ГОРЫ
В безмерной дали веков, вскоре после сотворения мира, когда земля ощутила
впервые свою первозданную форму и свои пределы, она опечалилась и
воскорбела: ибо она увидела себя отверженной и униженной, оторванной от
света и отдаленной от неба, вровень приглаженной, голой, пустынной и
беспомощной...
И стала она вздыхать и роптать: и возмутилась и поднялась, и восстала
мятежом. Это было буйное восстание, страшное и хаотическое. Но оно шло из
последней глубины, оно было искреннее, и искры его летели к небу: оно было
пламенное, и пламя его молилось Творцу. И от этого огня плавились утесы и
первобытные камни текли потоком... Это был великий подъем глубин, жажда
света, стремление к небу, извержение творческой воли... Восстала мечта о
новых, совершеннейших формах, о новом богатстве бытия, о приближении земли к
небу... И это восстание было влечением к Богу, ропщущей молитвой, мольбой о
неотвержении отвергнутого...
И увидел Господь в своей вечной благости - это воздыхание и эту бунтующую
мольбу; и великий подъем глубин нашел Его благоволение: ибо косная
пассивность и рабская покорность никогда не были угодны Ему, а всякий
искренний порыв и молитвенный ропот приемлются в небесах, как молитва
тоскующей твари. Поэтому благословил Господь это восстание земли и не
позволил ему распасться в ничтожество, но повелел ему сохраниться навеки:
возноситься к небу молчаливой молитвой, пробуждаться с благодатною зарею и
блаженно расцветать в последних лучах уходящего солнца. А человеку Господь
повелел созерцать эту таинственную запись прошлого и постигать ее
сокровенный смысл.
И созерцая ее, мы называем ее ныне горами.
Когда я вижу снежные горы, поднимающиеся вдали к облакам, - сердце мое
трепещет от нежданного счастья: в нем просыпаются какие-то угасшие древние
воспоминания... как если бы я уже созерцал когда-то эти видения и потом
всегда тосковал по ним, как если бы начинали исполняться самые дивные и
священные обетования... Я стою захваченный и потрясенный, и не знаю, можно
ли верить этим призракам...
Как легок, как смел этот взмах к небесам. Как нежны, как призрачны
очертания. И как могущественны скрытые за ними земные массы. Я вижу землю,
восходящую к небу, я вижу небо, ее обнимающее, я вижу, как земля теряется в
небе, сливается с ним, - может быть, сама становится небом? Не сон ли это?
Или, может быть, это видение есть сущая реальность, а плоская жизнь
повседневности - всего-навсего тягостный сон? Откуда во мне эта блаженная
тревога, это чувство приближающейся родины?.. Как если бы это издали
светящееся великолепие, это обетованное будущее - возникло из моего
интимного прошлого, из моего довременного бытия... Или, может быть, душа моя
настолько "ветха деньми", что я и в самом деле мог присутствовать при
образовании миров? Или, может быть, эти далекие горы повествуют мне о том,
чем я сам был, и что я есмь, и чем я буду, и какое великолепие ожидает меня
впереди?..
Нежные видения. Пророческие образы. Божии сны...
Но вид исчез. Воздушные призраки скрылись в земном тумане и в небесных
облаках. И только сердце шепчет мне о возможности невозможного...
А потом горы принимают меня в свою среду и несут меня вверх, спокойно и
благостно позволяя мне попирать их ногою и карабкаться по их крутым обрывам.
Их спокойствие передается мне, и я иду все выше и выше. Медленно взбираюсь
я; торопиться нельзя и незачем; много времени нужно, чтобы одолеть высоту,
чтобы привыкнуть к ней, чтобы не закружилась голова от этого дремлющего
горного мятежа, чтобы не пресеклось дыхание от этой стихийной молитвы... Вот
я уже устал, но с усталостью я не могу и не хочу считаться. Таинственная
сила зовет меня кверху. Во мне проснулось некое влечение, как если бы меня
захватил мощный довременный подъем, которому нельзя противостоять, - вверх,
вверх, все выше - и, только исчерпав последние силы, можно отпасть и
отказаться от восхождения... но и тогда в душе осталось бы чувство, будто я
постыдно изнемог в великом деле... Нет, это невозможно, надо идти и дойти,
чтобы пережить смысл и судьбу древнего восстания, чтобы научиться мятежной
молитве гор...
