Служба Рассылок Городского Кота

К ИСТОРИИ СТАНОВЛЕНИЯ ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЙ ХОЗЯЙСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ (1973-2000)

 
Со времени окончания Второй мировой войны и экономического бума 60-х годов западный мир не переживал ничего подобного той волне всеобщего оптимизма, которая захлестнула его в середине последнего десятилетия уходящего века. Крах коммунизма и окончание глобального противостояния сверхдержав, беспрецедентный экономический рост в новых индустриальных государствах, переход бывших социалистических стран на рыночный путь развития, начало впечатляющего хозяйственного подъема в США и Западной Европе, широкое распространение демократических институтов - все это не могло не порождать ощущения, что большинство испытаний, на которые столь богато нынешнее столетие, осталось в прошлом.
 
Однако, вопреки поверхностным наблюдениям, современный мир отнюдь не стал более единым и сплоченным по сравнению с тем, каким он был тридцать лет назад, в разгар "холодной войны", или шестьдесят, накануне гитлеровской агрессии. Острота военного, политического и идеологического противостояния несомненно снизилась, но при этом в гораздо большей мере возросло экономическое соперничество, ставшее даже более непримиримым.
 
Облик современной цивилизации разительно отличается от того, каким он был пятьдесят лет назад. В конце 40-х годов при всех различиях в уровне хозяйственного развития тех или иных стран все они были вовлечены в мировую систему индустриального хозяйства. Опыт Германии и Советского Союза, на основе мобилизации своих внутренних ресурсов построивших две гигантских промышленных империи, борьба между которыми определила исход Второй мировой войны, показал всему миру, что в условиях массового индустриального производства максимальное напряжение сил нации способно вывести на позиции мировой сверхдержавы даже явного аутсайдера. При этом периферия, представленная главным образом колониальными владениями, оставалась неотъемлемой частью данной системы, в достатке обеспечивавшей промышленные центры сырьем и энергоносителями.
 
Последующие же десятилетия характеризовались прежде всего не политическим освобождением развивающихся стран и не идеологическим противостоянием западного и восточного блоков, а нарастающей экономической стратификацией, составившей основание нового мирохозяйственного устройства. Распад колониальных империй в значительной мере выключил освободившиеся государства из системы традиционного разделения труда, сделав экономики развитых стран гораздо более самодостаточными, нежели когда бы то ни было ранее. Развитие высоких технологий и превращение науки в главную производительную силу позволило великим державам отказаться от развития прежними темпами собственного индустриального производства, что породило "точки роста" в Латинской Америке и Юго-Восточной Азии. В результате к началу 90-х годов мир явственно разделился на три части: первая представлена развитыми постиндустриальными государствами, доминирующими в области высоких технологий и контролирующими основные инвестиционные потоки; вторую составляют новые индустриальные страны, импортирующие технологии и капитал и экспортирующие продукты массового производства; к третьей относятся регионы, специализирующиеся на добыче сырья и поставках сельскохозяйственных товаров, полностью зависимые от спроса на их продукцию и в силу этого вполне подконтрольные постиндустриальному сообществу.
 
Этот процесс стратификации некоторое время мог развиваться относительно малозаметно, в силу чего на протяжении десятилетий не рассматривался как основная тенденция мирового развития. Между тем события последних лет привлекли внимание экономистов и социологов к проблеме экономического неравенства во всех его формах и, как к наиболее острой, диспропорциальности хозяйственного развития в отдельных регионах планеты.
 
