Учим английский язык, читая классическую литературу.

The picturesque city and state of Heiligwaldenstein was one of those toy kingdoms of which certain parts of the German Empire still consist. It had come under the Prussian hegemony quite late in history-- hardly fifty years before the fine summer day when Flambeau and Father Brown found themselves sitting in its gardens and drinking its beer. There had been not a little of war and wild justice there within living memory, as soon will be shown. But in merely looking at it one could not dismiss that impression of childishness which is the most charming side of Germany--those little pantomime, paternal monarchies in which a king seems as domestic as a cook. The German soldiers by the innumerable sentry-boxes looked strangely like German toys, and the clean-cut battlements of the castle, gilded by the sunshine, looked the more like the gilt gingerbread. For it was brilliant weather. The sky was as Prussian a blue as Potsdam itself could require, but it was yet more like that lavish and glowing use of the colour which a child extracts from a shilling paint-box. Even the grey-ribbed trees looked young, for the pointed buds on them were still pink, and in a pattern against the strong blue looked like innumerable childish figures.

Живописный город-государство Хейлигвальденштейн был одним из тех игрушечных королевств, которые и по сей день составляют часть Германской империи. Он попал под господство Пруссии довольно поздно, лет за пятьдесят до того погожего летнего дня, когда Фламбо и отец Браун оказались в здешнем парке и попивали здешнее пиво. И, как будет ясно из дальнейшего, еще совсем недавно тут не было недостатка ни в войнах, ни в скором суде и расправе. Но при взгляде на город поневоле начинало казаться, будто от него веет детством; в этом самая большая прелесть Германии - этих маленьких, словно из рождественского представления патриархальных монархий, где король кажется таким же привычно домашним, как повар. Немецкие солдаты - часовые у бесчисленных будок странно напоминали немецкие игрушки, а четко вырезанные зубчатые стены замка, позолоченные солнцем, больше всего напоминали золоченый пряник. Ибо денек выдался на редкость солнечный: небо той ярчайшей берлинской лазури, какой и в самом Потсдаме остались бы довольны, а еще вернее - той щедрой густой синевы, какую дети извлекают из грошовой коробочки с красками. Даже деревья со стволами в серых рубцах от старости казались молодыми в уборе все еще розовых остроконечных почек и на фоне ярко-синего неба напоминали бесчисленные детские рисунки.

Despite his prosaic appearance and generally practical walk of life, Father Brown was not without a certain streak of romance in his composition, though he generally kept his daydreams to himself, as many children do. Amid the brisk, bright colours of such a day, and in the heraldic framework of such a town, he did feel rather as if he had entered a fairy tale. He took a childish pleasure, as a younger brother might, in the formidable sword-stick which Flambeau always flung as he walked, and which now stood upright beside his tall mug of Munich. Nay, in his sleepy irresponsibility, he even found himself eyeing the knobbed and clumsy head of his own shabby umbrella, with some faint memories of the ogre's club in a coloured toy-book. But he never composed anything in the form of fiction, unless it be the tale that follows:

Несмотря на скучную внешность и по преимуществу прозаический уклад жизни, отец Браун не лишен был романтической жилки, хотя, как многие дети, обычно хранил свои грезы про себя. Среди бодрящих ярких красок этого дня, в этом городе, словно уцелевшем от рыцарских времен, ему и в самом деле казалось, что он попал в волшебную сказку. С чисто детским удовольствием, будто младший братишка, он косился на внушительную трость, своего рода деревянные ножны со шпагой внутри, которой Фламбо размахивал при ходьбе и которая сейчас была прислонена к столу подле высокой кружки с мюнхенским пивом. Больше того, в этом состоянии ленивого легкомыслия отец Браун вдруг поймал себя на том, что даже узловатый неуклюжий набалдашник ветхого зонта смутно напоминает ему дубинку великана-людоеда с картинки из детской книжки. Но сам он так ни разу ничего и не сочинил, если не считать истории, которая сейчас будет рассказана.