И каждый миг все вокруг меняется: новые провалы, невиданные глубины,
вознесшиеся высоты. Каждый поворот открывает непредвиденное. Каждый обрыв
говорит о страшных событиях прошлого и о предстоящих новых оформлениях.
Самое дикое - прекрасно. Самое ужасное - закончено... Вот что снилось земле
тогда, в предвечной давности; вот какое богатство новых возможностей и новых
форм предносилось ей тогда... И душу охватывает счастье оттого, что ей
позволено увидеть и пережить эту древнюю мистерию бытия.
И потом - этот воздух, которым мы дышим... Сначала - благоуханный и
цветочный, потом - смолистый и разреженный, и наконец - режущий холодом,
ледяной и жгучий. Там, у нас, внизу, воздух густой и пыльный, вязкий и
липкий; люди привыкают к нему и не замечают, что они вдыхают и глотают. Но
здесь он струится сверху, как вода ледяного ключа, как небесный дар, как
Божие благословение. Он кажется резким и колючим, и мнится, что его "мало",
что тебе его не хватит. Но это надо побороть, к этому можно привыкнуть. Надо
помнить, что близость к небу непривычна для человека, что ты переживаешь
борьбу и судьбу первобытной земли, пожелавшей горней чистоты и приближения к
Богу... А близость к Богу - требует иных способностей и новых усилий от
грешной твари...
И вот, наконец, подъем закончен. Я наверху, в суровом уединении гор. Все
исчезло - аромат цветов и гигантские сосны, стада и хижины. В строгом
спокойствии смотрит на меня древний Хаос. Величаво молчат серо-желтые, голые
утесы. В тяжелых сновидениях лежат обрывающиеся ледники, засыпанные сверху
черной каменной пылью. И повсюду - захватывающая душу, потрясающая тишина,
от которой слышны удары собственного сердца и в ушах начинает звенеть...
Да, все, что есть в мире великого, живет в молчании. И говорит тишиною.
Если закрыл глаза, то кажется, что вокруг законченная пустота, полное
отсутствие бытия. А если открыть их, то дивишься совершенному беззвучию
этого обилия, этих каменных масс, этих грозных глыб... Горы не любят шума:
они как бы ушли в себя, в свою сокровенную жизнь и таят про себя свои
издревле зреющие помыслы. И только обвалы и лавины, не выдержав этого
молчаливого величия, с грохотом и прахом свергаются вниз; да потоки вод,
скатываясь в долину, выдают своим кипеньем и журчаньем тайные замыслы горных
вершин. Но самые горы вещают только высочайшей тишиною, только своими
незавершенно-завершенными очертаниями, только таинственной сопринадлежностью
своих линий и масс...
Молчаливая красота. Строгая благость. Скромное величие... И все вместе -
подобно вечным гимнам. Царство беззвучных симфоний.
Стоишь и слушаешь это беззвучие. И учишься блюсти в высоких сферах жизни
целомудренную тишину. Учишься блюсти свое достоинство, ни на что не
притязая: и постигаешь, что истинное величие облекается в смирение. В борьбе
за высоту, при восхождении к Богу не нужно шума; надо, чтобы вся жизнь стала
тихой молитвой, и тогда она вознесется хвалой и светлым благодарением...
***
В далекие, предвечные времена восскорбела земля о своей судьбе и возроптала
к Богу великим восстанием. И осталась в этом смятении. И застыла в своем
мятеже. И мятеж ее был молитвою, а молитва ее была творческим хаосом. И вот
этот хаос покоился Божьему слову, и восстание превратилось в гимн
благодарности. Вдохновенный подъем смирился под Божиим благословением, а
вознесенные скалы сдружились с лучами небесного света.
И гор почили в своей тишине, приемля некое богоподобие и раскрывая людям
свой таинственный смысл в поучение и преображение.
Иван Ильин