Служба Рассылок Городского Кота

Русский Журнал. Аналитика, эссе, интервью
http://russ.ru/ist_sovr
http://russ.ru/edu
----------------------------------------------------------------------------
Все дискуссии РЖ http://russ.ru/forums
Список рубрик РЖ http://russ.ru/journal/archives
Поиск по РЖ http://russ.ru/search
----------------------------------------------------------------------------
Образование
http://russ.ru/edu

Ревекка Фрумкина


"О нас - наискосок"

Фрагменты воспоминаний

Сюжетообразующим стержнем мемуаров Ревекки Марковны Фрумкиной, ученого с 
мировым именем, основателя крупной исследовательской школы в лингвистике, 
были и остались занятия наукой. Занятия остро конфликтные, за которые 
приходилось расплачиваться дорого - здоровьем, потерей близких. Ей 
посчастливилось учиться у крупнейших лингвистов и математиков, участвовать 
в становлении математической лингвистики, опровергнуть свои же собственные 
результаты и написать книги, которые в Ленинке держали в открытом доступе, 
но в специальном шкафу, чтобы их не уворовывали читатели.

Драма, о которой пишет Р.М.Фрумкина, растянулась на многие десятилетия 
сороковых, пятидесятых, шестидесятых, семидесятых, достигла своего апогея в
восьмидесятых годах и привела к развалу школ, утечке блестящих умов, 
личным катастрофам, разочарованиям и невосполнимым потерям. Ее отголоски 
различимы и сейчас в попытках разгрома факультета лингвистики РГГУ, 
собравшего в 1990-х разрозненные осколки научного сообщества.


Библиотека

Весной 1956 года меня взяли библиографом в библиотеку Института языкознания
АН СССР. Могла ли я думать, что именно этот период, когда я была занята 
вовсе не лингвистикой, а освоением библиотечного дела, предопределит столь 
многое в моей жизни...

Библиотека Института языкознания в 1936 году заслуживает того, чтобы 
рассказать о ней подробнее.

Помещалась она в полуподвальном этаже того самого особняка на углу Волхонки
и бульвара, где много лет по очереди обретались Институт языка и мышления 
имени Марра, Институт языкознания вместе с Институтом русского языка, а 
теперь - только Институт русского языка. Полуподвал и сейчас занят 
библиотекой - правда, сильно разоренной разными реорганизациями.

Административно библиотека была подчинена двум учреждениям - ФБОН, т.е. 
основной гуманитарной академической библиотеке, и институту, в здании 
которого наша библиотека помещалась. Заведовала библиотекой Надежда 
Петровна Дебец - несомненно значительная личность и глубоко преданный 
своему Делу человек, Надежда Петровна, или "ЭнПэ", как за глаза звали ее 
сотрудники, считалась работающей в Институте языкознания. Я и другие 
библиографы были в ведении ФБОН. Это немаловажная деталь, потому что меня -
с согласия Н.П., конечно, - на работу взял В.И.Шунков, директор ФБОН. 
Виктор Иванович Борковский, тогдашний директор Института языкознания, этого
бы ни за что не сделал. И еще неизвестно, как в этом случае могла бы 
сложиться моя дальнейшая судьба.

В.И.Борковский, у которого я все-таки позже работала и, более того, 
сохранила о нем самые добрые воспоминания, был антисемитом. О своей первой 
встрече с Борковским любила рассказывать Надежда Петровна. Ко времени, к 
которому относится мой рассказ, она разошлась с мужем, крупным 
ученым-антропологом Г.Ф.Дебецем. Это обстоятельство побудило ее покинуть 
библиотеку Института этнографии. Когда она пришла представиться 
Борковскому, тот посмотрел ее анкету и, просияв, воскликнул: "Как приятно 
познакомиться с истинно русским человеком!" Надежда Петровна едва не 
расхохоталась ему в лицо. Дело в том, что отец ее был священником, в 
терминах анкеты - "служителем культа". Для его дочерей это означало не 
более и не менее, как "лишенство", т. е. определенное поражение в правах. В
частности, они не могли поступать в высшие учебные заведения 
непосредственно после завершения среднего образования. И вдруг - на шестом 
десятке лет жизни - кто-то счел это происхождение преимуществом.

