Экономическая теория постиндустриализма должна поставить в центр проблему низовой субъектизации, тесно сопряженную с сутью классовой борьбы, с расслоением общества на авангард стремящихся к субъектизации и на противодействующих им десубъектизаторов. Чтобы субъектизироваться, необходимо обрести экономическую самодостаточность и тем самым своё право и возможность участвовать во власти, в управлении обществом. Задача десубъектизаторов, если они владеют властью и ресурсами, - не допустить взращивания «критической массы» низовых самодостаточных собственников-хозяев, а если таковые появляются, то держать их в полупридушенном состоянии, не давать приподнять голову и встать с колен. В каждую эпоху и авангардисты, и десубъектизаторы отличаются меняющимся отношением к ресурсам, средствам производства и властным рычагам, и возможны варианты, когда авангардисты вообще стерты с лица земли или загнаны в катакомбы, или создан режим, методично выпалывающий ростки низовой субъектности. Примеры – классические латиноамериканские компрадорско-авторитарные режимы, а ныне африканские, которые могут удерживать власть неограниченно-долго ценой стагнации. И даже провозглашенную политику приватизацию можно извратить до такой степени, чтобы «критическая масса» низовой самодостаточности почти не имела шансов сложиться.

Естественно, современная экономическая теория должна выяснить, как это получается. Один из вопросов на докладе в клубе Bilingua академика-экономиста РАН Виктора Полтеровича «Искусство реформ» (http://www.polit.ru/lectures/2006/06/26/polterovich.html) гласил:

«Соколова: Виктор Меерович, вы в вашем докладе много внимания уделили теме приватизации. И со своей стороны я бы осмелилась сделать следующую ремарку, что в вашем докладе совершенно не прозвучала тема так называемой малой приватизации, которая предшествовала чековой. У меня, например, есть убеждение, что в той части, в которой масштаб, т.е. размер предприятия, соответствовал возможности ввести на этом субстрате коллективный бизнес, малая приватизация выбрала весь этот резерв, и коллективизация государственного бизнеса состоялась. Если мы говорим о крупных предприятиях, наверно, совершенно ясно, что на предприятии с количеством работающих 1000-10 000 человек коллективная форма собственности абсурдна и попытка раздать, тем не менее, акции трудовому коллективу изначально обречена на провал. Потому что понятно, что последует концентрация в силу искусственных причин у того же красного директора того же пакета, и приватизация ни в каком отношении не достигнет своего результата.

С точки зрения изложенной вами теории искусства реформ, пожалуй, корректно повело себя правительство Германии при приватизации имущества Восточной Германии. Там были приватизированы крупные производственные объекты, причем не было никаких льгот, ничего похожего на то, что практиковалось у нас, но почему-то отсутствовала буря народного гнева по поводу того, что все имущество продали капиталистам, а трудящимся-то ничего. Причина, оказывается, состоит в том, что федеральное правительство за счет специальных бюджетных ресурсов дотировало заработную плату работникам приватизированных предприятий. Это как раз в чистом виде пример компенсации стороне, проигрывающей в ходе реформ. Поэтому, может быть, неэффективность массовой приватизации крупных предприятий кроется не в том, что в недостаточной степени были использованы формы этой коллективизации.

Я, собственно, не только ради этого поднялась выступать. Мне кажется, что о недостатках приватизации мы говорим не абстрактно, а не от хорошей жизни, т.е. нынешнее состояние экономики вынуждает нас искать причины. Скажите, прошло более 10 лет с тех пор, как состоялась массовая приватизация, пройдет еще 10 лет, и мы что, будем так же говорить, что причина в том, что приватизация вон там была проведена ужасно, и поэтому мы так плохо живем? Никто, в принципе, не мешает человеку, если судьба позволяет ему использовать коррупционный ресурс или случайно заработанные средства, придти и купить это имущество. В здоровой конкурентной среде это имущество постоянно должно в силу собственных конкурентных причин переходить к более эффективным собственникам ресурсов. Не возникала ли у вас такая мысль, что за этой широко известной темой, под которой мы все готовы подписаться, негативных итогов приватизации кроется, маскируется совершенно другая реально существующая экономическая проблема, которую, наверное, нужно решать уже другим путем, и во всяком случае ее не решишь путем пересмотра итогов приватизации?

