Книжные новости в Русском Журнале / Шведская полка

Выпуск подготовил Роман Ганжа

Книги предоставлены магазинами "Гилея" и "Галарт-Гилея"

• Эли Фор. Дух форм
• Александр Габричевский. Морфология искусства
• Герберт Шпигельберг. Феноменологическое движение. Историческое введение
• Людмила Софронова. Три мира Григория Сковороды
• Татьяна Васильева. Комментарии к курсу истории античной философии

---

Эли Фор. Дух форм / Пер. с фр. А.Шестакова. - СПб.: Machina, Axioma, 2002. - 238 с. Тираж не ук. ISBN 5-901410-01-7

В послесловии переводчика написано, что Эли Фор считается одним из основоположников французской художественной критики. Фор (по образованию - медик) действительно с 1902 года служил арт-критиком в парижском журнале "Аврора". Но вот "Дух форм" (1927. Этот небольшой текст считается шестым и седьмым томами пятитомной "Истории искусства", 1909 - 1921.) к "критике" не имеет никакого отношения. Это такая совершенно типичная для своего времени модернистская претензия, вдохновленная "философией жизни". Искусство увязывается со средой, климатом, расой, политической организацией. И со всем остальным тоже. Есть некий "вселенский ритм, пронизывающий всю эволюцию человеческого рода", а все человеческие и природные явления находятся в отношениях "всеобщей аналогии". В основе любого предмета и явления находится нечто, что трансцендирует его конечность, нечто Внешнее, Иное. Фор называет это "Богом", "силой" или "энергией". Распределение этой Силы по пространству истории иск! усств (и вообще человеческой истории) подчиняется неким ритмическим (волновым, гармоническим, колебательным) законам. Таким образом, в книге Фора собраны все основные архетипы коллективного воображаемого первой трети века.

Собственно, "ритм" состоит в чередовании периодов интеграции и дезинтеграции (индивидуации). Точка наивысшего политического единства соответствует храмовой архитектуре, затем отделяется скульптура, появляется портрет и т. д. Где-то доминирует "ландшафт", где-то - "атмосфера". Все связано, все не случайно. Искусство как подлинная религия. Искусство и смерть. Искусство и игра. Я, как читатель, в общем могу понять логику автора, все эти сочленения и уподобления. И все же текст этой книги остается для меня абсолютно непроницаемым. Типа "Упанишад". То есть там тоже встречаются всякие ритуальные фразы, которые для кого-то, может быть, и выражают какой-то определенный жизненный смысл, но я их воспринимаю просто как суждения об отношениях между абстрактными понятиями. (Вот, например, седьмая часть "Чхандогья упанишады". Речь больше имени, разум больше речи, воля больше разума, мысль больше воли, созерцание больше мысли, познание больше созерцания, сила больше познания, пища больш! е силы, вода больше пищи, жар больше воды, пространство больше жара, память больше пространства, надежда больше памяти, жизненное дыхание больше надежды, это и есть брахман.) Фор пишет: "Итак, скульптура умирает, как только в ней просыпается желание расстаться со своей функцией, которая заключается в определении структуры предмета, так же как функция архитектуры заключается в определении структуры общества, функция живописи - в определении индивидуальной структуры, а функция музыки - в обеспечении перехода от индивида к обществу". Или: "Даже приблизившись к границам музыки, живопись, как и скульптура, все равно не должна уклоняться от воздействия силы, удерживающей ее на орбите логики, которая перенимает силу у живых организмов. Она мельчает и распадается, если все ее органы не признают в качестве ядра неразрывный скелет, присутствие которого заметно в самых беспорядочных движениях, которые они себе позволяют, и который всегда - посредством вьющейся вглубь и вширь! арабески - заставляет их признавать его тайное владычество". Я мо гу это понять. Но я отказываюсь это понимать.

---

Александр Габричевский. Морфология искусства. - М.: Аграф, 2002. - 863 с. Тираж 2000 экз. ISBN 5-7784-0167-1

Что было сказано о Форе, то можно сказать и о Габричевском. Те же двадцатые годы, та же философия жизни, тот же универсализм. Только главные натурфилософские принципы называются не "единство" и "множество", а "бытие" и "становление", или "статика" и "динамика". Кроме того, выдвигается требование всеобщего синтеза (следует ритуальная апелляция к авторитету Гете). В основе любых "подлинных" актов человека (то есть как раз и представляющих собой подобный синтез) лежит "интуитивно вспыхнувшее прозрение", которое непосредственно соотносится с "высшей реальностью творящей природы". Синтез может осуществляться по-разному. Так, в пространственных искусствах активным формообразующим началом выступает динамика, а оформляемым материалом - статика, при этом носителем динамической стихии выступает пространство (среда), а статической - масса. Если масса при этом преобладает в конечном продукте, то перед нами - архитектурное сооружение классицистического или современного железобетонного! типа, где структурные рациональные элементы преобладают над двигательно-иррациональными. Таким образом, время бывает динамическое, качественное, конкретное (duree), и бывает статическое, количественное, дискретное (tempo). Соответственно, пространство: etendue и espace. Поскольку Габричевский плотнее всего занимался архитектурой, из этих категорий подробнее всех разбирается динамическое пространство.