Эта история выглядела особенно гротескной для всех, кто знал ее героев. 
Надежда Петровна была высокая крупная женщина, коротко стриженная, с 
грубоватым обветренным лицом и низким голосом. За годы замужества она 
перебывала с Дебецем в дальних экспедициях, в самой что ни на есть глуши, и
ничего и никого не боялась. Виктор Иванович был стройным, моложавым, 
начинающим седеть брюнетом, с темными глазами и угольно-черными бровями - 
тип скорее южный, нежели русский. Он был обладателем красивого оперного 
баритона и кончил Консерваторию - кажется, в Киеве. Женат он был на дочери 
белорусского словесника Карского, что само по себе мало кого могло тогда 
заинтересовать. Но в первом же разговоре с новым человеком Виктор Иванович 
непременно сообщал: "Я, знаете ли, женат на дочери академика Карского".

По поводу этого родства добродушно сплетничали, объясняя антисемитские 
склонности Борковского тем, что в свое время академик не хотел отдавать за 
него дочь, сказав якобы при этом: "Мало того, что яврей, так еще и поет!" В
бытность Борковского моим директором я сама сподобилась услышать от 
Виктора Ивановича о дочери академика Карского. Что до пения, то он и в 
самом деле пел, и притом превосходно. Сейчас очень трудно представить себе,
что в конце 30-х - начале 60-х годов директор такого консервативного 
института, как наш, охотно пел русские романсы на институтских вечерах.

Антисемитом Борковский был уж очень на всякий случай, потому что, взявши 
еврея на работу, он в дальнейшем как бы забывал о том, что в свое время 
сделал это под большим давлением. По моим наблюдениям, на его отношении к 
человеку его "исходный" антисемитизм никак не сказывался.

Научная библиотека Института языкознания для того времени была образцовой. 
У нас любили не только книгу, но и читателей, а это не так часто случается.
Опыт общения с сотрудниками Ленинки впервые открыл мне, что среди 
библиотечных работников страсть к книге часто обратно пропорциональна 
приязни к читателю. Когда я приходила в Ленинку со служебного входа, я была
желанным гостем. Старушки, донашивавшие пожелтевшие кружевные жабо, 
радушно открывали для меня каталожные ящики и справочники. Если же я 
приходила туда как читатель, то за несомненным профессионализмом тогдашних 
консультантов все равно угадывалось нечто вроде "ходят тут всякие".

Замечательным в нашей библиотеке был и подбор сотрудников. Главный 
библиотекарь - Роза Гутмановна Шварцман - была одной из тех, о ком в 
стихотворении Пастернака "Ирпень - это память о людях и лете..." сказано: 
"В дни съезда шесть женщин топтали луга". Благодаря ей я стала понимать, 
что многие невнятности у Пастернака - это просто отсылки к бытовым деталям,
а не какие-то метафизические шифры. Из ровесниц я подружилась с Кирой 
Филоновой, дочерью известной актрисы немого кино Людмилы Николаевны 
Семеновой. Людмила Николаевна училась еще у Фореггера, снималась у Эрмлера 
в знаменитом фильме "Обломок империи". Кира успела поработать в одной из 
наиболее культурных тогдашних библиотек - в Государственной Театральной, 
Театралке, как ее все называли. Она свободно владела французским и хорошо 
знала историю театра и кино.

У нас работала Марианна Шабат, бывшая студентка знаменитого ИФЛИ, героиня 
автобиографического романа одного из первых писателей-диссидентов Аркадия 
Белинкова. В 60-е годы книга Белинкова о Тынянове оказала немалое влияние 
на умы.

