Книжные новости в Русском Журнале / Шведская полка

Выпуск подготовил Роман Ганжа

Книги предоставлены магазином "Гилея"

• Андре Шиффрин. Легко ли быть издателем: Как транснациональные концерны завладели книжным рынком и отучили нас читать
• Ревекка Фрумкина. Внутри истории: Эссе, статьи, мемуарные очерки
• Венгры и Европа: Сборник эссе
• Нина Гучинская. Hermeneutica in nuce. Очерк филологической герменевтики
• Ролан Барт о Ролане Барте

---

Андре Шиффрин. Легко ли быть издателем: Как транснациональные концерны завладели книжным рынком и отучили нас читать / Пер. с англ. С.Силаковой. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 223 с. Тираж не ук. ISBN 5-86793-185-4

Андре Шиффрин - американский издатель, с 1961 работал в "Pantheon Books", "интеллектуальном" подразделении "Random House", в 1990 основал независимое издательство "New Press". Книга рассказывает об изменениях, произошедших в книгоиздательском деле за последние сорок лет, о гибельном воздействии рынка на традиционные механизмы распространения новых идей в обществе.

Еще тридцать лет назад профессия издателя ассоциировалась с активным участием в политической и интеллектуальной жизни. Среди издательств преобладали небольшие семейные фирмы. В первой половине века книги на актуальные политические темы не просто привлекали внимание широкой аудитории, но вдохновляли целые общественные движения. Иными были и отношения автора с издателем. Считалось, что вера в автора - это долгосрочная инвестиция и что автор морально обязан сохранять преданность своему издателю. Основным источником прибыли была продажа производных прав на переиздания и массовые издания в мягкой обложке. Существовали эффективные издательские и дистрибьюторские концепции, позволявшие издавать (и продавать) серьезные книги большими тиражами ("Penguin", "Left Book Club", "Pleiade"). Расширить горизонты, завоевать новых читателей, повысить общий уровень грамотности и эрудиции, - таковы были приоритеты. До конца шестидесятых "интеллектуальные" издательства не зарабатывали на перем! енах, а помогали их осуществлению.

Далее следует история издательства "Pantheon". Его основали в 1942 в Нью-Йорке эмигранты - отец автора, Жак Шиффрин, автор концепции "Pleiade" издательства "Gallimard", и Курт Вольф, первый издатель Кафки. В 1961 "Random House" покупает издательство. С 1962 здесь начинает работать Андре Шиффрин. Команда молодых редакторов получает полную свободу. Доходы от издания бестселлеров обеспечивают финансовую базу для менее массовых книг. Приоритеты: политическая история, политэкономия, социальная критика, интеллектуальная проза. Авторы: Фуко, Сартр, Гуннар и Альва Мюрдаль, Ноам Хомский, Кортасар...

В 1965 году "Random House" становится собственностью корпорации RCA. Новая концепция - "упор на прибыль". "Отчаянно стремясь повысить доходы, мы совершенно закрутились - с огромным убытком для себя. Логика упора на прибыль оказалась контрпродуктивной. Поскольку все подразделения обязали обеспечить ежегодный прирост объема продаж и дохода, каждая редакция была вынуждена копировать чужую продукцию и драться со своими же "коллегами" за наиболее выгодные книги". В 1980 RCA продает "Random" медиа-магнату Ньюхаузу. Дальнейший сценарий таков: огромные авансы "звездам", гигантские инвестиции, многократное умножение стоимости активов, рост оперативных издержек, текучесть кадров, срыв отношений между автором и редактором. 1989: отставка главы "Random" Боба Бернстайна, назначение малограмотного, но очень предприимчивого "менеджера". Следует отказ от малотиражных изданий (каждая книга должна сама себя окупать), проводится правая политическая линия. То, что происходит потом, по! хоже на фарс. Талантливая "команда", беспринципные "хозяева", акции протеста, международный скандал...

Шиффрин показывает, что это не частный случай издательства "Pantheon", но общая тенденция - "цензура рынка". Ее суть - подход к "идеям" как к обычному товару, тогда как это товар по меньшей мере необычный, или вовсе не товар. Тандем автора и редактора заменили издательские советы и отделы продаж, во главу угла поставлен расчет будущего тиража. Но ведь новые идеи пока не имеют тиража! При складывающейся системе, когда розничные цены на книги резко выросли, а количество независимых книжных магазинов резко сократилось, "идеи" стали попросту недоступными для "масс". "Сегодня книги превратились в жалкие придатки мира масс-медиа, зовущие к бездумным развлечениям, уверяющие, что все к лучшему в этом лучшем из возможных миров. Даже не верится, что при демократии возможен столь жесткий контроль над распространением идей, но он налицо. Потребность в общественных обсуждениях и свободных дискуссиях - этих неотъемлемых элементах демократического идеала - наталкивается на жесткие ра! мки, заданные стремлением к голой прибыли".