Полтерович: А какая другая проблема?

Соколова: Проблема существующей институциональной среды, которая не стимулирует переход имущества в частном секторе экономики, которая не вынуждает собственника постоянно сдавать экзамен на свою эффективность. Я имею в виду, в том числе, и неэффективность налоговой среды, которая не стимулирует вообще экономическую активность.

Полтерович: Задан замечательный круг вопросов, который потребовал бы, вообще говоря, еще одной лекции. Я попробую коротко ответить. Что касается так называемой «предприватизации», стихийной приватизации, которая происходила в России, не думаю, что она исчерпала потенциал коллективных предприятий. Начнем с того, что на этом этапе были созданы в некотором количестве, не очень большом, закрытые акционерные общества.

Вообще, коллективные предприятия, если они должны быть акционерными обществами, то - закрытыми. Форма открытого акционерного общества, принадлежащего работникам, - форма неэффективная по разным причинам. Когда началась массовая приватизация, был специальный указ Ельцина, предписывавший все эти закрытые акционерные общества преобразовать в открытые. Потенциал этот, таким образом, использован не был.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Как видим, постепенная низовая субъектизация была искусственно прервана Ельциным, а точнее – стоящим за ним мародерским компрадорским капиталом/

Кроме того, существовало достаточно большое количество небольших и средних предприятий, которые вполне могли работать в условиях коллективной собственности. Повторяю, не потому, что эта собственность вообще эффективна, а потому, что в тех условиях она, видимо, была более эффективна, чем что-либо еще.

Что касается крупных предприятий - Вы совершенно правы. Крупные предприятий не находятся обычно в собственности своих работников, и здесь нужно было поступать другим способом. На мой взгляд, не нужно было вообще приватизировать нефтяную промышленность. Вместо того чтобы заниматься приватизацией крупных нефтяных предприятий, следовало озаботиться тем, чтобы улучшить их корпоративное управление, а потом уже выставлять их на продажу. Норвегия, когда открыла громадные запасы нефти, вовсе не стала распродавать эти запасы на рынке, а создала Statoil, государственную корпорацию, которая оказалась чрезвычайно эффективной по разным причинам, и только недавно, несколько лет назад, началась постепенная приватизация этого предприятия, оно постепенно распродает свои активы. Не нужно было приватизировать крупные нефтяные предприятия, возможно, не надо было приватизировать крупные алюминиевые заводы. Надо было готовить их приватизацию в течение 10-15 лет. Другие крупные предприятия, видимо, тоже должны были быть приватизированы с задержкой, хотя и меньшей, - то, что сделали поляки. Если нет эффективных собственников и нет условий для того, чтобы эти предприятия в частном секторе эффективно функционировали, нужно заботиться не о том, чтобы их отдать, а о том, чтобы улучшить.

Ваш следующий вопрос о том, что сейчас дело не в приватизации, что мы сейчас пожинаем плоды не приватизации, а чего-то еще. Насчет чего-то еще – наверное. Но я думаю, что и приватизации тоже, и вот почему. Приватизация, в той форме, как она была произведена, сама во многом и породила плохие институты. У нас плохая судебная система и коррумпированная экономика не только потому, что так было еще в 1992 г. По некоторым показателям положение ухудшилось. И хуже оно стало в силу того, что процесс приватизации активизировал присвоение ренты, способствовал всевозможным нарушениям: коррупции, уходу в тень, убийствам, в конце концов, - именно потому, что приватизация была колоссальным соблазном. Приватизация означала, что за незаконные действия предприниматель мог получить невероятно большое вознаграждение. Значит, сами эти институты являются следствием приватизационных процессов.

