Чистый Мир - альтернативный Путь

О  ВЫСШЕМ  МИЛОСЕРДИИ

Мне кажется, что люди нередко ошибаются, требуя уважения к своим правам. Я
озабочен правами Господа в человеке и любого нищего, если он не
преувеличивает собственной значимости, чту как Его посланца.
Но я не признаю прав самого нищего, прав его гнойников и их количества,
чтимых как божество.

Я не видел ничего грязнее городской окраины на склоне холма, она сползала
к морю, как нечистоты. Из дверей на узкие улочки влажными клубами выползало
смрадное дыхание домов. Человеческое отребье вылезало из вонючих нор и без
гнева и обиды, грязно и сипло переругивалось, как будто хлюпала и лопалась
пузырями болотная жижа.
Я вгляделся в хохочущих до слез, вытирающих глаза грязными лохмотьями
прокаженных, - они были низки и ничего больше. Они были довольны
собственной низостью.
-  Сжечь! – решил мой отец. И весь сброд, вцепившись в затхлые свои
трущобы, завопил о своих правах. Правах гнойной язвы.
- Иначе и быть не может, - сказал мне отец. - Они понимают справедливость
как нескончаемость сегодняшнего.
А сброд вопил, защищая свое право гнить. Созданный гниением, он за него
боролся.
- Расплоди тараканов, - сказал отец, - и у тараканов появятся права.
Права, очевидные для всех. Набегут певцы, которые будут воспевать их. Они
придут к тебе и будут петь о великой скорби тараканов, обреченных на гибель.
- Быть справедливым… - продолжал отец, - но сначала ты должен решить,
какая справедливость тебе ближе: Божественная или человеческая? Язвы или
здоровой кожи? И почему я должен прислушиваться к голосам, защищающим гниль?

Ради Господа я возьмусь лечить прогнившего. Ибо и в нем живет Его искра.
Но слушать его я не буду, он говорит голосом своей болезни. 
Когда я очищу, отмою и обучу его, он захочет совсем другого и сам
отвернется от того, каким был. Зачем же пособничать тому, от чего человек
потом откажется сам? Зачем, послушавшись низости и болезни, мешать здоровью
и благородству?
Зачем защищать то, что есть, и бороться против того, что будет? Защищать
гниение, а не цветение?

*
- Каждый для меня хранитель сокровища, я чту сокровище в каждом, и в этом
моя справедливость, - говорил отец. - Чту и самого себя. В нищем теплится
тот же свет, но его едва видно. Справедливо видеть в каждом путь и повозку.
Мое милосердие в том, чтобы каждый сбылся.
Но ползущая к морю грязь? Мне горько смотреть на гниющие отбросы. Как
исказился в них облик Господа! Я жду, что они однажды поступят
по-человечески, но жду напрасно.
- Я видел среди них и тех, кто делился хлебом  с голодным, нес мешок
увечному, жалел больного ребенка, - возразил я отцу.
-  У них все общее, - ответил отец, - они свалили все в общую кучу, так им
видится милосердие. Так они его понимают. Они научились делиться и хотят
заменить милосердие дележкой добычи, какой заняты и шакалы. Но милосердие –
высокое чувство. А они хотят убедить нас, что дележка и есть благотворение.
Нет. Главное – знать, кому творишь благо. Здесь низость домогается
низостей. Пьяница домогается водки, ему хочется одного – пить. Конечно,
можно потворствовать и болезни. Но если я озабочен здоровьем, мне
приходится отсекать болезнь… и она меня ненавидит.
- Своим милосердием они помогают гниению, - добавил отец. - А что делать,
если мне по душе здоровье?
- Если тебе спасут жизнь, - продолжал отец, - не благодари. Не
преувеличивай собственной благодарности. Если твой спаситель ждет ее от
тебя, он – низок. Неужели он полагает, что оказал услугу тебе? Нет,
Господу, если ты хоть чего-то стоишь. А если ты изнемогаешь от
благодарности, значит, у тебя нет гордости и нет скромности. В спасении
твоей жизни значимо не твое маленькое везенье, а дело, которому ты служишь
и которое зависит и от тебя тоже. Ты и твой спаситель трудились над одним,
так за что же тебе благодарить его? Его вознаградил собственный труд: он
сумел спасти тебя. Это я и называю сотрудничеством в общем деле.
У тебя нет гордости, если ты идешь на поводу низменных чувств твоего
спасителя. Потакая его мелочному самолюбию, ты продаешься ему в рабство.
Будь он благороден, он не нуждался бы в твоей благодарности.
Меня заботит одно: общее дело, где каждый в помощь благодаря другому. Мне
в помощь и ты, и камень. Кто благодарен камню, положенному в основу храма?