Тем не менее выход есть. Это доказывает опыт независимого издательства "New Press". Оно субсидируется различными общественными фондами и управляется настоящими энтузиастами, проводниками "гражданского сознания". Эти люди доказали, что массовый спрос на серьезные, интеллектуальные книги существует. Мало того, они открыли "упущенные" категории читателей (меньшинства) и области читательского интереса (например, интерпретация правовых норм, современная переводная художественная литература, актуальные проблемы образования и медицины). Чтобы открыть эти нетронутые месторождения, понадобилась некоммерческая структура.

"Мы должны придумать, как в новых условиях обеспечить тот обмен мнениями, который когда-то считался неотъемлемой частью демократического общества <...> Остается лишь надеяться, что в ближайшие годы люди в нашей стране и за границей начнут осознавать, как опасно жить в культуре с узким ассортиментом идей и альтернатив, как важно, чтобы общественное обсуждение самых разных вопросов продолжалось. Словом, что люди вспомнят, какую огромную роль в нашей жизни испокон веку играли книги".

---

Ревекка Фрумкина. Внутри истории: Эссе, статьи, мемуарные очерки. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 479 с. Тираж не ук. ISBN 5-86793-184-6

Я бы определил главную тему эссеистики Ревекки Фрумкиной как "взаимодействие теории и жизни". "Теория" - это те понятия и категории, которыми мы по тем или иным причинам пользуемся для описания реальности, а "жизнь" - это то, что ускользает при таком описании, то, что не помещается в категориальный каркас, но при этом настоятельно требует какого-то "языка" для своего выражения. Вот такая интрига.

"Теоретический" язык социальных коммуникаций в нашем сегодняшнем обществе пуст, он никак не сообщается с "жизнью", поскольку до сих пор остается ритуальным языком административного управления: рекомендовать, поручить, ускорить, улучшить, углубить, взять на контроль, разобраться. Этот язык проникает и в массовые жанры: здесь, например, настойчиво обыгрывается концепт "среднего класса", которого на самом деле у нас нет. Более того, семантически пустыми оказываются "фундаментальные" концепты общественно-политического языка: государство, общество, гражданин, свобода слова. То есть эти концепты вводятся как бы в административном порядке: если сказано: "гражданское общество", то ему положено быть. Тот язык, которого требует "жизнь", - это язык социального диалога, язык "прозрачных" слов и "освоенных" концептов. Но для такого языка, чтобы он стал нормой социального взаимодействия (а не просто частной инициативой), у нас просто нет арены, форума, то есть такого места, в ко! тором могут сообщаться широкие слои населения.

"Обыденная жизнь" представляет собой "среду", способную к "самоорганизации" и "самовоспроизведению". В идеале такой средой должен быть весь социум. Но на сегодняшний день наш социум бесструктурен и неорганизован. Отдельные его области не взаимодействуют друг с другом, как и все вместе - с "жизнью". Например, Школа: "Наша все еще "советская" средняя школа умеет одно: в массовом порядке готовить детей к приобретению ими массовых же профессий в вузе. Она заведомо не задумана как источник формирования жизненных ориентиров, как среда, где молодежь проходит социально запрограммированную культурную инициацию. Иначе говоря, наша школа все еще функционирует как ступенька для вуза, а не среда, готовящая к жизни здесь и сейчас". Чтобы стать "средой", Школа должна "самореформироваться". Циркуляры сверху и "магия средств" тут не помогут. Необходима "идея Цели" и "социальное партнерство". Другой пример - Наука: "университетская наука принципиально не может быть замкнут! а на время, проводимое профессором за кафедрой, а студентом - на скамье. Ее эффективность не измеряется длительностью лекции или семинара. Социальный пафос университетской науки - прежде всего в общении, в создании Среды, где профессура постоянно взаимодействует со студентами". С другой стороны, рецепция обществом новых идей, возникающих в академической науке, до сих пор совершается "вертикальным", "административным" порядком.

---

Венгры и Европа: Сборник эссе / Пер. с венгерского. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 559 с. Тираж не ук. ISBN 5-86793-192-7

Сборник эссе разных авторов (всего 23 имени) разных лет (1930 - 2001), выстроенный вокруг темы национального самоопределения. То, что мне показалось интересным:

1) Бела Хамваш. Пять гениев (1948). Ключевые слова: "общность духа", "традиция", "каста", "порядок", "жизненный уклад". Теория "объективной психики": архетипическую структуру "венгра" образуют пять первообразов (Юг, Запад, Север, Восток, Трансильвания) в их конкретном единстве. Критика морфологии культуры: идея "вечного исконного человеческого состояния", которое реализуется в конечных цивилизациях. Апелляция к Рене Генону.