Может показаться, что кризис 1997-1999 годов не имеет аналогов в новейшей истории. Во-первых, он не был инициирован катастрофой на финансовых рынках одной или нескольких ведущих западных стран, напротив, истоки кризиса оказались расположенными на периферии постиндустриального мира или даже за его пределами. Во-вторых, мировой по своим внешним признакам хозяйственный кризис оказался достаточно четко регионализованным. Хотя аналитики неоднократно предсказывали его распространение на западные страны, влияние каждой новой волны кризиса на фондовые рынки США и ЕС становилось все слабее. В-третьих, три волны кризиса поразили Азию, Восточную Европу и Латинскую Америку, то есть все три центра, которые, как казалось многим, могли стать основными "полюсами экономического роста" за пределами постиндустриального мира. На наш взгляд, впечатление уникальности этого кризиса обманчиво. Нетрудно заметить, что четверть века тому назад имело место событие, зеркальным отражением которого и оказались происшедшие на наших глазах хозяйственные катаклизмы. В 1973-1979 годах западный мир был поражен крупнейшим структурным кризисом XX века. Его источники в значительной мере были скрыты в политике развивающихся стран, обладавших в то время возможностью диктовать цены на энергоносители и сырье. Вполне заслуживающий названия мирового кризиса, он поразил в первую очередь развитые страны западного блока - США и Западную Европу. И, наконец, именно он в значительной мере и вызвал волну хозяйственного роста в Азии, серьезно ослабив при этом экономические трудности, испытывавшиеся многими развивающимися странами, а также Советским Союзом.
 
Можно, на наш взгляд, утверждать, что кризис 1997-1999 годов стал запоздалой корректировкой противоестественной ситуации, сложившейся в мировой экономике в результате событий 1973-1979 годов, хотя такая точка зрения до некоторой степени упрощает реальную картину событий. Гораздо обоснованнее выглядит позиция, согласно которой оба эти кризиса ознаменовали начало и конец периода становления в западных странах зрелой постиндустриальной системы. Историю ее поступательного развития, равно как и историю ее влияния на остальной мир, мы и предполагаем рассмотреть в данной статье.

 
Годы рождения

 
Становление постиндустриальной системы было подготовлено прежде всего быстрым экономическим ростом 50-х и 60-х годов, сопутствовавшим ему реформированием социальной сферы, результатом чего стало значительное повышение благосостояния населения западных стран, и резким повышением роли науки и технологий во всех сферах общественной жизни. Применение достижений научно-технического прогресса изменило структуру производства и занятости; рост благосостояния вызвал пересмотр традиционных материалистических ценностей, а возросшая роль науки и образования выдвинули цели развития личности на место одного из основных социальных приоритетов. Все эти обстоятельства отчетливо прослеживаются на протяжении уже первых послевоенных десятилетий.
 
Между 1946 и 1954 годами валовый национальный продукт в США рос со средним темпом 4,7 процента в год; потребительские расходы увеличились за это десятилетие на 38 процентов; безработица опустилась до уровня в 4 процента трудоспособного населения, а инфляция не поднималась выше 2 процентов в год. Аналогичными были и успехи европейских стран: между 1950 и 1973 годами средний темп роста их ВНП составлял 4,8 процента, причем основную роль в его обеспечении играл подъем производительности, достигавший беспрецедентных 4,5 процента ежегодно. Отличие от межвоенной эпохи было разительным: мировой валовый продукт между 1950 и 1973 годами увеличивался средним темпом в 2,9 процента ежегодно, что в три раза превосходило данный показатель для периода с 1913 по 1950 год; темпы роста международного торгового оборота составляли 7 процентов в год против 1,3 процента в предшествующий период.
 
Как следствие, радикально изменилась структура общественного производства. Несмотря на бурное развитие новых отраслей промышленности, доля индустриального сектора как в валовом национальном продукте, так и в структуре занятости резко снизилась на фоне стремительного роста сферы услуг. Если в 1955 году в США в обрабатывающей промышленности и строительстве было занято до 34,7 процента совокупной рабочей силы и производилось около 34,5 процента ВНП (для Германии, Великобритании и Франции были характерны несколько более высокие цифры: 41,2 и 47,4; 44,4 и 42,1; 30,4 и 43,2 процента соответственно), то с начала 60-х ситуация стала меняться, и к 1970 году доля обрабатывающей промышленности в ВНП опустилась до 27,3, а в занятости - до 25,0 процентов. В начале 70-х годов большинство исследователей, рассматривавших становление постиндустриального общества, говорили о нем как об обществе, основанном на услугах.
 