"Динамическое пространство <...> дано до объектов <...> Объекты суть продукты его индивидуации, они создаются как бы из пространства, в котором они как бы уже заложены в потенции. Субъектом пространственного творчества <...> является отталкивающая, центробежная сила, которая <...> в антагонизме с косной материей творит вокруг себя мир объектов. <...> объекты <...> как бы тела вращения, образующиеся на периферии экстенсивной сферы динамического ядра". Ну и так далее: динамическое пространство реально, конкретно, однородно, качественно, внемерно (или многомерно), политропно (дано как направление), автономно. Статическое пространство, соответственно, наоборот. Все эти квалификации подробно разъясняются языком немецкого романтического идеализма. Который является также и языком классической физики. Остатки которого сегодня можно обнаружить в школьных учебниках. А люди - они на таком языке давно уж не разговаривают. Не до того им.

---

Герберт Шпигельберг. Феноменологическое движение. Историческое введение / Пер. с англ. группы авторов под ред. М.Лебедева, О.Никифорова. - М.: Логос, 2002. - 678 с. Тираж 1000 экз. ISBN 5-8163-0033-4

Книга писалась в пятидесятые годы. Перевод выполнен с переиздания, дополненного главой о состоянии Движения примерно на конец семидесятых. Содержание: 1) Брентано, Штумпф, 2) Гуссерль, Раннее Движение, Шелер, Хайдеггер, Гартман, 3) Марсель, Сартр, Мерло-Понти. (Это только основные персоналии, на каждого из которых отведено по отдельной главе. На самом деле феноменологов было гораздо, гораздо больше. Так, в главе о Раннем Движении их по меньшей мере дюжина.) В книге есть и теоретическая часть, "Принципы и оценки", состоящая из единственной главы, "Основные черты феноменологического метода". Именно "метод" является тем "общим ядром", вокруг которого и т. д. Основная цель феноменологии - "расширение и углубление пределов нашего непосредственного опыта". Основной враг - "предрассудки". Далее подробно описываются семь стадий Метода - от исследования частных феноменов и общих сущностей до истолкования их значения. Весь процесс автор иллюстрирует на примере такого феномен! а, как "сила". Специально подчеркивается, что деятельность феноменолога в данном случае будет отличаться от деятельности "аналитика", который начнет прояснять способ употребления в языке слова "сила". Что же в таком случае делает феноменолог? Он пытается схватить и описать саму "сущность", которая "имеется" в какой-то момент, например, в момент поднятия феноменологом тяжестей, или в момент, когда чей-нибудь кулак с силой бьет в челюсть феноменолога. Если аналитик может позволить себе рассуждать абстрактно, то феноменолог исходит из феноменов как таких фактов, которые нельзя игнорировать.

---

Людмила Софронова. Три мира Григория Сковороды. - М.: Индрик, 2002. - 462 с. Тираж 1200 экз. ISBN 5-85759-170-8

Объект исследования - "большое текстовое пространство", то есть весь корпус текстов Сковороды. Этот объект устроен специфически: по мысли автора, Сковорода сознательно строил свое "собрание сочинений" как законченную парадигму, а не как разрозненные истории, восходящие к какой-то внешней, подразумеваемой парадигме. То есть статус Сковороды в истории отечественной мысли уникален. В общем, если бы Сковорода был индейцем бороро, то он написал бы нечто вроде четырехтомных "Мифологик" Леви-Строса. Только у Сковороды роль "коренного мифа" играет Библия. Которая связана определенными семантическими отношениями с двумя другими "репрезентативными мифами": это Мир и Человек. В каждом из этих трех семантических полей так или иначе тематизируется Бог - нечто не редуцируемое только к Библии, или только к Миру, или только к Человеку (подобно тому, как индейские мифы в конечном счете повествуют о "культуре" как о чем! -то не сводимом к "природе"). Бог обнаруживается скорее в роли гаранта связанности этих трех регионов бытия. Причем все знаки, ведущие из одного региона в другой, двусмысленны (то есть могут указывать как на сакральное, так и на профанное). Потому их невозможно раз и навсегда закрепить, скажем, установив однозначное соответствие между животным миром, миром человеческой души и евангельскими притчами. Можно сказать, что Бог - это бесконечное множество возможных взаимных интерпретаций этих знаков относительно двух основных значений. Или: совокупность всех возможных контекстов святости. То есть если принять святость за 1, а светскость, профанность - за 0, можно представить себе нечто вроде "совместной таблицы святости" для множества знаков. Тогда задача Сковороды - не выбрать произвольно какую-то одну строку таблицы и догматически описать ее, а попытаться представить всю таблицу целиком: а это можно сделать, создав "парадигматический текст", который вблизи выглядит как нагромож! дение бессвязных отрывков, но в целом создает образ актуальной бесконе чности. Так или иначе, Сковорода - это крутой (только недостаточно раскрученный) восточноевропейский проект, и чем он отличается от бартовского Текста или дерридеанского РазличАния, я не знаю.