Кроме того, надо учесть, что если либерализация цен заканчивается, в основном, за 2-3 года, то приватизация – это очень длительный процесс с большой инерцией. Он длительный, даже если его провели быстро, инерция при этом колоссальная. И, конечно, сейчас мы во многом пожинаем плоды - и прямые, и косвенные - криминального характера приватизации, проведенной в 1993-1994 гг. и в 1996 г.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Здесь академик Виктор Полтерович чувствует проблему/

Александр Мишулин: Вам не кажется, что в российских условиях любая реформа идет лучше, если она идет насильственным путем? Я говорю и о петровских реформах, и о реформах нынешних, когда все протестуют, все выходят на улицу, а государство это игнорирует.

Полтерович: А почему вы решили, что оно игнорирует? Смотрите, что произошло с монетизацией льгот, ведь ничего не получилось. На самом деле, за монетизацией льгот стояла немного жульническая идея: те, кто ее задумывали, в действительности хотели уменьшить расходы федерального бюджета, передать часть расходов на региональный уровень, поэтому это выглядело так нелепо. На первый взгляд, непонятно, чего они хотели, а на самом деле, здесь был определенный план, но не получилось.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Напомню, что за геноцидной идеей «монетизации льгот» стоял Путин, приложивший все силы для её проталкивания через ГосДуму РФ, задержавший отпуск депутатов более чем на месяц, не посчитавшийся с возражениями и протестами/

Мишулин: Ну, как это не получилось?..

Полтерович: Сейчас значительная часть регионов вовсе не перешла на монетизированные льготы, а по-прежнему предоставляет льготы в натуральном выражении. Издержки оказались гораздо выше, чем было вначале задумано. Не получается. Я решительно против насильственных реформ. И у Петра, кстати, не очень-то получилось: он умер, и все в значительной степени вернулось на круги своя. Искусство реформатора состоит как раз в том, чтобы убедить людей, что реформы нужны и что каждый выиграет от реформы, и это убеждение должно быть не просто словесное, а действенное. Вы должны предпринять первый шаг так, чтобы все увидели: «Да, выигрываем» - и после этого сказать: «Ребята, у нас получилось, у нас получится и в следующий раз!» Только так могут быть проведены эффективные реформы. Я глубоко убежден, что насильственные реформы эффективными быть не могут.

Лейбин: Теперь на закуску два вопроса. Один – мой, традиционный, скорее наблюдательно-социологически наивный. Мы обычно просим в заключение лектора оценить произошедшую дискуссию. У меня этот вопрос сейчас формулируется так. Когда Вы рассказывали это содержание в разное время в более или менее публичных ситуациях в 80-90-е гг. и сейчас, какие понимания – непонимания были разными, какова динамика?

Полтерович: То, что я сейчас рассказывал, это совсем новая работа, написанная прошлым летом, но, конечно, это не результат работы одного лета. Я очень доволен вопросами, которые мне задавали, часть из них – вопросы совершенно профессионального уровня, абсолютно законные. Но результат ли это специфики аудитории или это результат повышения общего уровня в обществе – трудно судить. Я думаю, что наше общество все-таки становится более зрелым, перестает покупаться на дешевые лозунги как коммунистического, так и либерально-радикалистского толка – для меня это чрезвычайно важно. Весь этот период я находился в состоянии дискомфорта, потому что в одной аудитории меня называли правым, в другой – левым, а я себя не ощущают ни тем, ни другим. Мне кажется, что наше общество постепенно идет к балансу, и это замечательный факт. Мы должны научиться не реагировать на лозунги, а оценивать дела и идеи по существу, пусть даже и непрофессионально, но наработать интуицию.

