Аналитика, эссе, интервью в Русском Журнале / Путешествия

Нью-Йорк

Из аэропорта Кеннеди я поехал на вокзал на такси. Витание в облаках не вызывает жалости у американцев. Вместо тридцати трех долларов, которые платит каждый, кто едет на желтом кебе, я заплатил пятьдесят за место в микроавтобусе. Конечно, меня надули. Я утешал себя тем, что сяду на первое сиденье, но пока я спрашивал у водителя разрешения, туда уже впрыгнула бойкая тетенька. Ее бородатый муж с грустными глазами сел в салоне. В городе была встреча лидеров стран-членов ООН и кое-где движение перекрыли. Манхэттен встал.

- Сколько нам ехать, минут двадцать-тридцать? - спросила тетенька у водителя, тщедушного еврея, что-то среднее между Жириновским и Коломбо.

- Lady, you're dreaming, - ответил он и подрезал Кадиллак у шлагбаума на выезде из паркинга. Кадиллак застонал от злости. Реакция драйвера была мгновенной - он опустил окно и, высунувшись по грудь, заорал:

- What is your problem? - взвизгнул колесами и штопором полетел вниз по спирали виадуков.

Было седьмое сентября, и оказалось на удивление тепло. Если я не жалею об этой поездке, так только потому, что машина двигалась со скоростью пешехода и я во все глаза разглядывал Нью-Йорк. Ничего подобного этому городу я не видел и не ожидаю увидеть в будущем. Как говорят ньюйоркцы, когда ты оказался на острове Манхэттен, there are no more bridges to cross.

Нью-Йорк стоит на скале. Земля не боится нагрузок. Победа над гравитацией далась быстро и, кажется, легко. В отличие от горизонтальной (хотя и семихолмовой) Москвы, прибитой к равнине, как кнопками, пирамидами изящных, как пресс-папье, сталинских высоток, Нью-Йорк похож на тысячу булавок, вставших на головки и тянущихся к невидимому магниту.

Небоскребы в Нью-Йорке уникальны и разительно отличаются от любых копий - того же Сингапура, к примеру. Во влажно-маслянистом Сингапуре тоже проблемы с местом, весь остров едва больше Манхэттена, и вместо Бруклина - леса Малайзии. Дома тоже громоздятся ввысь, но в них нет ни шарма, ни стиля. С появлением современных материалов небоскребы стали слишком утилитарными - бетон или стекло да гранит облицовки, если повезет.

В Нью-Йорке, особенно в центре города, высотная застройка лишена однотипных черт небоскребов эпохи поздней индустриализации. Сплошь и рядом стоят "старички" в стиле арт-деко, а стремительный каменный взлет неожиданно завершается конструктивистскими вырезами и складками или готической импровизацией, трогательной, как седина в волосах финансового воротилы, ударившегося в филантропию. На фоне амбициозных черных монстров крупных корпораций эту узкоплечую каменную гвардию даже язык не поворачивается назвать небоскребами. Щепки, да и только.

В Нью-Йорке есть два очага небоскребов - в деловом квартале на юге острова (downtown) и в центре города (midtown). Мидтаун обладает ни с чем не сравнимой роскошью сочетания делового и культурного центра. В деловом центре на юге этого сочетания нет, поэтому стороннему человеку и делать там особенно нечего. Говорят, и там есть на что посмотреть - кладбище в тени небоскребов и проч. Не заходил, не знаю, хотя место колоритное и персонажи достойные. Еще в начале века Морган летал на работу на Уолл-Стрит на гидроплане, получалось пятнадцать минут от усадьбы на Лонг-Айленде.

Культурный слой в Нью-Йорке не такой уж глубокий, но зато очень живой и необычный. Это видно по всему. Фасады многих домов, например, отлиты из металла. Об этом невозможно догадаться по их внешнему виду, но это факт - крашеный метал, - можешь постучать костяшками, если не веришь. В начале века процветала блочная постройка из привозных конструкций. Раз, два, три - дом стоит. Таких домов очень много, и они не выбиваются из общего стиля города, они его создают. Это бывает красиво, бывает смешно - когда, например, на сплошном металлическом фасаде отлиты сплошные металлические колонны.

Другая непременная черта Нью-Йорка, в особенности невысоких районов Ист-Вилидж, Гринвич-Вилидж, Сохо и Челси, - пожарные лестницы, прикрепленные к фасадам домов. Нижний пролет поднят высоко вверх на пружинах, но это мы знаем из кинематографа (бегом от полиции или домашней хозяйки, схватился за край лестницы и прыгай вниз!). Вообще, к пожарам в Нью-Йорке готовы всегда. Пожары в этом городе были частыми и жестокими, и вся превратившаяся в дым голландская застройка времен Нового Амстердама тому примером. В каждом квартале из земли торчит хотя бы один гидрант, и горе тому водителю, который запарковался на расстоянии меньше пяти метров от чугунной колонки.