2) Петер Надаш. Судьба и техника (1993). Социальная организация нашего личного бытия находит выражение в двух группах "сильных" слов. Одни (Поражение, Бедность, Страх, Стыд...) имеют отношение к Судьбе, другие (Надежда, Успех, Окупаемость, Прибыль, Качество...) - к Технике. Человек, окруженный словами из первой группы, только переживает свою судьбу, не имея возможности выстраивать и формировать ее, а следовательно, не владеет и соответствующей техникой, в то время как человек, окруженный словами из другой группы, владея техникой, не знает, что, собственно, он выстраивает и формирует, употребляя на практике эту технику. У первого есть только коллективная история, у второго - только индивидуальная. Первый помнит, второй забывает... (Далее следует ряд подобных оппозиций.) Если два таких человека встретятся, они не поймут друг друга. Судьба далее ассоциируется с Восточной Европой, Техника - с Западной. Все дело в разнице точек зрения на это Различие: "Человек, усматривающи! й в коммуникативном разрыве кризис культуры, думает о судьбе, а человек, усматривающий в кризисе культуры коммуникативный разрыв, думает о технике". Дело также в разном понимании судьбы: "говоря о пригодной жизненной технике, люди, подчиненные судьбе, думают скорее о Фатуме, а люди, формирующие и устраивающие свою судьбу, - скорее о Немезиде, воздающей каждому по его личным заслугам". Далее речь идет об Идее и Методе. Демократия, дистанцировавшаяся от тоталитарных утопий, является только Методом, но не Идеей будущего. На Востоке мы видим отвращение от утопии, на Западе - дефицит утопии. "Попытка устранить коммуникационный разрыв имеет шанс на успех, если метод, основанный на межчеловеческих договоренностях, мы научимся поверять судьбой, то есть будем считать приемлемыми только договоренности, которые обеспечивают приоритет природы". Короче, назад к древним грекам.

3) Ласло Мартон. Континент как артефакт (2000). Речь идет о различных европейских стратегиях восстановления ("критической реконструкции") исторического облика, уничтоженного в годы Мировых и Холодной войн. Примеры: а) Рижская ратуша: реконструкция "немецкой" (то есть "европейской") традиции, дистанцирование от русского меньшинства. б) Заново отстроенный дом Маргерит Юрсенар близ Ипра: попытка забыть ужасы Первой войны. в) "Родной дом" Янки Купалы в Белоруссии, построенный в начале семидесятых, напоминает запасник провинциального музея этнографии и свидетельствует ныне о древней белорусской земле и белорусском народном духе... Далее подробно разбираются случаи Калининграда, Варшавы и Берлина. "В Варшаве в упор смотрят друг на друга прекрасный новый мир и прекрасный старый, в Берлине новехонькое невежество чванливо отворачивается от не менее поражающих своей новизной окаменевших искусствоведческих экскурсов. В свете двух этих пар идеальных конструктов та часть континента! , которую мне удалось обозреть, предстает бесконечной и требующей объяснения неощутимостью времени, сплошной пограничной линией, бесконечным прекрасным старым - и бесконечным прекрасным новым миром, беспредельным незнанием и бессильным всезнанием, бесконечным "что с того, что увидел" и "что с того, что увидел". Единым измерением, или одним большим артефактом <...> И опять все будет до мельчайшей мелочи точно таким же, каким не было никогда".

---

Нина Гучинская. Hermeneutica in nuce. Очерк филологической герменевтики. - СПб.: Церковь и культура, 2002. - 122 с. Тираж 300 экз. ISBN 5-93389-008-1

Краткое догматическое введение в несуществующую науку "герменевтика" с кратким историческим очерком (Шлейермахер, Гаман, Гердер, Гельдерлин) и попыткой истолкования отдельных стихотворений Елены Шварц. Может пригодиться студентам-гуманитариям, изучающим разнообразные несуществующие науки вроде "философии", а также студентам-богословам, которые лучше других разбираются в том, что существует, а что нет.

Итак, герменевтика - это наука о толковании. Суть ее не в результате, а в движении. Толкование - это такое искусство, которое в применении к каждому новому тексту означает нечто совершенно новое. Ключевое слово - "триада". То есть герменевтический круг. Часть/целое/часть, целое/часть/целое, буква/дух/буква, дух/буква/дух... Исходная герменевтическая антиномия: индивидуальное/всеобщее. Результатом герменевтической работы должно стать индивидуальное во всеобщем и всеобщее в индивидуальном. Индивидуальное (видимое) двойственно, антиномично (форма/содержание, тело/разум, образ/идея), всеобщее (невидимое) бесконечно, символом чего и выступает троичность. Два реализуются в третьем: форма и смысл - в символе, тело и разум - в душе. Герменевтика - это, следовательно, наука о "связи" видимого с невидимым, она, выходит, "не может не быть наукой религиозной". Методом герменевтического толкования бытия автор полагает метафору. Индивидуальное, конечное устроено метонимически, и! вот в результате работы истолкования на поверхности индивидуального проступают, проявляются метафоры, ведущие в бесконечные глубины. Лучше всего бытие истолковывается в поэзии, в музыке - также неплохо, короче, везде, где есть многое, которое синтезируется в единое, но не теряет при этом своей индивидуальности. Дерзайте ж, ныне просвещенны.