Моим ближайшим коллегой был Генрих Соломонович Цвейг - человек совсем уж 
немыслимой, хотя и типичной для того времени судьбы. Генрих доводился 
близкой родней знаменитому австрийскому писателю Стефану Цвейгу. Цвейга 
после войны почти не переиздавали, но в любой библиотеке его книги были 
измусолены несколькими поколениями читателей - так он был популярен. Война 
застала Генриха Цвейга студентом Краковского университета по факультету 
истории. Он успел уйти пешком на восток - это спасло его от гибели в 
каком-нибудь из немецких крематориев, но не спасло от советской тюрьмы и 
лагеря особого режима. В лагерь Генрих попал уже не с воли, а после ссылки 
в Барнаул. В Барнауле он познакомился с другой ссыльной - совсем еще юной 
Зорей Серебряковой, дочерью советского государственного деятеля, 
расстрелянного по одному из процессов. (Не помню уже, где отбывала свой 
срок мать Зори - писательница Галина Серебрякова.) Они с Зорей то ли 
обручились, то ли поженились. С чьей-то помощью удалось доби!
ться того, что Зоре разрешили уехать в Москву учиться, и она кончила истфак
МГУ. Сам же Генрих был арестован как шпион, а их отношения с Зорей как с 
дочерью врага народа шли в обвинении отдельным пунктом.

В библиотеку Г.С.Цвейг пришел в 1936 году - кажется, осенью. У них с Зорей 
был маленький сын, о котором Генрих говорил много и с нежностью. Именно от 
Генриха я впервые услышала рассказы о жизни в тюрьмах и лагерях. О своем 
прошлом он говорил достаточно подробно, но отстраненно, без всяких эмоций. 
Позже я неоднократно задумывалась над тем, почему таким потрясением стал 
для меня вышедший в 1963 году "Один день Ивана Денисовича". Казалось бы, за
полтора года, что мы с Генрихом просидели вместе между стеллажами в 
полуподвальной комнате, набежало немало рассказов о подобных же днях...

Время от времени в библиотеку приходили девочки на временную работу. Среди 
них была только что кончившая школу хохотушка Светка, с отчимом которой - 
писателем А.М.Борщаговским - я тогда познакомилась. Через много лет Светка 
стала известна как Светлана Кармалита, сценарист и режиссер, жена Алексея 
Германа.

Работа моя в библиотеке по напряженности напоминала конвейер. Каждое утро 
на мой стол попадала стопка новых иностранных книг и журналов. Из них я 
должна была отобрать все, что касалось лингвистики. Далее отобранные книги,
статьи, рецензии и прочее следовало распределить по рубрикам. Если из 
заглавия не ясно было, о чем идет речь, то я должна была написать краткую 
аннотацию.

Здесь и обнаружилось, что диплом филфака образца 1933 года не дал мне 
профессиональной лингвистической подготовки.

Начать с того, что я имела весьма смутные представления о том, из каких 
разделов вообще состоит лингвистика. Ведь одно дело - понимать, что есть 
сравнительно-историческое языкознание, и совсем другое - сообразить, куда 
конкретно отнести поток статей об особенностях кумранских свитков.

Я ничего не знала и об источниках, с которыми мне приходилось иметь дело, 
поскольку нам не читали источниковедения (замечу, что будущим лингвистам 
его и сейчас не читают). Поэтому для меня все специальные журналы долго 
были как бы на одно лицо. И, разумеется, я была в полной растерянности, 
когда нужно было уточнить имя, дату или термин: я не знала, куда в каждом 
отдельном случае следует смотреть. Я помнила, что Ираклий Андроников во 
всех затруднительных случаях обращался к знаменитой "Картотеке 
Модзалевского", но, увы, ко мне это не имело отношения.

Два года в библиотеке, по существу, и были настоящим приобщением к 
профессии лингвиста. Во многом - из-за разнообразия конкретных задач, 
которые надо было решать безотлагательно. В не меньшей мере - благодаря 
общению с нашими читателями, которые и стали моими подлинными учителями. (О
некоторых из них я расскажу отдельно.)

Как библиограф, я постоянно встречалась со многими сотрудниками Института 
языкознания (позже из него выделился Институт русского языка, которым стал 
заведовать академик В.В.Виноградов). Одному нужна была справка, другой 
забыл инициалы автора, к третьему обращалась за помощью я, потому что через
мои руки проходила литература на разных языках, в том числе и тех, которые
я вовсе не знала.