Эти колонки, кстати, мы тоже знаем из кинематографа, где их эффектно сбивают автомобили, высекая из земли фонтаны воды, - еще один комплекс замещения бытовой злости на кинофантазмы, если угодно. Рыская по кварталу в поисках места для парковки, каждый рано или поздно хочет сделать так же - и не только с колонками, но и с parking meters, которые в Нью-Йорке страшно жадные, а в центре работают даже ночью.

Интереснее всего наблюдать контраст между вертикалью застройки и плоскостью городского пространства там, где он максимален, - на широкой Парк-Авеню, пробившей брешь в густой поросли высоток, или из Центрального парка, начинающегося чуть выше мидтауна. Парк-Авеню чем-то похожа на наши Кутузовский или Ленинский, но с допущением, что дома по обочинам проспекта за ночь выросли в три раза, а проезжую часть пришлось сузить. Парк-Авеню напоминает каньон в пустыне там, где русло реки не мечется из стороны в сторону, а течет прямо, пока не встречает на своем пути препятствия, - она начинает петлять в недрах заслонившего проспект дома, а затем вырывается на волю, как водопад, - только для того, чтобы уйти под землю туннелем.

Что же до Центрального парка, то он вряд ли может что-либо напоминать, потому что ничего подобного, может быть, и нет. По сути дела, Центральный парк был одним из первых, если не первым проектом, парковых сооружений в общественной собственности с использованием ландшафтной архитектуры. В середине XIX века городские власти выкупили землю в центре города и отдали ее в полное распоряжение комиссара по паркам Фредерика Олмстеда и молодого британского архитектора Калверта Во, победивших на конкурсе со своим проектом. За несколько лет, начиная с 1858 года, они перестроили парк в соответствии со своим замыслом. Результат был признан настолько успешным, что впоследствии Олмстед строил парки по всей Америке - кроме южных штатов, где его не любили. До того как заняться озеленением, он писал обличительные репортажи о рабстве и хлопковой экономике юга для Нью-Йорк Таймс.

На конференции в Тампере (Финляндия) вальяжный толстячок Колин Спаркс из Вестминстерского университета забавно кичился тем, что (согласно статистике) Лондон является сегодня самым космополитичным городом. Все очень смеялись.

Отличие Нью-Йорка от любого другого города состоит в том, что космополитизм не нуждается в статистике. Все просто, как день. В этом городе чувствуешь кожей, что любое представление о социальной норме смешно и абсурдно. Какая норма? Она отсутствует. И в этом, пожалуй, ключевое различие между Манхэттеном и Америкой, где нормы, в общем-то, тоже как таковой нет, но привычка к ней сохранилась.

Олбани

Друзья!!! У нас выпал первый снег!

Вот, немного пришла в себя. По приезду страшно заболела, типа простуда, но надолго. Еще неделю не могла ничего есть - местные продукты казались подозрительными. А с ресторанами и fast-food'ами тут просто - если блюдо дешевле 15 баксов, есть невозможно... [далее]

К сожалению, в первый день времени узнать все это у меня не было - после часа пробок в этом обворожительном городе я оказался у Пен-стэйшн, вокзала. Подвалами и проходами я пробрался к путям, где стоял поезд, который унес меня на север, вдоль Гудзона, от метрополиса в столицу штата, город Олбани.

Я умирал от скуки в Олбани. Сто пятьдесят миль на север, три часа на автобусе, два с половиной на поезде или машине. Воздух там суше и холоднее. Я жил в центре, но Олбани - мертвый город. Время суток поделено между расами. Ночь - время черных, другими словами, а если ты белый, то ночью хочется стать черным.

Граница с черным гетто проходила двумя кварталами выше моего дома. Выходя ночью за пиццей или за сигаретами в индийский магазин, я перезнакомился со всеми отбросами в округе, пытавшимися продать мне крэк или кокаин. Приветливые черные девушки со следами оспы на лицах падают в цене по часам и не могут остановиться. В десять они начинают с двадцатки, а к двум утра опускают цены до двух долларов или крупинки крэка. Или бутылки водки. В общем, все - за угар.