На этом фоне существенно повысилось благосостояние граждан и были созданы условия для социального мира. К 1947 году доля доходов, присваиваемая богатейшими 5 процентами населения, снизилась до 20,9 процента с 30 процентов в 1929-м (в эти же годы доля национального дохода, получаемая беднейшими 40 процентами американцев, последовательно росла, поднявшись с 12,5 до 16,8 процента). Еще серьезнее снизилась доля 1 процента наиболее состоятельных граждан в совокупном богатстве страны. Правительство предпринимало активные усилия по искоренению бедности (если в 1960 году на данные цели направлялось 7,7 процента ВНП, то в 1965 году эта цифра выросла до 10,5, а в 1975 - до 18,7 процента), тогда как повышающиеся требования к квалификации работников способствовали замещению прежнего олигархического класса волной новых управляющих-профессионалов. Все эти факторы отражались в стабильной социальной обстановке и безудержном историческом оптимизме американцев.
 
Прогресс науки и образования стал третьей важнейшей чертой эпохи. Если накануне Великой депрессии в США на сто работников приходилось только три выпускника колледжа, то в середине 50-х годов их число увеличилось до восемнадцати, количество ученых и персонала научно-исследовательских учреждений выросло более чем в десять раз только с начала 30-х по середину 60-х годов, производство информационных услуг возросло с 4,9 до 6,7 процента ВНП, а доля в нем затрат на образование увеличилась в период с 1949 по 1969 год более чем вдвое (с 3,4 до 7,5 процента ВНП). В целом же за два десятилетия, прошедших после окончания Второй мировой войны, расходы США на НИОКР выросли в 15, а расходы на все виды образования - в 6 раз, хотя сам ВНП лишь утроился. В 1965 году Соединенные Штаты тратили на НИОКР и образование около 10 процентов ВНП.
 
В результате к началу 70-х годов традиционная модель экономики, оперировавшая понятиями "первичного", или аграрного, "вторичного", или индустриального, и "третичного", состоящего из отраслей сферы услуг, секторов, оказалась в значительной мере неадекватной. На фоне резкого снижения роли добывающих отраслей и сельскохозяйственного производства, а также относительно стабильной доли промышленности в ВНП и занятости, новый, "четвертичный" сектор, включающий в себя отрасли, основанные на производстве и потреблений знаний, впервые занял одно из доминирующих мест в структуре народного хозяйства, превзойдя по своей значимости сектор, традиционно называвшийся первичным.
 
Все это привело к двум важным следствиям. С одной стороны, в рамках самих развитых экономик перенос акцента на развитие новых секторов неминуемо должен был вызвать замедление традиционно исчисляемого экономического роста. Еще в 1967 году был сформулирован тезис о том, что экспансия сферы услуг неизбежно приводит к снижению общей производительности и сокращению темпов роста традиционно исчисляемого ВНП. В еще большей степени он справедлив по отношению к отраслям четвертичного сектора, где рост расходов, связанный с внедрением технических новшеств, не компенсируется соответствующим ростом основных стоимостных показателей. Становилось очевидным, что накануне первой фазы постиндустриальной трансформации развитый мир вступает в эпоху значительной неопределенности. И хотя подобная тенденция еще не означала кризиса, она свидетельствовала о возможном замедлении темпов повышения благосостояния, нарастании социальной поляризации и потенциальной дезорганизации государственных финансов, что и стало реальностью в западном мире уже в середине 70-х.
 
С другой стороны, сдвиг в сторону сферы услуг и экспансия высокотехнологичных отраслей привели к важным изменениям в мировой конъюнктуре. Во-первых, они позволили американским и европейским компаниям начать перенос производства ряда массовых товаров за пределы национальных границ, что заложило основы развития так называемых "новых индустриальных стран". Во-вторых, технологические прорывы, серьезно сократившие потребности в сырьевых ресурсах, сделали западные страны более независимыми от их традиционных поставщиков, первой реакцией которых стали попытки установления контроля над рынками. Никогда ранее страны "третьего мира", создавшие в эти годы картельные соглашения для регулирования экспорта не только нефти и редких металлов (меди, ртути, вольфрама, олова, бокситов), но даже продовольственных товаров (кофе, какао, перца, бананов и арахиса) не предпринимали шага, столь ясно свидетельствующего о том, что на международной арене они воплощают экономики, ориентированные на первичный сектор хозяйства, и тем самым вверяют свои судьбы тенденциям, неумолимо утверждающим сокращение доли первичного сектора до минимальных значений.
 