Одним из первых, с кем я познакомилась, был профессор Петр Саввич Кузнецов.
Петр Саввич, имея прекрасную память, был рассеян в мелочах. Это определило
обстоятельства нашего знакомства: он регулярно спускался в библиотеку, 
проходил насквозь все книгохранилище, в тупиковом конце которого стоял мой 
стол, садился и говорил: "Ревекка Марковна (только так?), знаете ли, я 
забыл... Вот заглавие помню, а автора забыл, ах нет, заглавие тоже забыл, 
ну, в общем, вы, конечно, знаете этот компендиум..." Конечно, я не знала!

С каждым днем я не знала все больше и больше: невежественность моя 
разверзалась. Петр Саввич с беспомощным видом начинал пересказывать, о чем 
была книга, - это он всегда прекрасно помнил. Я постепенно научилась сужать
круг возможных источников и находить то, что ему было нужно.

Одновременно я познакомилась и с Энвером Ахметовичем Макаевым. Это один из 
немногих моих учителей, о ком я имею счастье писать в настоящем времени. 
Тогда Энвер Ахметович, как член Библиотечного совета, помогал мне 
справляться с изданием библиографического бюллетеня. Макаев считался по 
преимуществу скандинавистом и работал в секторе германских языков. Он 
выходил ко мне в коридор, и мы часами беседовали.

Макаев был и остался одним из наиболее блестяще и разнообразно образованных
людей, которых я когда-либо встречала. Это был тот редкий случай, когда 
старший собеседник не подавляет, не указует, а щедро выставляет перед тобой
корзины бесценных даров и приглашает взять из каждой, что тебе более по 
душе. Макаев страстно любил книгу. Может быть, он был ко мне снисходителен 
еще и потому, что эту страсть я с ним разделяла. Ему же во многом я обязана
своим открытием Пастернака и вообще некоторого сверкающего поэтического 
мира, границы которого я затрудняюсь очертить. Другой его страстью была 
музыка. Как рассказывали те, кто бывал у него дома, он иногда с радостью 
играл своим ученикам.

Час ученичества

Cектор германских языков помещался перед входом в конференц-зал, рядом с 
лестницей, ведущей вниз, в библиотеку. Площадка перед лестницей была своего
рода "пятачком", где невольно встречались и сотрудники, и посетители 
института. Э.А.Макаев, которому тогда было всего лет сорок, оставался 
человеком старой культуры и в этом напоминал мне отца. Он с изысканной 
любезностью неизменно представлял мне всех, с кем был знаком сам. А мимо 
нас то в библиотеку, то на заседание, то в другие отделы проходили 
Д.Е.Михальчи, в прошлом - мой университетский лектор, академик Н.И.Конрад, 
И.С.Зильберштейн, бессменный руководитель знаменитого "Литературного 
наследства", широко известный теперь как основатель Музея частных 
коллекций, В.М.Жирмунский, наезжавший по делам из Ленинграда; О.С.Ахманова,
"главная" англистка в стране, успешно игравшая роль femme fatale в большой
науке...

В институт заглядывали такие легендарные личности, как Л.И.Жирков, 
П.Г.Богатырев.

Надо сказать, что в течение первого года в библиотеке я пребывала в 
состоянии полной поглощенности своей новой работой. Этому очень 
способствовала общая атмосфера внутри самой библиотеки. В отличие от того, 
что мне приходилось видеть в ФБОН в более поздние годы, окружавшие меня 
люди любили свою работу, а не считали ее необходимым бременем, отнимавшим у
них драгоценное время. Признаюсь, что в нашей библиотеке именно я стала 
первым таким человеком. Способствовали этому разные обстоятельства - и 
внешние, и внутренние.

Во-первых, после того, как я научилась основам библиографического дела и 
наладила выпуск справочного издания, моя работа стала рутинной. Во-вторых, 
хотя у меня еще не было выраженных интересов внутри лингвистики, но свое 
будущее я видела именно в научной работе. У меня появилось чувство, что 
время уходит сквозь пальцы. Я откровенно завидовала тем из моих 
однокашников, кто попал в аспирантуру. Э.А.Макаев поощрял мои смутные 
надежды и предложил попытаться через год-другой поступить в аспирантуру к 
нему. Речь тогда почему-то шла об Институте иностранных языков.