Прошло две недели, я перестал удивляться всему, что меня окружает, и оказался запертым в очень маленьком мире. Обед в центре заканчивался в два, и рестораны открываются снова только в пять вечера. Город был настолько пустынным и заброшенным, что городские власти сделали отчаянную попытку оживить улицы с помощью статуй, расставив их в ключевых местах. Люди в полный рост - кто-то играет на гитаре, кто-то несет стремянку, на перекрестке резвится молодая негритянка, а пожилая супружеская пара с высокой площади перед сенатом вглядывается куда-то вдаль.

Когда-то Олбани был колыбелью американской революции, одним из центров промышленного развития, собрав вокруг себя несколько бурно развивавшихся городов - Шенектеди, Троя (Троя, штат Нью-Йорк, как здесь говорят), Ранселлер. А теперь это дыра.

В клубах показывают американский футбол, а танцы проходят в тошнотворной атмосфере деревенской дискотеки. В конце концов я нашел два места, где можно было находиться - черный бар "Касабланка" с латинскими танцами и трехэтажный клуб на Бродвее, где, по крайней мере, не ставили "Бон Джови".

Для тех, кому некуда идти, - кафе Роки, девяностолетнего старикана, сухонького и жилистого, с тремя музыкальными автоматами. Или еще одно, тоже недалеко, на Ларк-Стрит, единственной прогулочной улице, круглый год увешанной гирляндами лампочек. Там в три часа утра можно полакомиться остатками банкета и, стрельнув у друзей сигарету, послушать Фрэнка Синатру, которого поставит девушка с бардовыми волосами. Нет ничего более сюрреалистического и освежающего, чем старикан Фрэнк, врывающийся в темный мрак олбанской ночи, в баре, где валяются недоеденные хотдоги и россыпь помятых салатов вперемешку с тарелками, а последние завсегдатаи стараются растянуть последний выстрел виски и конец вечера.

- He can't go wrong, - сказала она и рассмеялась прокуренным голосом. А Синатра, конечно, пел о Нью-Йорке: "When you wake up in the city that never sleeps, you find you're king of the hill, top of the hit..." И потом еще: "It's up to you, New York, Njeeew Yoooork!"

Я старался выбираться в Нью-Йорк каждые выходные, но мне негде было ночевать, а тратить каждый день шестьдесят долларов и шесть часов на автобус туда-сюда я не мог, не говоря уже об отеле. За день было трудно успеть много, и я решил не спать.

Снова Нью-Йорк

Друзья!

Тут много смешных людей, можно про них рассказать. Они, правда, не типичные американцы, так как связаны с Россией, а это здесь уже означает некоторую маргинальность... [далее]

В Нью-Йорке нет универсалий. Любые обобщения несправедливы. Слишком много всего происходит одновременно. Все в единственном числе и неповторимо - как двадцать девять долларов в кармане и ночь, опускающаяся на Манхэттен, вместе с которой незримая волна прилива поднимается над островом в ежедневно повторяющейся попытке смыть в Гарлем каждого, кто не может платить полторы тысячи за однокомнатную квартиру или восемьдесят за отель.

В Америке ужасный кофе - это знает каждый, причем ужасный всегда по-разному, но Манхэттен - как раз то место, где кофе можно и нужно пить. Чем больше, тем лучше.

На улице было не очень холодно, но негде спать. Я провел эту ночь в Ист-Виллидж. Чтобы не спать, когда кофе больше не помогает, остается только танцевать - пока не найдется место где-нибудь в углу, где можно прилечь хотя бы минут на пять. После четырех все закрылось, но на Хаустон мне всучили флаер клуба Beetlejuice, работавшего с трех до десяти утра.

Разумеется, это место оказалось богом проклятой обдираловщиной. Минералка стоила пять долларов, а чтобы попасть на диван нужно заказать что-то на десятку, не меньше. Мне удалось всучить официантке пятерку чаевых, и она от меня отстала (o-oh, смарт рашнз). Утром меня ожидал визит в "музейную милю" - "Метрополитан", Whitney's и, если получится, Modern Art Museum. Других маршрутов тогда мне в голову не приходило.

Если бы я был русской девушкой, это была бы моя счастливая ночь, потому что в этой крохотной потной конуре я встретил банкира. В Нью-Йорке у меня было не так много знакомых, и вместо того, чтобы пускаться в обобщения снова, опишу-ка я лучше Марка Блока.

Во-первых, Марк никогда не изменял костюму с подтяжками. В смрадном Beetlejuice его наряд намекал на маскарад, но, закурив сигару, Марк дал жару. Да, вот еще что важно - Марку было за пятьдесят. Даже по нью-йоркским меркам он был богат - пяти-комнатная квартира с видом на Центральный парк, офис на пятьдесят седьмой улице и проч. Позже приехала моя жена. Когда она познакомилась с Марком, она сказала, что он сумасшедший - как и все ньюйоркцы. При этом она по-своему делала ему комплимент. Такая жена.