А ведь где-то это даже просто. Вот появляется лицо на экране, в 90% случаев можно через пять минут сказать, жулик этот человек или нет. Только жулики очень высокого уровня действительно обладают такой способностью к мимикрии, что их иногда не раскусишь, но и это вопрос опыта. Когда общество научится оценивать политиков по их делам, вот тогда мы по-настоящему пойдем вперед.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это верно, но Путин – почти идеальный лицедей, трудно его раскусить/

Вопрос из зала: Виктор Меерович, я, наверное, единственный человек в этой аудитории, который знаком с вашими ранними работами, посвященными основным фондам, анализу техуровня, техническому перевооружению предприятия. И тогда для нас, аспирантов, это было, говоря словами Чехова, как «саженцы из вишневого сада». Тогда вы рассматривали достаточно узкий круг проблем, тем не менее, так профессионально и так интересно, мы всегда ориентировались на ваши работы. И сегодня я пришла и вижу, насколько иной научный горизонт у вас сейчас, и это тоже результат реформ. Я просто восхищаюсь вашим научным путем и хочу попросить вас, уже такая личная просьба, чтобы вы оценили реформы с точки зрения вашей личной научной реализации и возможностей научной реализации ваших коллег по цеху. И хочу подарить вам букет цветов.

Полтерович: Спасибо. Я очень тронут и одновременно смущен, потому что у меня есть ощущение, что вы невольно смешали меня с моим братом, Д. М. Палтеровичем, умершим 17 лет назад. Хотя он писался через «а», это был мой родной брат. Он действительно занимался темами, которые Вы назвали. Вы меня спросили про мой путь, я немного расскажу. Как я уже упоминал, я пришел в экономику из других наук, никогда не имел регулярного экономического образования, и все, что я знаю в экономике, выучил сам. Я начал работать в ЦЭМИ в 1966 г., у меня было инженерное и математическое образование. Я долгое время занимался математической экономикой, и это давало мне возможность не только использовать технику, которой я владел и которой овладевал, но и в определенной степени быть более свободным, чем экономисты, не пользовавшиеся математической символикой. Хотя свобода была все же ограниченной.

Приведу такой пример, даже два, если вы готовы слушать. В 1976 г. я написал довольно абстрактную работу, которая называлась «Неединственность оптимальных решений и проблема децентрализации». Написал в сборник, который редактировала М.Б. Немчинова, очень милая женщина, жена известного академика (Василия Сергеевича Немчинова – «Полит.ру»), самого академика не было в живых к тому времени. Тогда были обычны две корректуры. Получаю первую корректуру: да, все написано, но: «и проблема централизации». Я думаю, опечатка, ставлю «де-», посылаю. Получаю вторую корректуру: проблема, опять-таки, централизации. Звоню, говорю: «Майя Борисовна, что же такое? Все-таки, проблема децентрализации…» Она отвечает: «Ну, Виктор Меерович, заголовок измените. Ну, боюсь. Заголовки пойдут в ЦК. Они в вашей работе ничего не поймут, вы можете внутри все что угодно писать, а вот заголовок измените». Пришлось заголовок заменить.

Уже в начале 80-х гг. был случай немного похожий. Я написал тоже абстрактную работу, сложная модель, а там внутри сидят слова «черный рынок», слова, которые в советское время не были приняты. Ко мне подошел мой приятель из редакции журнала и сказал: «Вить, слушай, ну, боюсь. Ну, убери, сделай что-нибудь, а то замучают потом». Я долго думал, написал: «нерегулируемое перераспределение благ». Это прошло.

У меня не было резкой ломки взглядов. Конечно, в начале реформ я не представлял себе многого из того, что понимаю сейчас. Тем не менее, с самого начала мне было ясно, что затеяно что-то не то. Это можно видеть по моим работам, в частности, по той работе, которую я уже упоминал, написанной по горячим следам, где шла речь о битве правительства с трудовыми коллективами. И постепенно углублялось понимание того, почему произошло то, что произошло. Я все меньше и меньше использую математический аппарат, хотя продолжаю строить и модели, и все больше и больше увлекаюсь институциональной экономикой, экономической историей.