Мое самоопределение в лингвистике было в немалой мере следствием счастливой
случайности. Точнее, сцепления случайностей. Одна линия была связана с 
желанием как-то усовершенствовать технологию своей библиотечной 
деятельности. Другая линия определялась личными дружескими связями и 
временем, когда все это происходило.

В 1957 году в условиях Москвы успешная работа такой большой научной 
библиотеки, как наша, зависела от педантичности сотрудников и широты их 
кругозора. Библиотека была единым организмом, где все мы были 
взаимозависимы, но никоим образом не взаимозаменимы. В результате 
получалось, что высокообразованные люди тщательно и привычно делали любую 
техническую работу, но при этом даже мелкий промах создавал неизбежные 
сложности для остальных. Не говоря уже о том, что мы были постоянно 
перегружены.

Я решила поискать в литературе, не придумали ли в мире хотя бы для поиска 
карточки в каталоге какие-то более совершенные способы, чем ручной 
просмотр. Первая же большая книга, которая мне попалась, была только что 
издана в США и называлась "Автоматический библиотечный поиск". Имелась в 
виду компьютеризация библиотечного дела.

Книга была мне трудна, и я отправилась посоветоваться в читальный зал нашей
же библиотеки, где, за неимением другого помещения, работал Игорь 
Александрович Мельчук, мой давний товарищ по испанскому отделению МГУ. Он 
пришел в Институт языкознания в 1956 году и занимался машинным 
(автоматическим) переводом, т. е. тем, из чего в дальнейшем выросла целая 
наука - компьютерная лингвистика.

Этот наш разговор я совершенно не помню. А следовало бы: именно он 
определил мою жизнь на много лет вперед! Скорее всего (это реконструкция), 
Игорь сказал мне в свойственной ему категоричной манере, что пора перестать
заниматься глупостями, а надо заниматься делом. "Делом" в разные периоды 
нашей дружбы считались разные научные задачи - те, которыми в данное время 
сам он был увлечен.

В последующие двадцать лет мне пришлось неоднократно выслушивать подобные 
же реплики, потому что именно благодаря Игорю я постепенно нащупала свои 
собственные задачи, а они были далеки от его интересов.

Этот наш разговор не был первым предложением Игоря присоединиться к его 
деятельности. Впервые о чем-то подобном он сказал мне (как всегда, на бегу)
еще на филфаке, в мой преддипломный год. Я была озабочена в равной мере 
своим дипломом и своим романом. К тому же в тот год я много болела. Было 
ясно, что я просто не потяну дополнительную нагрузку. Я отказалась - тоже 
на бегу. Впрочем, Игорь не успел толком объяснить, о чем вообще шла речь. 
Игоря увлек задачами машинного перевода известный математик Алексей 
Андреевич Ляпунов, едва ли не более всех способствовавший развитию 
кибернетики в нашей стране. Тогда Алексей Андреевич активно искал 
сотрудничества с молодыми лингвистами.

С Игорем мы фактически не работали вместе, но роль его в моем становлении 
как лингвиста была очень велика. До середины 60-х годов я была среди тех, 
кому Игорь давал читать свои работы еще в рукописи. Это задало мне некую 
планку, на которую следовало равняться. В самом деле, Александр 
Александрович Реформатский был классик, Петр Саввич Кузнецов - святой, мой 
учитель Владимир Николаевич Сидоров - рыцарь, Алексей Андреевич Ляпунов - 
гений и святой в одном лице. Можно ли брать пример с небожителей?

А Игорь Мельчук был "свой", ровесник. Из чисто дружеских побуждений в 
течение нескольких лет он читал мои работы и делал достаточно серьезные 
замечания. Собственно, именно благодаря Мельчуку я научилась выстраивать 
свои мысли, ясно говорить и точно отвечать на вопросы.

Общеизвестно, что профессионализм не приобретается вне школы. Вопрос в том,
какие люди и какие условия способствуют ее формированию. С моей точки 
зрения, дело не только в идеях и концепциях, которые впервые предложил и 
затем отстаивал И.А.Мельчук, но прежде всего в том, что сам он как личность
был способен собирать вокруг себя людей. Поэтому наша лингвистика так 
много потеряла с его отъездом.