В Америке есть два типа колледжей и университетов, в которых происходит воспроизводство элиты. Это либо братство "лиги плюща" (Гарвард и проч.), с одной стороны, либо никому не известные, небольшие и очень дорогие колледжи в Новой Англии - с другой. Закончив один из них, Марк основал труппу театральных актеров и угарно гастролировал по Штатам, пока не пришло время найти другую работу. Актерские навыки, впрочем, остались с ним навсегда - и его работа, консультанта по коммуникациям в финансовых компаниях, от "Си-эН-эН" до инвестиционных банков, - это тоже игра, без сомнения. На самом деле я приврал, каюсь. Марк Блок не банкир. Он - консультант по коммуникациям, помогает организациям раскрыть свой потенциал.

Его биография мне, в общем, известна. Обычная американская история - города, самолеты, дороги. Нас особенно сблизило то, что он жил когда-то в Олбани.

- Хороший город, я встретил там много интересных людей, - сообщил он, после того как по старой доброй международной традиции мы вычислили, к обоюдному удивлению, общих знакомых. - Но если пришло время уезжать - значит, пора.

Марк родился в Нью-Йорке и больше всего жалел, что не может увидеть город другими глазами - человека, который приезжает сюда впервые. Потому что нужно лететь из Москвы и месяц кантоваться в центре Олбани без машины, чтобы влюбиться в Нью-Йорк по-настоящему, принять его со всеми потрохами, с черным поношенным Бруклином и латинским Гарлемом, с мышами в подземке и всем-всем-всем.

Из Beetlejuice мы отправились обедать в закусочную под гордым названием "Киев" на первой или второй авеню, в районе шестой улицы. Там подавали блины и говорили по-русски (ее, кстати, закрыли - хозяину надоела эта канитель). На улице рассвело, и я напялил розовые очки, купленные на бензоколонке на девяностом хайвэе. Марк завидовал такой предусмотрительности - хотя утро было на редкость мягкое, с дымкой, глаза немного резало от света.

Мы сидели и курили его сигары на скамейке в парке. Усталость отступила (танцевать - не бродить и маяться!), день был чистый и свежий, как простыня на ветру. Когда не спишь, наступает такое безвременье - где-то в районе восьми-девяти часов утра, и до одиннадцати, наверное, когда кажется, что все впереди и все возможно, потому что жизнь по-настоящему еще не началась. Я разглядел у него на руках и лице следы возраста - темные пигментные пятна. Высокий и сухощавый, Марк вот-вот должен был стать миллионером. Я спросил у него, каково стареть.

- В жизни не чувствовал лучше, more 'out there', - ответил он.

- А в смысле тела, - поинтересовался я.

- Физически, - сказал он, - я уже не могу плясать всю ночь, а потом работать. Поэтому сегодня я буду спать, - ответил он и вынул из кармана жестянку с сигарами, - one more?

Большой стиль

Приветы!

Tatunov lap-top хромает на все ноги!

We were in Boston again виделись с двумя очень cool friends. От долгого общения с ними меня теперь клинит в английский.

Вообще, нормальным людям тут тяжело, особенно в провинции... [далее]

Противопоставление Америки и Нью-Йорка далеко не всегда имеет смысл. Как часто бывает, особенностью города может стать доведенное до предела качество mainland. Четкое осознание того, что в мире нет ничего невозможного, во-первых, и абсолютная неспособность принимать "нет" за ответ, во вторых, вне зависимости, между прочим, от того, какое препятствие имеется в виду.

В Нью-Йорке идея о том, что нет ничего невозможного почти сразу же превращается в ощущение. Виной тому - вертикальный взлет метрополиса и решенная статуей Свободы раз и навсегда проблема "общей судьбы". У города есть свои герои.

На момент своего строительства растянувшийся на полкилометра Бруклинский мост, верхняя эстакада которого проходит намного выше середины небоскребов даунтауна, был самым длинным подвесным мостом в мире. Этот широкий, летящий над городом и Ист-ривер, двухуровневый мост был построен в 60-х годах XIX века по проекту инженера Джона Роблинга, эмигранта из Пруссии. Труды по строительству стоили ему жизни. Его сын, под руководством которого строительство было завершено, во время работы над опорами моста оказался прикован к постели кессоновой болезнью. Он наблюдал за рекой из окна своей квартиры в подзорную трубу и посылал поручения через жену. Подрядчики обманули Роблингов, и по ходу стройки пришлось менять тонны тросов, на которых держался мост, а часть этих тросов упала в реку.

