Мочалов (Павел Степанович) [3(15).11.1800, Москва, — 16(28).3.1848, там же], знаменитый трагик. Отец его был известным в свое время актером-трагиком.

Мочалов не получил систематического образования. 17-ти лет он дебютировал с успехом в московском театре в роли Полиника в трагедии Озерова “Эдип в Афинах”. Через Кокошкина он сблизился с С.Т. Аксаковым, который ввел его в литературные кружки (сам он впоследствии писал стихотворения элегического содержания).

Мочалов вступил на артистическое поприще в эпоху, когда кончалось обаяние трагедий Озерова и наступала пора переводной и русской мелодрамы, а затем и романтического репертуара вперемежку с пьесами Шекспира и Шиллера. В этом репертуаре он бессменно 30 лет занимал амплуа “героя” и “первого драматического любовника” и переиграл огромное число ролей.

Из переводных мелодрам в его репертуаре главное место занимали пьесы Коцебу, из русских — Шаховского, Полевого, Ободовского и Кукольника; иногда он играл и в комедиях (Альмавиву, Чацкого).

Из шекспировского репертуара Мочалов играл Гамлета, Отелло, Лира, Кориолана, Ромео, Ричарда III; из шиллеровского — Франца и Карл Мооров в “Разбойниках”, Дон-Карлоса, Фердинанда и Миллера (“Коварство и любовь”), Мортимера(“Маpия Стюарт”). “Коронною” ролью был Гамлет, в переводе Полевого поставленный на московской сцене в 1837 г.

Мочалов стал отчасти жертвой своей страсти к вину, умер 16 марта 1848 г. и был торжественно похоронен на Ваганьковском кладбище; лет через 10 его могила была украшена памятником, с эпитафией, в которой он назван “безумным другом Шекспира”.

Мочалов был артистом порыва, лишенным той выдержки, без которой немыслимо создание цельных типов: вот почему он не оставил после себя традиций, не создал школы и тайну своего обаяния унес в могилу. Фигура его не была особенно сценична: он был среднего роста и немного сутуловат, но в минуту вдохновения выпрямлялся и делался стройным; голова с крупны ми, пластическими чертами лица была поставлена на могучие плечи , черные глаза замечательно выразительны; все черты лица отличались гибкостью.

Удивителен был голос — тенор, мягкий и звучный; шепот был слышен в верхних галереях театра, а голосовые удары заставляли невольно вздрагивать.

При вечном расчете Мочалова на “наитие”, его игра была игрою счастливых импровизаций; этим, между прочим, объясняется, почему он не имел успеха на своих гастролях в Петербурге, где Каратыгин, стремившийся к сознательному и цельному воспроизведению изображаемых ролей, приучил публику к совершенно иным сценическим требованиям.