Таким образом, формирование первых предпосылок перехода к постиндустриальному обществу подготовило почву для резкого снижения роли первичного (сырьевого) сектора как в экономике развитых стран, так и в мировом масштабе в целом. Мы хотим подчеркнуть закономерность, значение которой поясним ниже: в условиях, когда третичный (включая четвертичный) сектор становится абсолютно доминирующей сферой общественного производства, первичный окончательно теряет свое прежнее значение. К началу 70-х сложилась ситуация, в которой впервые в истории целостность и сбалансированность мировой индустриальной системы была нарушена. В отличие от традиционных для капиталистической экономики циклических кризисов перепроизводства мы называем это явление первым системным кризисом индустриальной экономической модели. В сложившихся условиях сам индустриальный сектор занял место аграрного в качестве следующей потенциальной жертвы технологического прогресса, и его очередь не заставила себя долго ждать.

 
Начало кризиса: первый "нефтяной" шок и его последствия

 
Первый "нефтяной" шок 1973 года надолго остался в памяти жителей всех западных стран, и поэтому именно с него обычно начинают отсчет кризисной эпохи 1973-1979 годов. Вряд ли подобный подход безупречен, но отказываться от него в рамках нашего исследования мы не видим особых оснований.
 
История вопроса хорошо известна. Плавный рост сырьевых цен стал реальностью уже в конце 60-х. С 1965 по 1970 год нефть подорожала на 15 процентов, уголь - на 20, серебро - на 40, никель - на 60, а медь - более чем на 70 процентов. При этом растущие объемы промышленного производства в развитых странах требовали все большего количества ресурсов, и в 1972 году ситуация на рынках впервые стала подавать признаки выхода из-под контроля. В течение этого года индекс товарных цен, рассчитываемый журналом "The Economist" без учета цены сырой нефти, повысился на 20 процентов; на следующий год его рост составил уже 60 процентов. В марте 1973 года президент США Р.Никсон был вынужден ввести регулирование цен на нефть, что послужило сигналом к началу паники. В июне цены поднялись на 12 процентов, в октябре выросли еще на две трети в связи с началом арабо-израильского конфликта на Ближнем Востоке, а затем были повышены странами-членами ОПЕК в два раза единовременным волевым решением в январе 1974-го. Результатом стало увеличение суммарной стоимости поступающей на американский рынок нефти с 5 миллиардов долларов в 1972 году до 48 миллиардов в 1975-м.
 
Последствия оказались драматическими. Впервые за послевоенные годы в США и других развитых странах возникла серьезная инфляционная волна. Согласно официальным данным федерального казначейства, уровень цен в США вырос в 1973 году на 8,7, а в 1974-м - на 12,3 процента. За период с 1972 по 1982 год стоимость жизни повысилась на невиданные 133 процента. Доходность по долгосрочным облигациям в 1973 году стала отрицательной впервые со времен Великой депрессии, достигнув значения минус 1,1 процента в год. Безработица выросла более чем вдвое, до 9 процентов трудоспособного населения. Со своего рекордного уровня в 1051,7 пункта (11 января 1973 года) индекс Доу-Джонса упал к 6 декабря 1974 года до 577,6 пункта, то есть более чем на 45 процентов. Аналогичные процессы разворачивались и в европейских странах. Инфляция в ФРГ, Франции и Великобритании превысила в 1974 году 10 процентов в годовом исчислении, фондовый рынок пережил самый серьезный спад за послевоенный период, а безработица, несмотря на значительный отток рабочих-иммигрантов из западноевропейских стран, выросла в 1973-1975 годах более чем вдвое. Результатом стала рецессия, болезненно ударившая по промышленному производству в развитых странах. Темпы экономического роста государств-членов ОЭСР в 1974-1980 годы составили в среднем 2,8 процента против почти 5 процентов за период 1950-1973 годов, а американская промышленность сократила выпуск продукции почти на 15 процентов.
 