В общем, сюжет соцреалистической повести, в которой герой преодолевает технику во имя - чего? Урожая? Общего дела? У семьи Роблингов не было ни партии, ни планов, ни сурового начальства. И тем не менее - очевидный героизм, самопожертвование и все в таком роде. Почему? Неспособность понять мотивы такого поведения и объясняет бытующее в наших краях недоверие к Америке и удерживающееся уже больше века ощущение, что рано или поздно все там должно порушиться, что бы ни было тому причиной - кризис, расовые противоречия, непрочность конструкций или что-нибудь еще.

В России ни у кого не вызывало сомнений, что Буш победит на выборах, с тех пор как по телевидению в США была озвучена ошибочная информация о результатах голосования во Флориде. Так оно, собственно, и вышло. Но до тех пор, пока оставался хоть малейший шанс, Америка ждала, потому что в этой стране ни у кого, кроме сошедших с ума сторонников теории заговора, нет ощущения предопределенности. Никто не может позволить себе действовать так, как будто будущее ведомо и предсказуемо. Еще одна нью-йоркская аксиома, которая, наверное, справедлива для всей страны.

В действительности события разворачивались так, что, и в самом деле, конец мог быть каким угодно. И хотя Гор проиграл, на символическом уровне его роль оказалась главной - человека, не сгибающегося в борьбе с враждебными обстоятельствами, но добровольно покоряющегося закону. Эта же роль выпала Клинтону со всеми секс-скандалами и прочей ахинеей. Но ведь Клинтон никогда особо и не скрывал, что он - сын проститутки.

Как и СССР, Америка обладает собственным Большим стилем, отголоски которого слышны даже на самой глухой окраине. Это завидное постоянство сразу вызывает ностальгию, очень скоро перерастающую в привязанность, которую легко объяснить пристрастием к "прочной", надежной и очевидной социальной реальности.

Эмигранты старательно перенимают Больший стиль и дополняющие его ритуалы: воскресные посиделки перед телевизором с американским футболом и бейсбол в спорт-баре в понедельник. Добавьте к этому работу-машину-дом - и получится идеальная интеграция, достичь которой можно просто элементарно.

В СССР носителем Большого стиля была монументальная пропаганда, простроенная в городской архитектуре, зашифрованная в названиях улиц и передающаяся через определенные коллективные ритуалы и праздники. В Соединенных Штатах Америки тоже есть своя политическая мифология (примеры выше), но это не главное. Основным носителем Большого стиля по-американски стали дороги и автомобили.

Первое, что видишь из иллюминатора самолета, заходящего на посадку в аэропорт Кеннеди, - это дорожные развязки. Они складываются в геометрически правильные узоры цветков из четырех или восьми лепестков. Дороги - главное публичное пространство Америки. Машина есть у каждого, а пользоваться ей приходится даже слишком часто. Среднее время поездки из дома на работу занимает от сорока пяти минут до часа, иногда до полутора часов. При этом треть семей ежегодно меняет место жительства.

Жизнь на дороге материализуется в виде центров услуг (service area), которые встречаются через каждые тридцать миль. Бензоколонка, магазин сувениров с символикой штата и три стойки очков с разными стеклами, сигареты, газеты и прочая дребедень. На хайвэях здания, как правило, большие - и под их крышей умещаются "Бургер Кинг" и "Рой Роджерс", "Макдональдс" и - иногда, если очень повезет, - "Старбакс" с хорошим кофе или идентичное заведение, торгующее кофе и печеньем. Если нет специального кофейного стенда, то черную бурду пить можно только ночью, чтобы не заснуть.

Эти заведения как бы не отличаются друг от друга, но если ездить часто, начинаешь понимать разницу - где готовят лучше, а где есть нельзя никак. Жаль только, что понимаешь это не сразу. Но по человеку сразу видно, ест он гамбургеры с картошкой каждый день или нет. В Америке полнота является признаком низших социальных слоев, во всяком случае у белых. Это материализация Большого стиля во плоти.

Перекатываясь как колобок, к столу закусочной подплывает тетушка, лет под сорок, килограмм за сто, стомиллиметровая "Бенсон и Хеджес" дымится в руке. Она подносит свой кувшин к пустой чашке и льет, льет мне бесплатный refill. А по дорогам несутся грузовики, утыканные сияющими лампами, во славу народа. И реют флаги на участками бесконечной субурбии.

Что касается сравнений Америки с СССР, то у меня был смешной случай. В городе Буффало - на западе штата Нью-Йорк, на границе с Канадой, добротном городе синих воротничков - я ночью заблудился и петлял по центру города, пытаясь найти одно из зданий знаменитого архитектора Ллойда Райта или хотя бы кофе-шоп, рекламу которого я вычитал в альтернативном еженедельнике. С одной из улиц, из-под пугающего указателя в сторону моста в Канаду, я вырулил на огромную площадь муниципалитета, на которой, за круговым движением и газоном, возвышалась сталинская высотка. Сходство было поразительное. Собственно, это было даже не сходство, а нечто большее - тождество.