---

Ролан Барт о Ролане Барте / Сост., пер. с фр., послесл. С.Зенкина. - М.: Ad Marginem, Сталкер, 2002. - 287 с. Тираж не ук. ISBN 5-93321-031-5 (Ad Marginem), ISBN 5-901948-01-7 (Сталкер)

Книга воспринимается не как сборник теоретических деклараций, а как попытка очертить такую "ироническую" стратегию интеллектуального поведения, которая была бы в некотором смысле "продуктивной". Обычно продуктивность и общественная значимость интеллектуала отождествляются с силой тех "образов", которые он "создал". Деррида, мол, даровал нам "деконструкцию", а Фуко - "эпистему". Стратегия Барта направлена против "образов" и "воображаемого". Точнее, не "против", а "по касательной". Ведь "против" как категория критики - это также образ, архетип коллективного воображаемого, определенная роль в спектакле "современного мышления". Барт мечтает (он так и пишет: "мечта") не "играть роль", но "ускользать", "дрейфовать по течению", перескакивать на следующую ступень всякий раз, когда образ начинает "сгущаться". Такая тактика, полагает Барт, позволит ему избежать "объективации" и остаться в уютных сумерках Личного Воображаемого, которое описывается в терминах "ауры", "атмосферы", чег! о-то "текучего" и "летучего". Это Детство, но не "образы детства", а память тела.

"Он плохо переносит любой свой образ, ему неприятно, когда его называют по имени. Он полагает, что совершенство человеческих отношений определяется именно пустотой образа - взаимным отказом от прилагательных; где появляются прилагательные, там и отношения склоняются к образу, господству, смерти".

Образ, подобие, аналогия создают иллюзию "естественности" и "очевидности". Ироническая контрстратегия подчеркивает "сделанность", "случайность", "эфемерность" любых уподоблений. Интеллектуал-ироник не отождествляет себя с местом, из которого говорит, (и поэтому он неуместен), акцентируя внимание аудитории на времени, на временности как таковой. Он не предлагает своим слушателям никакого нового "смысла", в котором бы они "узнали" себя, он всего лишь возвращает им их настоящее, то, чем они являются на самом деле, он распыляет, рассеивает любые "смыслы", смещает точки идентификации. И, таким образом, крадет их, своих слушателей, у Социума. "Он старается, чтобы его дискурс не высказывался от имени Закона и/или Насилия, не имел ни политической, ни религиозной, ни научной опоры, был как бы остаточным или дополнительным по отношению ко всем высказываниям этого типа. Как же нам назвать подобный дискурс? наверное, эротическим, ибо он связан с наслаждением; или же ! эстетическим, если мы готовы мало-помалу искривить эту старинную категорию, отдалить ее от репрессивно-идеалистической основы и сблизить с телом и дрейфом". Барт - учитель Самосознания ("учитель" тоже, впрочем, идеологема, ведь научить этому невозможно), уклоняющегося от Идеологии, ложного сознания (как можно уклоняться от военной службы). Так что книга эта в указанном выше смысле "неуместна". Еретическая книжка. Раньше за такое сжигали на кострах.

В предыдущих выпусках

• Поль Вирилио. Информационная бомба
• Андрей Шарый. После дождя
• Лора Энгельштейн. Скопцы и Царство Небесное
• Как работает стихотворение Бродского
• Виктор Пивоваров. Серые тетради
• Пол Теру. Коулун Тонг
• Фредерик Бегбедер. 99 франков
• Хулио Кортасар. "Я играю всерьез..."
• Мэтью Брэнтон. Берег
• Майкл Фрейн. Одержимый
• Александр Скоробогатов. Земля безводная
• Алессандро Барикко. CITY
• Хантер Томпсон. Ромовый дневник
• Ежи Косински. Свидание вслепую
• Ирвин Уэлш. Кошмары Аиста Марабу
• Дмитрий Бортников. Синдром Фрица
• Дэвид Мэдсен. Мемуары придворного карлика
• Дуглас Коупленд. Жизнь после Бога
• Пол Остер. Храм Луны
• Фланнери О'Коннор. Мудрая кровь

Сводный каталог "Шведской лавки"