Обитатели трущоб работают только на себя. Отбросы, сползающие к морю, не
тратят себя на песнопения, на статуи из мрамора, на самодисциплину во имя
грядущих завоеваний. Единственное их занятие – поиск наивыгоднейших условий
для дележа. Смотри, не споткнись тут. Пища необходима, но она куда опаснее
голода.
Они поделили все. Даже жизнь они поделили на две части, и обе эти части
лишены всякого смысла: сперва они достигают, потом хотят наслаждаться
достигнутым. Все видели, как растет дерево. Но когда оно выросло, видел ли
кто-нибудь, чтобы оно наслаждалось своими плодами? Дерево растет и растет.
Запомни: завоеватель, превратившийся в обывателя, погиб…
В сотрудничестве – милосердие моего царства.

Я приказываю хирургу изнурять себя долгим путем по пустыне ради того,
чтобы поправить сломанный инструмент. Пусть инструментом будет рука
простого работяги, который рубит камень в каменоломне. А хирург мой будет
искуснейшим врачом. Нет, я не возвеличиваю посредственность, я хочу, чтобы
починили повозку. А вожатый и у одного, и у другого – один.
Я забочусь о том, о чем заботятся ухаживающие за беременной. Ради будущего
ребенка они занимаются ее тошнотой и недомоганиями. А благодарности она
заслуживает только потому, что родит. Но вот женщины начинают требовать
внимания и ухода, потому что их тошнит и они недомогают. Я отворачиваюсь,
ибо сама по себе рвота отвратительна. Женщина – сосуд, сосуд не благодарят.
И сама она, и ее помощники служат рождению, так о какой благодарности может
идти речь?
*
Я видел и доброту моего отца. Он говорил:
- Нельзя унижать тех, кто главенствовал и кому воздавали почести. Нельзя
отбирать у царя царство и превращать в нищего подававшего милостыню. Если
ты так поступишь, ты разрушишь остов своего корабля. Я всегда ищу
наказания, соразмерного виновнику. Князю, если он оступился, я отрубаю
голову, но не превращаю его в раба.

Однажды я повстречал принцессу, которую сделали прачкой. Ее товарки
издевались над ней: "Куда подевалось твое величие, постирушка? Раньше ты
могла казнить и миловать, а теперь мы можем грязнить тебя в свое
удовольствие. Вот она, справедливость!" Ибо справедливостью они считали
унижение.
Принцесса-прачка молчала в ответ. Она чувствовала свое унижение, но еще
большее унижение того, что куда значительнее ее самой. Бледная и прямая,
склонялась принцесса над корытом. Сама она вряд ли вызвала бы озлобление:
она была миловидна, скромна. Молчалива. И я понял, издеваются не над ней –
над ее падением. Если вызывающий зависть сравняется с нами, мы его с
наслаждением разорвем. Я подозвал к себе принцессу.
- Я знаю, что ты царствовала. С сегодняшнего дня жизнь и смерть твоих
товарок в твоей власти. Я возвращаю тебе трон. Царствуй.
Возвысившись над низким сбродом, она презрела воспоминания о перенесенных
обидах. И прачки больше не злобились, потому что порядок был восстановлен.
Теперь они восхищались благородством принцессы. Они устроили празднество в
честь ее воцарения и кланялись, когда она проходила. Они чувствовали, что
возвысились, если могли коснуться ее платья.

Вот почему я не отдаю принцев на посмешище черни и издевательство
тюремщиков. Нет, под трубные звуки золоченых рогов им на круглой площади по
моему приказу отрубают голову.
- Унижает тот, кто низок сам, - говорил отец. - И никогда не позволяй
слугам судить хозяина.
Отец говорил мне так:
- Заставь их строить башню, и они почувствуют себя братьями. Но если ты
хочешь, чтобы они возненавидели друг друга, брось им маковое зерно…

Фрагмент "Цитадели" Антуана де Сент-Экзюпери

Сайт газеты "Чистый Мир"