Размышляя сейчас об обстоятельствах почти сорокалетней давности, я думаю, 
что мне необычайно повезло в двух отношениях. С одной стороны, именно тогда
в лингвистике начался общий подъем и поворот к структурализму, в котором 
сами мы, недавние студенты, стали активными действующими лицами. Нас 
поддерживали и непосредственно нам помогали наши старшие товарищи и учителя
- люди большого масштаба и редких нравственных качеств. В этом кругу 
просто не было иного счета, нежели "гамбургский".

С другой стороны, занятия лингвистикой как профессией сильнейшим образом 
поощрялись социумом. Последнее утверждение сегодня может навести на мысль о
том, что нам хорошо платили. Это не так, но я вообще о другом: я не 
случайно сказала - социумом, а не государством.

Социум в целом в это время "оттаивал". Лингвистика оказалась первой из наук
традиционно гуманитарного цикла, которая освободилась от идеологии. 
Массовая ориентация новой, структурной, лингвистики на кибернетику имела 
выраженный ценностный характер: "они" заклеймили кибернетику как буржуазную
лженауку, а "мы" покончили со всей этой дребеденью и занялись делом, 
освободив лингвистику от идеологических заклинаний.

Уровень общественного интереса к новой лингвистике был так высок, что лет 
семь-восемь, с 1957-го и примерно до 1965-го, компенсировал почти полное 
отсутствие рабочих и даже аспирантских мест.

И вот тогда мне невероятно, фантастически повезло: к лету 1958 года в 
Институте языкознания в новом секторе - секторе структурной и прикладной 
лингвистики, который А.А.Реформатскому предстояло возглавить, - открылась 
вакансия. Игорь Мельчук представил меня Александру Александровичу как 
подходящего кандидата. А.А.Ляпунов, с которым я к тому времени уже была 
знакома, меня поддержал. В сектор Реформатского я пришла со своей темой: 
это было применение статистических методов в лингвистике.

Тематику эту я выбрала и благодаря, и вопреки Мельчуку. Тогда он вместе с 
ученицей Ляпунова О.С.Кулагиной работал над алгоритмом машинного перевода с
французского. Мне он предложил заняться испанским и готов был ввести меня 
в суть дела. Спустя несколько месяцев выяснилось, что я не могу работать в 
одной с Игорем упряжке. И вовсе не потому, что я была не готова 
усердствовать или претендовала на какую-либо самостоятельность. Но я не 
умела работать, не понимая, почему следует делать то, а не иное.

На мои вопросы Игорь обычно отвечал: "Ты просто делай как я, и все будет 
как надо". Я отвечала в духе того, что я готова, но ведь его - осеняет, а 
меня-то не осеняет! И что значит - "как он", если всякий раз это "как" 
оказывалось ничуть не похоже на способ решения, использованный накануне. К 
счастью, я нашла задачу, связанную с построением словаря для машинного 
перевода, решение которой требовало оценок частоты встречаемости в тексте 
определенных глагольных форм. Игорь одобрил этот подход - и дальше я уже 
двигалась сама. Как оказалось, в новом и захватившем меня на несколько лет 
направлении.

Игорь прекрасно умел рассказывать и объяснять, что он делает. Но на том 
этапе работы действительно было довольно трудно представить приходившие ему
в голову решения в виде последовательных шагов. Да и вообще мне кажется, 
что самой сильной его стороной в общении с коллегами и в дальнейшем - с 
учениками было его искусство заразить своей страстью и увлечь за собой. 
Именно заразить, увлечь, поразить - интересной задачей, красотой 
построения, масштабом воздвигаемого здания, возможностью сделать нечто, до 
чего пока никто не додумался.

И это всегда удавалось - благодаря тому, что сам Игорь, сколько я его 
помню, находился в состоянии увлеченности и порыва. Одаренность его 
проявилась еще в университете. Это было общеизвестно и принималось как 
данность.

В те времена у Игоря были разнообразные увлечения. Еще до университета это 
был театр - Игорь входил в актив не то Центрального детского театра, не то 
Театра юного зрителя. Игорь теперь живет в Монреале, и мне уже не у кого 
это уточнить. Актив этот был средоточием деятельности группы одаренных 
ребят и одержимых педагогов. Кроме того, Игорь был хорошим пианистом. Я 
помню музыкальные вечера, которые он устраивал в университете. Его 
однокашник Паша Пичугин делал доклад о музыкальном произведении или стиле, 
а Игорь иллюстрировал это на фортепиано.

