось движение по
ложному пути, который привел к отчуждению человека от человечности, к
забвению вечной истины, когда душа выставлена за дверь и "Бога держат
снаружи". Только горькая правда в том, что никого нельзя освободить извне,
без его внутреннего согласия и готовности измениться.
Зачем свобода тому, кого вполне устраивает "пикник на обочине жизни". "Кто
стремится к победе над внешним, Победить не желая себя, Тот — безумец, что
ищет опоры Не в твердыне, — в гнилом тростнике" — предупреждал
древнеиндийский поэт Асвагоша. В "Ностальгии" никого не удается образумить,
даже учинив самосожжение. Площадь "Вечного города" не дрогнула, лишь собака
учуяла неладное и "заголосила". Предсмертное слово Доменико о подлинной
реальности, — о душе, которую надо растягивать во все стороны — до
бесконечности услышала лишь стайка "юродивых". А кривляющийся человек-тень
не преминул тут же обратить трагедию в фарс.

Когда люди перевирают вечные идеалы и выхолащивают сакральное значение
слов, превращая свою жизнь в видимость, их спасение зависит от другого
человека – того внутреннего обитателя Зоны, где живет Истина. Чтобы стать
им, пробудившемуся от спячки предстоит от многого отрешиться, разорвать те
нити-канаты фальши, которыми каждый волос его головы, подобно Гулливеру,
привязан к земле карликом-"духом тяжести". Сердце поможет ему избавиться от
диктатуры рассудка, иссушившей человеческую жизнь, загнавшей ее в мертвящие
рамки пластмассовой цивилизации "одноразовых", где идет клонирование
безнравственности.

Андрей знал, что его свеча догорает, но не уставал верить в Человека. А что
же мы, — готовы ли прозреть и сказать себе беспощадную правду? Готовы ли к
самопожертвованию, — ради Единства принести в жертву самому себе свои
синтетические лица-маски, наигранные чувства и двусмысленный "здравый
смысл", тот ведущий к предательству комфорт и мелкособственнических
игрушечных божков? Без жертвоприношения не придешь к Настоящему. И внутри
звучит выбор:
        "Сказать — скажу: я полужил и полу-казалось-жил,
                                     и сам себя прошляпил".
        Или:
"Начинается новая жизнь для меня,
И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.
Больше я от себя не желаю вестей
И прощаюсь с собою до мозга костей.
И уже, наконец, над собою стою..."


Любой путь начинается с первого шага, перекликаясь со "Ступенями" Г. Гессе:
                И снова жизнь душе повелевает себя перебороть, переродиться
                Для неизвестного еще служенья, привычные святыни покидая,
                И в каждом начинании таится отрада благостная и живая.
                Все круче поднимаются ступени, ни на одной нам не найти
покоя,
                Мы вылеплены божьею рукою для долгих странствий, не для
косной лени.
                Опасно через меру пристраститься к давно налаженному
обиходу:
                Лишь тот, кто в путь готов пуститься, выигрывает бодрость и
свободу.
                ... не может кончиться работа жизни, — так в путь — и все
отдай за  обновленье!

Тогда и начнет проявляться истина: 1+1+1=1



(Все стихотворные цитаты в тексте без указания авторства принадлежат
Арсению Тарковскому. В статье использованы материалы "Мир и фильмы Андрея
Тарковского", М., "Искусство" 1991 год.)

            Полная версия издания "Чистый Мир" живет на сайте:
http://welcome.to/pureworld/