Я не поленился объехать площадь, припарковаться и вылез на разведку. Все оказалось как положено - на фронтоне высеченные в камне труженики и труженицы пели старые песни о главном, колонны и арки вздымались ввысь, переходили в складчатый прямоугольник, заканчивавшийся шпилем. Это единственное здание в сталинском стиле было также одним из немногих высотных зданий в этом городе и единственной высоткой со шпилем времен ранней урбанизации. На самом деле замечательных конструкций такого рода осталось довольно много. Даже в крохотном Олбани в двух шагах от моего дома стоял такой колосс - но без шпиля, просто плоская крыша. И в этом, пожалуй, вся разница.

Большой стиль Америки предельно демократичен и доступен. Он везде, и для каждой сферы деятельности в нем предусмотрены свои каноны. Большие и старые (лучше - старые и большие) машины, ряды лампочек на огромных грузовиках, блокбастеры и донатсы с кофе, клетчатые рубахи работяг, желтые кебы с просторными салонами, бифштекс в порции невероятных размеров - везде культивируется предельная насыщенность и обилие, как на фресках плодородия в переходе со станции метро "Охотный ряд" на "Площадь Революции".

Разница, пожалуй, в том, что обилие не ограничивается фресками, проникает в реальность, насыщая ее до предела, переливаясь через край. Мир лезет и предлагает себя - вместе и по частям, за наличные или в рассрочку. Нет никакого способа укрыться. Вот и получается, что девушка лежит на сиденье автобуса и, лениво перебрасываясь фразами с подружкой, задирает к потолку белые носки - подтянуть, подправить. Сначала одну ногу, потом другую. Я смотрел на эту принцессу и млел, вот как все это было. От ее воздушного балета меня окатило мечтательное настроение, и я погрузился в комфортный плюшевый мир, иначе недоступный. Не потому, что у меня денег нет, а потому, что я все время парюсь. А она не парилась, вот в чем штука. А зачем ей париться?

Если ты расслабишься, то в твоем мире не будет ничего, что могло бы противоречить простому и ясному осознанию: я живу в совершенном мире, в совершенной стране - просто потому, что хайвэи, пригороды и кинофильмы исключают все несовпадающие с этим образом факты и события. Разве что природа припасет какое-нибудь бедствие, но тогда трех раздавит деревьями, двадцать машин увезут эвакуаторы, а все остальные будут смотреть съемки захватывающей красоты и драматичности в выпусках breaking news по телевидению.

Американские медиа делают безработицу проблемой Франции, увязывают проблемы со здравоохранением и демократией с образом рассыпающейся России, политическая нестабильность прилипает к Африке, и весь мир становится проекцией тех противоречий, которые Америка вмещает в себя сама. Но кто сказал, что мы используем медиа исключительно для получения информации?

В то время как 5 миллионов американцев следили за выборами, 150 - смотрели телевизионную программу Survivor, в которой с обетованного тропического острова удаляли по одному персонажу, пока не остался тот самый единственный, который всех подсидел. Еще миллионов пятьдесят, ну тридцать, смотрели "Скорую помощь". А что смотрели остальные, перечислить невозможно.

Я могу говорить только за тех, кого знаю, а из тех, кого я знаю, мало кто смотрит телевизор. Барбара слушает Чайковского на своей вилле в Адирондаке, в местах славы Фенимора Купера и бывших поселений могикан. Анета читает книжки для занятий в колледже, Войтек сидит за вычислениями, Рамеш крутит панков на университетской радиостанции в Кембридже, Ренета ездит в горы, а Лори дома борется с тренажерами, слушая объяснения с автоответчиком бывшего мужа, тюремного сторожа из Уотертауна. Марк танцует в клубе. Лаура устаивает светские ужины, а Шон добрался до "второй базы" стеснительной китаянки из Пекина. Разве что Боб смотрит CNN - ничего удивительного, старая школа Foreign Service. Охранники в университете режутся в сетевые игры и пьют кофе. Попрошайки из черного квартала нарезают круги по Стейт-Стрит, Вашингтон- и Сентрал-Авеню. Чем занимается Хосе в Вашингтоне, я не знаю - наверное, пошел в кино. Да, еще моя квартирная хозяйка, ирландка Мэри "Клубничное Сердце", с! мотрит новости по финансовому каналу и размышляет над тем, какие акции ей стоит сбросить, а какие - приобрести. Подростки - соседи сверху - угорают в баре внизу. Эрик делает сто двадцать первый звонок. Наркодилеры ссорятся и разбираются, патрульные патрулируют, индусы торгуют в своих ночных лавках, а я сижу в интернете.

