Принуждение жизни

И вот что я еще понял: люди попались в плен словесным фантомам, и они убедили их, что знания
добываются путем расчленения целого; теперь, расчленяя, люди уничтожают собственное наследство.
Уничтожают, потому что все относительно верное для телесного неверно для духовного. А человек –
ничего не поделать – создан так, что вещи для него пусты и мертвы, если не связаны и с
бестелесным тоже; богатый скупец выбирает для себя все-таки самую красивую вещь, потому что
собственный дом он представляет богатым и прекрасным и золото для него – средоточие незримых
сокровищ; и его жена просит драгоценную диадему потому, что эта диадема – условный знак,
ступень иерархии, эмблема тайного господства.

Я отыскал тот таинственный родник, что утолит жажду твоей души и сердца. Единственный хлеб,
который питает тебя. Единственное достояние, которое нужно спасти. И если ты растратил его, то
должен нажить непременно.

Оглянись, ты оказался среди кучи обломков, и если животному в тебе хорошо и так, то человек в
тебе голодает, не зная даже, какая пища утолит его голод, - ты так создан: чем больше ты пьешь,
тем больше жаждешь, но если одряб без живительной влаги, без трудов и погрузился в дремоту, то
уже не ищешь себе ни трудов, ни чистой воды. Поэтому нет у тебя возможности узнать, в чем твое
спасение, и кто-то должен спуститься с горы и осветить тебе путь. И как бы умно тебе ни
рассказывали, тебе не узнать, какого ты наработаешь в себе человека, - его же пока еще нет. Мое
принуждение сродни господству растущего дерева, дерево – это путь, преображающий песок и камень.

Ступень за ступенью приобщаю я тебя к сокровищам все более весомым и всеобъемлющим. Хороши
любовь, дом, царство, храм и год, что похож на часовню, освященную праздниками, но если ты
позволишь мне помочь тебе подняться на самую высокую из вершин, ты увидишь, есть у меня и
другие сокровища, но добыть их так трудно, что многие отказываются от них по дороге, ибо новую
картину я складываю из камней, взятых от тех храмов, что дороги их сердцу.

Но те, кто все-таки рассмотрел мою новую картину, так вдохновлены ею, что в душе их пламенеет
огонь. Открывшаяся цельность так светла, что кажется душе пламенем. Пылающими любовью назвал бы
я этих людей.
Доверься мне и позволь созидать тебя, в душе твоей загорится свет.
*
Но тускнеет и ощущение Господа. Я уже говорил тебе: приходит день – и стихи смолкают. Как бы
ни были они хороши, они не в силах питать тебя каждый день... Дозорный, что день и ночь ходит
взад и вперед, не может все время пламенеть усердием во имя царства. То и дело развязывается
для человека Божественный узел, что связует все воедино. Загляни к ваятелю. Ему сегодня
грустно. Глядя на мрамор, он покачивает головой: "К чему этот нос, подбородок, ухо?" - он не
видит того, что хотел поймать. Сомнение – тоже твоя дань Господу, тебе недостает Его, и ты
страдаешь.

Исполняя ритуал, ты приобщаешься. Рассеянно послушав музыку, обведя глазами храм, ты
останешься прежним, в тебе ничего не рождается, не напитывается. У меня нет иного способа
открыть тебе жизнь, которой я хочу для тебя, я могу только принудить тебя к ней, чтобы ты
почувствовал ее вкус. Как мне объяснить тебе эту музыку? Ты слышишь и не слышишь ее, сердце у
тебя не готово, ему некуда принять ее и напитаться.

Как уязвима твоя картина царства, от одного дуновения рассыпается она в пыль. Насмешка циника,
недосып, капанье воды из крана – и вот ты уже лишился Господа. Ты уже оставлен. Сидишь на
пороге у запертых дверей, ты в разладе с миром, и мир – только свалка ненужных вещей. Потому
что привязан ты не к вещам – к Божественному узлу, связующему все воедино.

