В тот день групповодил.
Мы с учениками из 77-й пермской школы переходили Троицкий мост.
Как всегда горел шпиль собора, а ангел расположился к нам под
острым углом, сверяя крылья с направле-нием студеного ветра.
Буксирчики поутру рассекли лед, нарисовав четкую линию между испаряющейся,
как бы живой, водой и той зыбкой твердью, которая до поры готова
выдержать лишь отшельника-рыбака.
Спросил у ученицы 8-го класса, чтобы поглядела в бинокль
на подозрительную живность в метре от полыньи.
Она машинально ответила, что никакого бинокля у нее нет,
но на последнем слове заметила жизнь на тонком слое льда.
Там изредка шевелилась довольно крупная собака. Она время от
времени поднимала голову, перекладывалась.
До Петровского равелина метров 500, до воды – метр.
Почему она так беспечна? – спросила девочка, - она же не может
не чувствовать силы течения под тонкой корочкой.
Рядом ведь ги-бель? Зачем пришла?
И, не нуждаясь в ответах, выстраивала предположения – ее бросил тот,
кто любил. Она же миску с едой за любовь принимала. А он и не любил вовсе.
Она не знала. Наверное, привыкла уже к плохому. А сюда пришла-приползла,
чтобы хуже стало, так как хуже-то некуда.
И уже не хотелось видеть ни позолоту, ни ангела.
И думалось – чего стоят наши рассказы об узниках первой политической тюрьмы,
если дети средней школы сами на уроке жизни находят правильные ответы,
пропустив через себя трагедию живого существа, не зная еще мотивов,
по которым Настасья Филипповна через Рогожина к полынье себя приближала.
Через 20 минут я передал своих школьников экскурсоводу крепости,
который начал делиться с ними фактами истории, своими умозаключениями,
умело адаптируя изложение к их возрасту.
Не знал он, что кто-то из них только что повзрослел на несколько лет.
Как всегда в весенние каникулы порадовали тем, что слушали и задавали
вопросы школьники из той же Перми, из Архангельска, Краснодара,
Ханты-Мансийска. Огорчили ученики бугульминской школы,
проживавшие в одной из лучших гостиниц, но, поощряемые учителем зоологии,
охотно жонглировали словами с неприязненным смыслом к еде, к их гиду,
и совершенно не видя города, не заметив и собаки.
Но в целом остались светлые воспоминания, а в тот вечер наплыли
строки Глеба Горбовского:
Дорога в клубах пыли.
Толпа. Цветы. Кумач.
Кого-то хоронили
под музыку и плач.
…Малиновым платочком
пылая на ветру,
меня спросила дочка:
- Скажи… А я – умру? –
  И все! Вопрос - как яма.
Я замер. В землю врос.
А дочка ждет упрямо
Ответа на вопрос.
…. А мне ответить нечем.
Не слов – надежды нет.
Размазывать про вечность?
Зачем ей этот бред?
Сказать малышке правду?
К чему такая прыть?
…. А дочка вдруг:
-  Не надо…
Не надо говорить. –
Не испросила жалость,
Не корчилась в тоске, -
Лишь медленно прижалась
Щекой к моей руке.