Несмотря на жестокость кризиса, диктат производителей сырья оставался столь сильным, что на протяжении 1973-1975 годов цены на нефть, а также черные и цветные металлы продолжали расти вопреки сокращению спроса. Ситуация объяснялась тем, что для стран "третьего мира" повышение цен оставалось единственным источником роста их валютных поступлений: в тот период экспорт нефти обеспечивал Саудовской Аравии 96, а Ирану - 94 процента всех доходов от экспорта, находясь в целом для стран-членов ОПЕК на уровне 83 процента. Замбия получала 93 процента валютных доходов от экспорта меди, Мавритания - 78 процентов от поставок железной руды, Гвинея - 77 процентов от продажи бокситов, и этим подобные примеры не исчерпываются.
 
Однако даже самое эмоциональное описание проблем этого периода не способно в полной мере отразить его значения в экономическом развитии западного мира. 1973 год стал водоразделом между индустриальной и постиндустриальной эпохами; в это время многие важнейшие тенденции послевоенного этапа сменились на противоположные, а большинство концепций, описывавших индустриальную экономику, обнаружили свою возрастающую неадекватность.
 
На протяжении 70-х и начала 80-х годов формирование новой хозяйственной реальности ознаменовалось тремя резкими изменениями, в наибольшей степени преобразовавшими экономическую и социальную жизнь большинства западных стран.
 
Во-первых, индустриальный сектор впервые стал восприимчив к ограниченности сырья и энергоносителей. На протяжении 1973-1978 годов потребление нефти в расчете на единицу стоимости промышленной продукции снижалось в США на 2,7 процента в годовом исчислении, в Канаде - на 3,5, в Италии - на 3,8, в Германии и Великобритании - на 4,8, а в Японии - на 5,7 процента; в результате с 1973 по 1985 год валовой национальный продукт стран-членов ОЭСР увеличился на 32 процента, а потребление энергии - всего на 5 процентов. Между 1975 и 1987 годами при росте валового продукта более чем на 25 процентов американское сельское хозяйство сократило потребление энергии в 1,65 раза, а в экономике США в настоящее время используется меньше черных металлов, чем в 1960 году. Как следствие, активизировалась структурная перестройка, наметились первые шаги к ускоренному развитию нематериалоемких отраслей и свертыванию наиболее неэффективных производств. Между 1970 и 1983 годами в США доля транспорта в объеме ВНП снизилась на 21 процент, сельского хозяйства - на 19, строительства - почти на треть, тогда как доля отраслей сферы услуг выросла почти на 5, торговли - на 7,4, а телекоммуникаций - более чем на 60 процентов. Эти перемены привели не только к тому, что рост производства в гораздо меньшей мере, чем ранее, сопровождался ростом объема использованных сырья и энергии, в силу чего в конечном счете сложилась ситуация, позволяющая утверждать, что "сегодня мы живем в мире фактически неограниченных ресурсов - в мире неограниченного богатства". Этот парадокс объясняется ростом производительности при использовании того же объема ресурсов.
 
Существенно более важным следствием стало обострение внимания предпринимателей к рынкам той продукции, потребление которых могло расти, не наталкиваясь на насыщенность спроса. В условиях, когда в США на каждых двух жителей приходился автомобиль, 99 процентов всех семей имели телевизоры, холодильники и радиоприемники, а более 90 процентов - пылесосы и автоматические стиральные машины, насыщенность рынка однообразных массовых товаров была очевидной; структурный кризис придал дополнительный динамизм таким новым отраслям промышленности, как телекоммуникационная и компьютерная, увеличил спрос на услуги образования и здравоохранения, обеспечил рост производства уникальных товаров, бум в области индустрии моды и развлечений и т.д.
 