---

Татьяна Васильева. Комментарии к курсу истории античной философии. - М.: Издатель Савин С.А., 2002. - 449 с. Тираж 1000 экз. ISBN 5-902-121-01-9

Издание книги профессора кафедры истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ Татьяны Вадимовны Васильевой приурочено к шестидесятилетию восстановления означенного факультета. Так что издание, с одной стороны, юбилейное и подарочное. С другой же стороны, на титульном листе написано, что это "пособие для студентов". То есть с одной стороны этого листа написано одно, а с другой - другое. Между тем в качестве такового (не "другого", а "пособия для студентов") Министерством образования РФ оно не рекомендовано. И тем не менее автор посвящает книгу философам-первокурсникам. Сам имел счастье принадлежать к сему множеству, но посвящена книга конкретно мне или каждый год кому-то другому, сказать затрудняюсь. А вот еще интересный вопрос: если все философы-первокурсники в данный момент спят и видят себя хотя бы кандидатами, а то и профессорами, не является ли понятие "философ-первокурсник" пустым? Или оно является таковым в силу того, что в содержание этого понятия ! входит признак "учиться", каковым признаком не обладает ни один предмет, в кармане у которого лежит студенческий билет философа-первокурсника? Вопрос, как говорится, риторический.

А книжка хорошая. Легко, с изящной такой неакадемичностью обсуждаются в ней самые главные вещи, какие только надо знать про античную философию. Запоминайте, первокурсники, потом скажете на семинаре: "на развалинах исторического полиса античная философия продолжала строить иные, воображаемые, концептуальные "полисы", избирая для себя или конструируя новые уклады - по законам космоса, живой природы, рационального совершенства". Или вот меня всегда интересовало, почему никто толком не может объяснить эту треклятую фалесову "воду"? Татьяна Вадимовна по крайней мере не уходит от ответа, честно пытаясь отождествить "воду" и "пространство" (через "водную гладь", "простор"). Красиво, но не убеждает. Но красиво. Или, допустим, известное высказывание Протагора о человеке как о мере связывается не с познанием вообще, а с практикой судопроизводства, в рамках которой чистосердечное заблуждение не равно лжи. Много места уделяется реконструкции платоновского диалога "Теэтет" и по! пытке доказать, что в этом диалоге описан реальный урок в платоновской Академии. Критикуется Хайдеггер с его греками. Большая часть книги посвящена Эпикуру, Лукрецию и стоикам. Цитата:

"На первой же перемене после первой лекции на первом курсе по античной философии ко мне подошел студент и скорее потребовал, чем попросил: "А Вы все-таки сформулируйте в двух словах, в чем смысл жизни и философии". "Вот так, сразу? И выдать тебе диплом? Ведь у тебя еще пять лет впереди. Не хочешь докопаться сам, не прибегая к готовым формулировкам?" - "Разумеется, хочу, но Вы отказываетесь ответить, потому что сами не докопались, или боитесь меня разочаровать слишком примитивным ответом?" Тогда я сказала: наш пароль на сегодня - "Философия есть усмотрение единого". Что же касается жизни, то пока мы условно приравниваем ее к философии, поскольку еще не овладели тем арсеналом терминов, который нам поможет отграничить одно от другого". В этом отрывке меня заинтересовало следующее: 1) Татьяна Вадимовна передала этот разговор как заведомо неравный (ты/Вы). 2) Удивительно, но многие до сих пор полагают, что философия есть усмотрение единого. 3) Еще более удивительно, что! находятся люди, готовые отдать пять лучших лет жизни, чтобы вбить себе в мозги подобные вещи.

В предыдущих выпусках

• Ойген Розеншток-Хюсси. Великие революции
• Эрнст Нольте. Фашизм в его эпохе
• Ганс Ф.К. Гюнтер. Избранные работы по расологии
• Сергей Домников. Мать-земля и Царь-город
• Исабель де Мадариага. Россия в эпоху Екатерины
• Михаил Рыклин. Деконструкция и деструкция
• Культура и власть
• Симон Кордонский. Кристалл и кисель
• Сергей Павленко. Наука ошибок
• Елена Петровская. Непроявленное

Сводный каталог "Шведской лавки"