"I wonder", he said, "whether one would have real adventures in a place like this, if one put oneself in the way? It's a splendid back-scene for them, but I always have a kind of feeling that they would fight you with pasteboard sabres more than real, horrible swords."

- Хотел бы я знать, - заметил он, - в таком вот королевстве человек и правда рискует головой, если вдруг подставит ее под удар? Это великолепный фон для истинных приключений, но мне все кажется, что солдаты накинутся на смельчака не с настоящими грозными шпагами, а с картонными мечами.

"You are mistaken", said his friend. "In this place they not only fight with swords, but kill without swords. And there's worse than that."

- Ошибаетесь, - возразил его друг. - Они здесь не только дерутся на настоящих шпагах, но и убивают безо всяких шпаг. А бывает и похуже.

"Why, what do you mean?" asked Father Brown.

- Да что вы? - спросил отец Браун.

"Why", replied the other, "I should say this was the only place in Europe where a man was ever shot without firearms."

- А вот так-то, - был ответ. - Это, пожалуй, единственное место в Европе, где человека застрелили без огнестрельного оружия.

"Do you mean a bow and arrow?" asked Brown in some wonder.

- Стрелой из лука? - удивился отец Браун.

"I mean a bullet in the brain", replied Flambeau. "Don't you know the story of the late Prince of this place? It was one of the great police mysteries about twenty years ago. You remember, of course, that this place was forcibly annexed at the time of Bismarck's very earliest schemes of consolidation-- forcibly, that is, but not at all easily. The empire (or what wanted to be one) sent Prince Otto of Grossenmark to rule the place in the Imperial interests. We saw his portrait in the gallery there-- a handsome old gentleman if he'd had any hair or eyebrows, and hadn't been wrinkled all over like a vulture; but he had things to harass him, as I'll explain in a minute. He was a soldier of distinguished skill and success, but he didn't have altogether an easy job with this little place. He was defeated in several battles by the celebrated Arnhold brothers--the three guerrilla patriots to whom Swinburne wrote a poem, you remember:

- Пулей в голову, - ответил Фламбо. - Неужели вы не слышали, что случилось с покойным здешним правителем? Лет двадцать назад это была одна из самых непостижимых полицейских загадок. Вы, разумеется, помните, что во времена самых первых бисмарковских планов объединения город этот был насильственно присоединен к Германской империи - да, насильственно, но отнюдь не с легкостью. Империя (или государство, желавшее стать империей) прислала князя Отто Гроссенмаркского править королевством в ее имперских интересах. Мы видели его портрет в картинной галерее - такой старый господин, был бы даже недурен собой, не будь он лысый, безбровый и весь в морщинах, точно ястреб; но, как вы сейчас узнаете, забот и тревог у него хватало. Он был искусный и заслуженный воин, но с этим городишком хлебнул лиха. В нескольких битвах ему нанесли поражение знаменитые братья Арнольд - три патриота-партизана, которым Суинберн посвятил стихи, вы их, конечно, помните:

Wolves with the hair of the ermine,
Crows that are crowned and kings--
These things be many as vermin,
Yet Three shall abide these things.

Волки в мантиях из горностая,
Венчанные вороны и короли, -
Пускай их тучи, целая стая,
Но три брата все это снесли.

Or something of that kind. Indeed, it is by no means certain that the occupation would ever have been successful had not one of the three brothers, Paul, despicably, but very decisively declined to abide these things any longer, and, by surrendering all the secrets of the insurrection, ensured its overthrow and his own ultimate promotion to the post of chamberlain to Prince Otto. After this, Ludwig, the one genuine hero among Mr Swinburne's heroes, was killed, sword in hand, in the capture of the city; and the third, Heinrich, who, though not a traitor, had always been tame and even timid compared with his active brothers, retired into something like a hermitage, became converted to a Christian quietism which was almost Quakerish, and never mixed with men except to give nearly all he had to the poor. They tell me that not long ago he could still be seen about the neighbourhood occasionally, a man in a black cloak, nearly blind, with very wild, white hair, but a face of astonishing softness."