Для большинства своих ровесников, и тем более для пришедшей вслед за нами 
молодежи, Игорь был, несомненно, харизматической личностью. (Я пишу "был" 
не потому, что сам он изменился, а потому, что в Монреале на эту харизму не
может быть спроса.) Харизма многократно усиливала его организаторские 
способности. Игорю не нужно было тратить время для объяснений, почему надо 
делать то, а не иное - будь то маршрут похода, организация семинара или еще
что-то. В такого рода ситуациях ему даже не приходилось быть деспотичным -
за ним шли с радостью.

Так, без всяких размышлений, и я стала постоянным участником 
организованного Игорем маленького семинара по математике, который с осени 
1957 года у нас в институте вел прекрасный математик Аркадий Онищик. В 
математике я всегда была не сильна, но вне зависимости от этого мне как-то 
даже не пришло в голову усомниться в том, резонно ли начинать серьезные 
занятия лингвистикой именно с математики. Как я уже упоминала, в 
университете я выбрала лингвистику, но не получила основательного 
лингвистического образования. Казалось бы, надо было восполнять именно эти 
пробелы. Однако же необходимость освоения каких-то основ математики не мне 
одной представлялась тогда делом первостепенным.

Наш семинар проходил в той самой "комнате за залом", где, начиная с лета 
1958 года, мы потом сидели вместе с Игорем в секторе Реформатского. В нем 
участвовал покойный Ю.К.Лекомцев - востоковед и совершенно своеобразный 
теоретик; Т.Н.Молошная - лингвист, работавшая с О.С.Кулагиной и 
А.А.Ляпуновым над машинным переводом с английского; Е.В.Падучева, которая 
тогда занималась возможностями теоретико-информационного подхода к изучению
языка, и я.

Аркадий Онищик был нашим ровесником и, как всякий прирожденный педагог, 
ориентировался на то, чтобы его понимали менее способные участники 
семинара. Игорь и Юра все схватывали на лету. Лена от них несколько 
отставала, а мы с Таней плелись в хвосте. С той разницей, что я отчаянно 
пыталась что-то понять, а Таня была скорее равнодушна. Игорь начинал 
скучать и негодовал на мою тупость, я же не могла взять в толк, почему 
очевидно верные утверждения из теории множеств являются, тем не менее, 
теоремами, которые надо доказывать.

Почти одновременно я стала ходить еще на один семинар, более многочисленный
и с широкой тематикой. Его с 1956 года вели на филфаке МГУ математик, 
специалист по математической логике В.А.Успенский и лингвисты - 
Вяч.Вс.Иванов и П.С.Кузнецов. (Историю этого семинара см. в работе 
В.А.Успенского "Серебряный век структурной, прикладной и математической 
лингвистики в СССР и В.Ю.Розенцвейг". - Wiener Slavistischer Almanach, 
Sonderbd 33, Wien, 1992.)

По существу, для многих из нас именно с этого семинара и началась новая 
лингвистика.

----------------------------------------------------------------------------
Рубрики Русского Журнала:
Образование
http://russ.ru/edu
История современности
http://russ.ru/ist_sovr

Авторы Русского Журнала. Досье.
http://russ.ru/journal/dosie

Антологии РЖ
http://russ.ru/antolog

Русский университет
http://russ.ru/univer

Страница М.Я. Гефтера
http://russ.ru/gefter

Интернет-парламент
http://elections.ru

----------------------------------------------------------------------------
Вы можете написать отзыв на каждую публикацию РЖ на сервере http://russ.ru 
или высказать свое мнение о журнале в целом в "Книге отзывов" 
http://russ.ru/forums/msg/945/945.html
----------------------------------------------------------------------------
(с) Русский Журнал. Перепечатка только по согласованию с редакцией.
Подписывайтесь на регулярное получение материалов
Русского Журнала по e-mail: http://russ.ru/subscribe/
Russian Journal   mailto:russ@russ.ru    http://russ.ru/