Мне очень приятна эта аудитория, замечательные цветы, совершенно неожиданные для меня. Спасибо вам большое за внимание».

Как видим, академик затрудняется предложить рецепты экономического излечения России. Экономисты-практики «новых индустриальных стран» смогли найти эффективные решения экономических проблем – достаточно почитать книги Ли Куан Ю «Сингапурская история: Из «третьего мира» - в «первый. 1965 - 2000», Мохамада Махатхира «Путь вперед» или Пак Чжон Хи «Возрожденная Корея: модель развития» (http://lib.ru/MEMUARY/SINGAPUR/). Их решения-рецепты годятся для всех обществ, а особенно для тех, руководители которых захотели бы прорваться из бедности к богатству.

Знаменитый финансист Джордж Сорос в рамках субъектности создал «рефлексивную теорию истории» - «Мышление и действительность всегда слишком далеко разводились в стороны. Мышление является частью действительности. Вместо того, чтобы рассматривать их как отдельные категории, нам нужно посмотреть на них как на часть и целое с присущими им отношениями. Этот подход будет отличаться от подхода классической философии» (Сорос Дж. Советская система: к открытому обществу» (Москва: Издательство политической литературы, 1991, стр. 200). «Действительность уже больше не является некоей данностью. Она формируется в ходе того же процесса, что и мышление участников: чем сложнее мышление, тем сложнее становится и действительность. Но мышление не может вполне догнать действительность: действительность всегда богаче, чем наше понимание. Мышление взаимодействует с событиями, но мышление также взаимодействует с мышлением других людей, и существуют события, о которых люди вовсе не думают. Действительность обладает способностью удивлять, а мышление обладает способностью создавать. Таковы черты интерактивной и открытой системы, называемой действительностью» (стр. 214).

Он трактует рефлексивность как влияние реальности на мыслительный процесс и называет это влияние когнитивной функцией мышления, а воздействие мышления на реальность называет функцией участия. «Ясно, что две функции соединяют мышление и действительность в противоположных направлениях: в когнитивной функции данным является действительность, а мышление как-то к ней относится; в функции участия мышление должно быть константой, а действительность - зависимой переменной. Однако, одновременное действие двух функций превращает различие между мышлением и действительностью в иллюзию: то, что должно быть чисто мыслительным процессом, также становится частью действительности» (стр. 204).

К сожалению, Виктор Полтерович далёк от учета субъектности в основе экономической теории. Об этом свидетельствует его доклад «Кризис экономической науки» на научном семинаре Отделения экономики и ЦЭМИ РАН «Неизвестная экономика» (http://www.rus-crisis.ru/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=1786). Он признает, что «современная экономическая теория, несмотря на впечатляющий прогресс, находится в глубоком кризисе, который, видимо, должен привести к переформулировке ее основных целей и изменению стиля исследований. Кризис обнаруживает себя не только в том, что теоретическая экономика не сумела найти эффективные решения насущных проблем экономической политики, в частности, в реформирующихся странах, но и глубинным внутренним для теории образом: происходит накопление теоретических фактов, свидетельствующих о принципиальной ограниченности ее методов».

Однако академик Полтерович не выдвигает своих идей, а ограничивается не совсем полным обзором. Да, древо экономической теории разрослось неимоверно, раскидав во все стороны ветви эконометрической схоластики, но делаются интересные попытки учесть субъектность в его корне (так, в этом плане работает Нобелевский лауреат по экономике-1998 Амартия Сен).