Как мне приживить тебя, когда ты так легко отделяешься? Приживляя, я заставляю тебя чтить
обряды. Я хочу уберечь тебя от поражения, когда выпадет тебе час сидеть на пороге у закрытых
дверей. По той же причине не люблю я беспорядочного чтения.

Я строю тебя изо дня в день, поддерживаю твой дух бодрствующим, чтобы ты приникал к источнику
не из-за минутной слабости сердца, а пил из него постоянно, чтобы стал торной дорогой, открытой
дверью, благодатным храмом, всегда готовым принять. Стань скрипкой, которая ждет скрипача. И
стихи, что я приготовил для тебя, это тоже твой путь наверх. Истинное знание у тех, кто
восстанавливает позабытые дороги и подбирает людей, раскатившихся, словно щебень.

Я хочу, чтобы ты нашел свою родину под стать и душе твоей, и складу. И опять, и опять я
повторяю: мое принуждение освобождает тебя, принося единственно ощутимую свободу. Ты называешь
свободой возможность разрушить храм, переставить слова в стихотворении, уравнять дни года. А я
этот год превратил своими обрядами в часовню. Твоя свобода сродни пустоте пустыни. И где тебе
обрести себя?

А я? Я зову свободой высвобождение тебя из себя самого. Потому и спрашиваю у тебя: какая
свобода? Свобода раба или человека? Свобода язвы или здоровья?

Справедливость для человека или для грабителя? Против тебя, через тебя и ради тебя моя
несправедливость. И конечно, раз я принуждаю отказаться от привычного и искать себя, я
несправедлив к грабителю и бездельнику – гусеницам, которые не желают преобразиться, и
заставляю их силой отказаться от привычного и все-таки обрести самих себя.

Приучить – уже принудить. Но принуждение, ставшее привычкой, незаметно; ты не станешь упрекать
меня и жаловаться на то, что коридор поворачивает, ведя к выходу.
Правила детских игр – тоже принуждение. Но детям нравится подчиняться им. Как интригуют мои
именитые граждане ради почетных обязанностей, а что они, как не принуждение? А женщины? Как
послушны они моде, выбирая свои наряды, а мода меняется что ни год. Мода – тоже язык, а значит,
и принуждение. Никто не хочет остаться непонятым, хотя это обещает свободу.

Если камни, сложенные таким образом, я называю домом, ты не волен именовать их по-другому,
потому что иначе останешься в пустыне непонимания.
Если я объединил в одно целое и назвал царством коз, овец, дома и горы, ты не волен
отъединится от него, иначе останешься в одиночестве, нет у тебя соратников, потому что все
трудятся на благо царства.

Твоя свобода растопила горный ледник и превратила его в лужу; первое, чего ты добился, –
одиночество: ты уже не крупинка ледника, который добрался до солнца, укрытый снежным плащом, ты
равный среди равных, ты такой же, как все; и все же вы все разные и готовы возненавидеть друг
друга, ваш покой – покой на секунду замерших шариков, ничто не превосходит вас в вашем мире, от
всего вы свободны, даже от безусловных условностей языка, - все возможности общаться друг с
другом утрачены, каждый ищет собственный язык, каждый празднует собственные праздники, все
отделены друг от друга и более одиноки, чем одинокие звезды, затерянные в пространстве.

Чего ждать от братства? Дерево не знает братства, а вы – частички дерева, оно вбирает вас в
себя, оно приходит за вами извне, поэтому я и не устаю повторять: кедр – это принуждение для
песка, не песок порождает кедр, а семечко.
Но как вам стать кедром, если каждый хочет вырастить свое дерево, а эти и вовсе не желают
подчиняться дереву, они зовут его тираном и жаждут сами сделаться тиранами? Вас нужно
расставить по местам и научить служить дереву, глупо настаивать на том, что дерево должно
служить вам.

Поэтому я бросаю семечко и хочу подчинить вас его власти. Да, я несправедлив, если
справедливость – это равенство. Я создаю картины, силовые линии и напряженность. Но благодаря
мне вы преобразились в обильную крону, и питать вас будет солнце.

Фрагмент "Цитадели" Антуана де СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