---

DRUZJA!!!! U nas vypal pervyj sneg!

Вот, немного пришла в себя. По приезду страшно заболела, типа простуда, но надолго. Еще неделю не могла ничего есть - местные продукты казались подозрительными. А с ресторанами и fast-food'ами тут просто - если блюдо дешевле 15 баксов, есть невозможно.

Тут много разных странностей, начиная с того, что унитаз действует по другому принципу, он все время до половины заполнен водой, потом, когда спустишь воду, - все уходит и опять набирается.

Tatu тут хорошо. Он читает лекции студентам к обоюдному удовольствию. Студентам все в новинку (слухи о том, что уровень культуры тут невысок, подтвердились), а Tatu такой важный и умеет шутить по-американски. Я еще не научилась - для этого нужно все время немного подкалывать собеседника, широко улыбаясь. Вообще, они разговаривают очень четко, без всяких "так сказать" и прочих деликатных штучек, я так не могу пока.

Тату на лекции про Россию спросил: "What about marijuaha in Russia?" Tolstik ответил: "Do you have some?" Про это сразу вышла статья в местной прессе. Типа нельзя так шутить. Городок-то был маленький, Saratoga-Springs.

Сегодня мы вернулись в Албани из долгой поездки в Нью-Йорк, Вашингтон и местечко под названием New Paltz, где американы совещались, что им делать с Косово. И Tatu с ними.

Нью-Йорк - хороший город, большой и бардачный, приключения на каждом углу, если кому надо. Город контрастов, безусловно. Вот тебе China-town, который выглядит как тель-авивский рынок, сразу за ним - Wall-street, где все в костюмах, а посреди небоскребов зажато небольшое кладбище, через которое ходят разносчики пиццы, чтобы срезать угол, пританцовывая под player. Там, кстати, и Сережа Кашман, мой старый знакомец, разносит пиццу (пешком!) - жуткая работа, но он говорит, что с его визой другую не дадут. Я жила у Edith - суперстарушки. У нее огромный loft в Soho. (То, что здесь огромный loft, в Москве - рядовая мастерская члена Союза художников. Просто в Нью-Йорке жилье невиданно дорогое. Сережа платит 750 баксов за квартиру меньшую, чем наша московская, и живет по соседству с Garlem'ом, что не очень-то.)

Tatu купил себе lap-top. Продавец его запарил, что с этой модели можно передавать сигнал в ТВ и таким образом смотреть ТВ с помощью сигнала из интернета. Это чудесно, но в Москве никакого толку от этого не будет. Но Tatu доволен, а это немало. Еще если бы он (lap-top) иногда неожиданно не вырубался.

Вашингтон - небольшой город, куда согнали solidol со всей страны. Архитектура - советские 70-е - бетонные кубы. Но зато все музеи и галереи бесплатные, а там свою галерею иметь считает необходимым каждый бородатый коллекционер - живой или мертвый. Tatu сходил на выставку про американских президентов, а я - по искусству Japan и Африки, а вместе - в музей про космос. Tatu, получив второй штраф за скорость, теперь думает не платить ни один, а то много выходит - 200 б.

Делаю очередной сайт для нашего центра. Как повесим, зашлю линк. Скучаю по вас и, неожиданно, по Москве.

---

FRIENDS!

Тут много смешных людей, можно про них рассказать. Они, правда, не типичные американцы, так как связаны с Россией, а это здесь означает некоторую маргинальность.

У Tatu начальница - Barbara - человек-зверь. Лет за 60, искусственные зрачки (в молодости много работала за PC без защитного зеркала), энергичная как динамо-машина, понимает по-русски, варит борщ и много знает.

Joe - лет 35, лысоват, но бодр, пишет книгу про русскую мафию (работал в Москве в агентстве по security), я не читала, а Tolstik говорит, что там все начинается с того, как русский генерал трахает секретаршу на сидении черного лимузина. При всем при этом вчера мы вдвоем пламенно убеждали Tolstuna, что"this society is sick!", причем эта мысль нам пришла по поводу того, что местные девушки не только намного толще московских, но еще и страшно переживают из-за этого, потому что ТВ задает стандарты толщины.