«Прежде всего я хотел бы ограничить свою задачу, - говорит он. - Понятие "экономическая теория" слишком обширно по содержанию, чтобы быть операциональным. Можно ли говорить о единстве теории при том разнообразии взглядов и стилей исследования, которые мы наблюдаем сегодня? Работы Г. Дебре (Debreu (1959)), Коуза (Coase (1960)) и Гэлбрейта (Galbraith (1967)) принадлежали одному времени и бесспорно внесли важный вклад в теоретическую экономику, хотя первая представляет собой совокупность теорем и их доказательств, вторая является кропотливым исследованием теоретической проблемы, опирающимся на факты экономической жизни и числовые примеры, а третья претендует на изложение цельной системы взглядов и больше похожа на труды классиков 19 века. Я полагаю, что все же можно говорить о единстве основного потока экономических исследований, относящихся к одному десятилетию, поскольку подавляющее их большинство опирается на один и тот же базовый понятийный и модельный инструментарий. Об этом, в частности, свидетельствует сходство многочисленных курсов лекций по микро- и макроэкономике. Следует подчеркнуть, что учебный материал очень быстро обновляется. О наиболее фундаментальных достижениях экономической теории можно судить по таким учебникам, как Blanshard and Fisher (1989), Sargent (1982), Romer (1996), Kreps (1990), Mas-Colell, Winston and Green (1995).

Другой способ сделать понятие "экономическая теория" более операциональным состоит в указании на основные теоретические журналы, такие как "American Economic Review", "Econometrica", "Journal of Political Economy", "Journal of Economic Theory", "Journal of Monetary Economics", "Review of Economic Studies", "Journal of Public Economics" и, возможно, десяток других. Именно из них черпают материал авторы учебников, так что оба определения различаются не слишком сильно.

Создатели современной экономической теории прекрасно понимали стоящие перед нею трудности. Кроме того, у них было достаточно оппонентов, акцентировавших внимание на принципиальных отличиях экономических объектов от объектов, изучаемых в физике, на отсутствие надежных методов измерения экономических переменных. Вот что писали фон Нейман и Моргенштерн в 1944 г.: "Для освещения концепций, которые мы будем прилагать к экономике, мы приводим и будем приводить далее некоторые иллюстрации из физики. Многие социологи возражают против проведения таких параллелей по различным причинам, среди которых обычно приводится и утверждение о том, что экономические теории не могут моделироваться по образцу физических, так как в экономических теориях учитываются социальные, экономические явления, так как в них приходится принимать в расчет психологические факторы и т.д. Подобные утверждения по меньшей мере незрелы. Несомненно, представляется разумным вскрыть, что именно привело к прогрессу в других науках, и исследовать, почему применение этих принципов не может привести к прогрессу и в экономике. Если же действительно возникнет необходимость приложения к экономике каких-то иных принципов, то это может обнаружиться только в процессе фактического развития экономической теории. Это само по себе будет переворотом в науке. Но так как почти наверно мы еще такого состояния не достигли и никоим образом не ясно, что возникает необходимость использования совершенно новых научных принципов, было бы неразумным рассматривать что-либо иное, чем трактовку задач тем способом, который уже привел к созданию физической науки." (Дж. фон Нейман, О.Моргенштерн. Цитируется по книге: Блауг М. (1994) Экономическая мысль в ретроспективе. Москва: Дело ЛТД, 1994, стр.29 - 30).

В этой цитате содержится вопрос, который является важнейшим и в контексте настоящей работы: следует ли рассматривать естественные науки как образец для экономической теории или экономика должна базироваться на иных стандартах исследования? Является ли нынешнее состояние экономической науки результатом ее молодости или мы столкнулись с принципиально новыми обстоятельствами, свидетельствующими о нереализуемости "физического" идеала научной теории?».

Чем «физический» идеал отличается от «биологического» или «филологического»? Есть физика и вообще наука XIX-го века, сугубо редукционистски-физикалистские, и есть физика и математика XXI-го века, основания которых немыслимы без учёта активной, как и описано Джорджем Соросом, роли субъекта-наблюдателя. Субъектизация основ научного знания – самая яркая тенденция последних десятилетий. Постиндустриализация вообще сопряжена с субъектизацией. Но об этом важнейшем современном аспекте познания Виктор Полтерович, мне представляется, даже не догадывается.