Или что-то в этом роде. Весьма сомнительно, удалось ли бы захватить это княжество, но один из трех братьев, Пауль, постыдно, зато вполне решительно отказался все это сносить и, выдав все планы восстания, погубил его и тем самым возвысился - получил пост гофмейстера при князе Отто. Людвиг, единственный настоящий герой среди героев Суинберна, пал с мечом в руках при захвате города, а третий, Генрих (он, хоть и не предатель, всегда был в сравнении с воинственными братьями вял и даже робок), нашел себе подобие отшельнической пустыни, начал исповедовать христианский квиетизм, чуть ли не квакерского толка, и перестал общаться с людьми, только прежде отдал беднякам почти все, что имел. Говорят, еще недавно его иногда встречали поблизости, - в черном плаще, почти слепой, седая растрепанная грива, но лицо поразительно кроткое.

"I know", said Father Brown. "I saw him once."

- Знаю, - сказал отец Браун. - Я однажды его видел.

His friend looked at him in some surprise. "I didn't know you'd been here before", he said. "Perhaps you know as much about it as I do. Anyhow, that's the story of the Arnholds, and he was the last survivor of them. Yes, and of all the men who played parts in that drama."

Фламбо поглядел на него не без удивления. - Я не знал, что вы бывали здесь прежде, - сказал он. - Тогда, возможно, вы знаете эту историю не хуже меня. Как бы там ни было, это рассказ об Арнольдах, и он единственный из трех братьев еще жив. Да он пережил и всех остальных действующих лиц этой драмы.

"You mean that the Prince, too, died long before?"

- Так, значит, князь тоже давно умер?

"Died", repeated Flambeau, "and that's about as much as we can say. You must understand that towards the end of his life he began to have those tricks of the nerves not uncommon with tyrants. He multiplied the ordinary daily and nightly guard round his castle till there seemed to be more sentry-boxes than houses in the town, and doubtful characters were shot without mercy. He lived almost entirely in a little room that was in the very centre of the enormous labyrinth of all the other rooms, and even in this he erected another sort of central cabin or cupboard, lined with steel, like a safe or a battleship. Some say that under the floor of this again was a secret hole in the earth, no more than large enough to hold him, so that, in his anxiety to avoid the grave, he was willing to go into a place pretty much like it. But he went further yet. The populace had been supposed to be disarmed ever since the suppression of the revolt, but Otto now insisted, as governments very seldom insist, on an absolute and literal disarmament. It was carried out, with extraordinary thoroughness and severity, by very well-organized officials over a small and familiar area, and, so far as human strength and science can be absolutely certain of anything, Prince Otto was absolutely certain that nobody could introduce so much as a toy pistol into Heiligwaldenstein."

- Умер, - подтвердил Фламбо. - Вот, пожалуй, и все, что тут можно сказать. Понимаете, к концу жизни у него стали пошаливать нервы - такое нередко случается с тиранами. Он все умножал дневную и ночную стражу вокруг замка, так что под конец караульных будок стало, кажется, больше, чем домов в городе, и всех, кто вызывал подозрение, пристреливали на месте. Князь почти все время жил в небольшой комнатке, которая находилась в самой середине огромного лабиринта, состоявшего из бесчисленных комнат, да еще посреди этой каморки велел соорудить подобие каюты или будки, обшитой сталью, точно сейф или военный корабль. Говорят, в этой комнате был тайник под полом, где мог поместиться лишь он один, - словом, он так боялся могилы, что готов был добровольно залезть в такую же гробовую яму. Но и это еще не все. Предполагалось, что с тех самых пор, как было подавлено восстание, все жители разоружены, но князь Отто настоял (чего правительства обычно не делают) на разоружении полном и безоговорочном. В тесных границах княжества, где им знаком был каждый уголок и закоулок, отлично вымуштрованные люди исполнили свою задачу, - -и если сила и наука вообще могут быть в чем-то совершенно уверены, князь Отто был совершенно уверен, что в руки жителей Хейлигвальденштейна не попадет отныне никакое оружие, будь то даже игрушечный пистолет.