Еще была неожиданная встреча - в Бостоне Tolstik читал лекцию в MIT, очень прогрессивный технологический институт, там оказался человек, которого мы встречали в Москве, - юноша индусского происхождения Ramesh, ты нам позвонила, когда мы были у него в гостях и вместе с соседями по квартире знакомились с их родственниками. Тусанулись мы с молодежью. Местами весело. Ramesh путешествовал по всей России, Казахстану и Узбекистану, повсюду заводя знакомства с местными девушками. Хвастает, что в него влюбилась узбечка; правда, она не посмела с ним даже заговорить, так что откуда он это знал - непонятно.

Жанна, Яша, Таня - друзья семьи. Яша бодрый, работает, они купили квартиру в долг, так что лет десять еще придется отрабатывать. Он до сих пор считает, как старый диссидент, что если есть шанс свалить из России, надо валить. Но он ведь в России и не был с тех пор, как они уехали, а тогда, понятное дело, так все и было. Я особенно и против ничего не имею, но от таких рассуждений: "Ваня может получать 60 000 в год, этого вам хватит на нормальную жизнь, когда дети пойдут в колледж, придется и тебе подрабатывать, колледж здесь очень дорогой..." - становится не по себе.

Жанна любит посплетничать, но в достойной мере, мы с ней обсудили все наши семейные дела и пришли к выводам. Тебе, например, надо быть серьезней. Она просто скучает, зрение у нее неважное, да и для здоровых людей развлечений здесь немного (кроме как в NY, конечно).

Таня симпатичная, сначала стеснялась говорить со мной по телефону, а потом вдруг приехала со всем семейством в тот момент, когда мне уже надо было уходить. Она ни с кем не переписывается из московских друзей, Жанна считает, это из-за того, что ей стыдно: она сбежала к хорошей жизни и всех бросила. Не знаю, насколько это так, я ее почти не знала и сейчас узнать не успела. Дети - веселые ребята, по-русски почти никак. Муж, чувствуется, ревнует к прошлому, хотя человек неплохой - был ко мне не очень дружелюбен, но под конец дал понять, что не во мне дело.

---

PRIVJETS!

Tatunov lap-top хромает на две ноги!

We were in Boston again видались с двумя очень cool friends. От долгого общения с ними меня теперь клинит к английскому.

Вообще, нормальным людям тут тяжело, особенно в провинции (speaking of Boston), чувствуешь, что ты отличаешься от других, возможно в лучшую сторону, но зато очень одиноко. В Москве или в Нью-Йорке, конечно, другое дело, там есть community, а так - встретишь случайно какого-нибудь такого же странного одиночку в газетной лавке, и все.

На самом деле это был очень странный trip to Boston. Там живет Ramesh, помнишь, я писала про индусо-американского юношу. В этот приезд он нас познакомил с Adrew, который произвел на нас с Ваней сильное впечатление - он лингвист, умница, музыкант (любит Pere Ubu), Ramesh says that sometimes Andrew goes berserk and starts to speak unknown languages. Young-funny-smart-crazy.

Мы много курили, болтали и гуляли. С ними странно разговаривать по-человечески. Странно, что это вообще получается, учитывая, что English у меня еще так себе. Они очень открыты, что называется "easy": мы обсуждали, что такое "be cool", кого из нас можно считать cool и почему. Это ведь всех интересует, наших московских друзей тоже, но там все слишком скованны, чтобы об этом разговаривать. С другой стороны, такая тема говорит о том, что наши бостонские друзья очень молоды, и так оно и есть.

Оказывается, у нас много общего. Они слушают ту же музыку, смотрят то же кино (показывали нам фильм Кубрика "Doctor Strangelove" - очень впечатляюще), курят и живут в дурацкой стране.

Интересно, что не так давно и совершенно неожиданно мы познакомились в Вашингтоне еще с одним хорошим-смешным человеком, он испанец и работает в World Bank. Это уже европейский феномен: только в Европе бывает, что приличный человек работает в такой нечеловеческой организации; все американцы в этом банке (потом Tatu там читал лекцию) - дикие снобы.

Видишь, мы тут обрастаем связями. В принципе хороших людей тут много, но они не совсем то, что надо для приятной дружбы (кроме вышеописанных трех). Начальница Barbara - суперчел, это Tatu в юбке и с классическим образованием, но ей, напомню, уже за 60. Так что я скучаю по московским друзьям, но уже понимаю, что буду в Москве скучать по американским.

P.S. Сегодня все новости начинаются с прогноза погоды - страшный снегопад. На самом деле снега выпало сантиметра два, и к утру уже почти ничего не осталось. Мы с Tatu курили и смотрели новости с диким хохотом. Стоит репортер где-то на природе и у него только одна новость (зато главная) - снегопад. Он его меряет линейкой, делает большие глаза и сообщает: "3 сантиметра!!!"