Во-вторых, структурные перемены в экономике вызвали объективное снижение темпов хозяйственного роста. Если между 1965 и 1973 годами экономики стран-членов ОЭСР развивались с темпом около 5 процентов в год, то в 1974 году рост замедлился до 2 процентов, оставаясь на этом уровне все следующее десятилетие. Особенно радикальным оказалось, как и можно было предвидеть, снижение темпов роста в традиционных отраслях: так, в 1973-1979 годах они составили в обрабатывающей промышленности США 1,8 процента против 2,87 в 1948-1973 годах, на транспорте - соответственно 0,15 и 2,31, в сельском хозяйстве - 0,11 и 4,64, в строительстве - минус 2,02 и 0,58, в добывающей промышленности - минус 0,56 и 4,02; в целом же по сфере материального производства произошло падение темпов с 3,21 до 0,71 процента. Между тем такое развитие событий стало залогом долгосрочного процветания западного мира; направление дополнительных средств и усилий в область разработки новых технологий, хотя и не повышало валовый национальный продукт столь же быстро, как развитие массового производства (так, цена стандартного персонального компьютера из расчета на единицу памяти жесткого диска снизилась между 1983 и 1995 годами более чем в 1800 раз, а затраты на копирование информации уменьшились почти в 600 раз за последние 15 лет), обеспечило абсолютное технологическое доминирование западных стран, определяющее лицо современной эпохи. К началу 90-х годов члены "клуба семи" обладали 80,4 процента мировой компьютерной техники и обеспечивали 90,5 процента высокотехнологичного производства. Только на США и Канаду приходилось 42,8 процента всех производимых в мире затрат на исследовательские разработки, в то время как доля Латинской Америки и Африки, вместе взятых, не превышала 1 процента.
 
В-третьих, середина 70-х годов ознаменовала и переломный момент в динамике распределения доходов среди граждан западных обществ. Вначале нарастание неравенства связывалось с тем, чем повышение нефтяных цен в разной степени затронуло богатых и бедных; затем в качестве основной причины рассматривалось замедление экономического роста; позднее акцент был перенесен на проблемы, с которыми столкнулось государство в финансировании социальных программ, направленных на искоренение бедности. Однако факт остается фактом: если в 1939 году около половины населения США проживало в семьях с доходом ниже современного уровня бедности (пересчитанного в сопоставимых ценах), то в середине 70-х их доля снизилась до 11,6 процента, а к 1992 году вновь возросла до 14,5 процента. В наибольшей мере ухудшилось материальное положение лиц, занятых в индустриальном секторе. Согласно подсчетам экспертов, сегодня средний работник в сфере материального производства только для того, чтобы обеспечить себе ежегодный доход, соответствующий (с учетом инфляции) тому, что был получен им в 1973 году, должен работать в среднем на 6 недель в году больше, чем ранее. В результате, если между 1950 и 1973 годами средний доход типичной американской семьи вырос на 110 процентов, то затем он трижды снижался в абсолютном выражении (в 1973-1975, 1980-1983 и 1988-1992 годах), а в целом между 1973 и 1996 годами его рост составил всего 15 процентов. Индекс неравенства, отражающий отношение доходов высокооплачиваемых работников к доходам низкооплачиваемых, достиг своего минимального за последние 80 лет значения именно в начале 70-х годов, в то время как за период 1973-1990 годов его рост составил от 30 до 45 процентов. Подобные процессы, на наш взгляд, являются неустранимым спутником постиндустриальной трансформации: в условиях экспансии наукоемкого производства наиболее редким ресурсом становятся уникальные качества работников, и, как следствие, растут спрос (и заработная плата) высококвалифицированных специалистов, а также доходы тех, кто способен автономно производить информацию и знания. В производстве же массовых индустриальных благ среди работников наблюдается жесткая конкуренция, способствующая снижению заработной платы. Вполне естественно в этой связи, что на протяжении 80-х годов, в течение которых в США производительность в обрабатывающей промышленности выросла на 35 процентов, роста реальной заработной платы отмечено не было; в Германии индекс заработной платы также оставался на прежнем уровне, хотя прибыль промышленных компаний выросла вдвое. Таким образом, период становления основ постиндустриального общества характеризуется поступательным ростом имущественного и социального неравенства.
 
Однако большинство новых тенденций, зарождение которых относится к этому периоду, было детально проанализировано исследователями много лет спустя, уже в 90-е годы. Первые же годы постиндустриальной эпохи обычно ассоциируются для их современников с тяжелыми испытаниями, выпавшими на долю западного блока.

 
ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕМ ПИСЬМЕ